Поле Куликово - Владимир Возовиков

- Значится, што ж, зря мы ево?

- Не зря! Эй, отроче, налей воям по ковшу доброму.

Мужики, перекрестясь, благоговейно осушили по большому серебряному ковшу, поклонились, ушли довольные. Останутся жить - век вспоминать им этот ковш из государских рук.

Димитрий обернулся к воеводам, в запавших глазах - темень, холод, гнев.

- Ну, бояре? - будто за горло схватил словом. - Ну?

- Прости, государь, - Бренк потупился. - Там, в Коломне, я не все сказал об Авдее. Пожалел, думал, и без того наказан. Своих людей он не пускал в ополчение, пока я не вмешался.

- И ты молчал, зная приказ мой?! Ты, Бренк?

- Прости, государь.

- Что ж, коли так, его и судить не надобно. Он тот приказ мой знал и все же нарушил его. Тем он сам себя приговорил.

- Я казню пса, государь, - сказал Вельяминов. - Мы твои подданные, и наши руки - твои руки.

- Нынче же, при факелах, перед войском! По всей рати объявить, за что казнен вор и изменник.

V

Перед закатом отряды Орды увидели большое русское войско на правом берегу Дона и поспешили донести Мамаю. После невиданной вспышки бешенства, обретя речь, он выдавил:

- Дмитрий спешит увидеть свой позор!

- Поможем ему в этом, повелитель, - отозвался Темир-бек.

Земля гудела. Высокая жесткая трава стелилась под копыта конных тысяч, на розовый закат оседала степная пыль, пыль лежала на броне и лицах воинов. Мамай ехал, стискивая зубы. Мамай теперь знал отчетливо: Димитрий опередил его союзников и собирается сам навязать битву Орде. Этой дерзости москвитянам властелин Золотой Орды никогда не простит. И радости ударить первыми не доставит. Вызвал двух опытных мурз, прошипел сквозь зубы:

- Ты поскачешь навстречу Ягайле, ты - навстречу Ольгу. Скажите: если завтра на рассвете они не будут на Куликовом поле, их шкуры я прикажу натянуть на ордынские бубны.

Один осторожно спросил:

- Сказать им это твоими словами, повелитель?

- Если вы скажете другими, на бубны натянут ваши шкуры.

Трогая коня, подумал: "В который уж раз тороплю шакалов. Все напрасно. Теперь не успеют".

- Как служит Авдул? - спросил Темир-бека.

- Три дня богатур Авдул командует первой тысячей тумена, и три дня я спокоен за этих воинов. Плен дал ему новую злобу к врагу. А злоба питает силу.

Мамай знаком подозвал сотника охраны.

- Мой шатер поставить на Красном Холме.

В сумерках войско Орды облегало Красный Холм. Будь утро или даже полдень, Мамай не остановил бы туменов - множество раз убеждался он, как подавляет врага удар с ходу подвижными конными массами. Ночью же, не зная расположения противника, не видя всех сил его, бросаться в битву опасно. Вокруг - реки в лесистых берегах, тумены могут смешаться, подавить друг друга, перекалечить лучших лошадей, а без них ордынское войско - жирная степная пыль. Мамай не считал Димитрия глупцом, и переход московскими полками Дона - не простое следствие чрезмерной дерзости московского князя. Видимо, Димитрий умышленно поставил свое войско в положение зверя, прижатого к стене охотником. Зверь будет стараться нанести противнику смертельный удар, но ведь охотником остается Мамай… Так пусть ни один рус не уйдет с Дона, коли этого захотел князь!

Мамай со свитой задержался на фланге своего тумена, остановленного для ночлега за Красным Холмом. Здесь он и останется до конца битвы, укрытый от глаз врага, этот сильнейший отряд ордынской конницы, ее главный резерв. Холм сейчас обтекала черная в сумерках генуэзская пехота. Фряги станут за легкоконными туменами татар и вассалов на скате Красного Холма, обращенном к русам, - им в числе первых испытывать остроту и крепость московских мечей. Странно было Мамаю, привыкшему к дробному гулу конских копыт, слушать приглушенный, будто рассеянный по степному пространству шелест кожаных башмаков, чужой говор. Знают ли фряги, что сейчас на них смотрит из темноты повелитель степных царств, чья воля уже предопределила судьбу и тех стран, где они родились? Догадываются ли, какое это будущее? Пока для них поход - лишь очередное грабительское предприятие, сулящее хорошую наживу. Так ли охотно пойдут они за ним, когда ордынцы начнут жечь их родные города и деревни, засовывать в мешки их малолетних соплеменников, погонят табуны на хлебные поля, возделанные руками их родителей? Или им все равно, кого разорять, - лишь бы платили хорошо и в срок? Мамай усмехнулся: зачем ему знать такие мысли наемников? Сегодня он их купил, завтра и без золота заставит делать то, что захочет. Кого не заставит - убьет.

Из темноты с пылающим факелом в руке прискакал всадник.

- Повелитель! Хан Бейбулат бежал из-под стражи, он в своем тумене. Его воины взбунтовались и хотят уйти к Тохтамышу, как то сделал Есутай. Бейбулат уже поворачивает тысячи.

Мамай раскачивался в седле, острия шпор кровенили нежные бока жеребца, храпя, он рвался вперед, но железная рука хозяина удерживала его. "Вырубить шакалов!.. Кровавая усобица здесь, в двух верстах от московского войска?! Ненавистные, презренные "царевичи" - что им до великих замыслов повелителя!.."

- Темир! Возьми сильную стражу, скачи к нему сам. Скажи: я нашел изменников, оболгавших хана Бейбулата. Я выдам ему их в руки. Еще скажи: в возмещение обиды его славный тумен я велю сейчас же перевести из третьего в первый вал Орды - против левого крыла русов. Я отдаю ему всю добычу на этом крыле. Если же он уведет тумен, я готов даже отменить поход на Русь, но его догоню и уничтожу со всем туменом и улусом.

Темир-бек с двумя сотнями галопом понесся в степь. Передние всадники освещали путь факелами, не гаснущими на ветру; их оранжевое вытянутое пламя заставляло все живое убираться с пути, чтобы не быть растоптанным. Мамай снова позвал сотника охраны.

- Стражников, упустивших крысу, сварить живьем.

- То уже не крыса, повелитель, то росомаха, готовая все пожрать. Стражники перебиты. Поручи росомаху мне.

- После битвы.

…Еще гудела степь от копыт, подошв и колес, а уж вблизи холма скученными бессчетными созвездиями загорались костры. По ним Мамай с вершины холма определял положение туменов. В русской стороне - редкие сторожевые огни, лишь в одном месте, посреди поля, светилось целое огненное кольцо. Может быть, там теперь Димитрий? Русские государи беспечны в отношении личной безопасности, пока не заворуются перед своим народом; ордынским же ханам без телохранителей шагу ступить нельзя - слишком много рвущихся к власти. На вершине Красного Холма - темень.

В шатер Мамая, кряхтя, влез темник Батарбек, безбородый, гололобый, тощий. Степное солнце высушило его до крепости вечного камня: сколько Мамай помнит Батарбека, тот ни в одной черточке не переменился. Чем-то похож на Есутая: никого не трогает в Орде, и его задевать боятся; кроме войны и охоты, Батарбека ничто не интересует. В прежние времена он почти ежегодно совершал разорительные набеги на дальние земли, но с тех пор как Мамай запретил самовольные походы и потребовал сдавать оружие на склады в мирное время, Батарбек притих, устраивал в улусе большие охоты и учебные сражения, в которых нередко лилась и человеческая кровь. Подобных военачальников в Орде немало, они - порождение хищного государства, их и на войне интересует не столько добыча, сколько бивуачный быт, лишения походов, тепло и свет костров, волнение крови при звуках битв, вид поверженного врага и торжество своего войска.

Сидя на мягком ковре перед правителем, Батарбек долго щурился на переливы пламени свечей в развешанном на стенке шатра оружии, Мамай терпеливо ждал. Батарбек заговорил так, словно продолжал начатую ранее речь:

- Солнце уходило за край земли, я был на этом холме и видел московское войско. Оно велико, но солнце и тени от холмов мешали мне рассмотреть его хорошо.

- С каких пор, Батарбек, ты стал считать врагов, когда они еще стоят на ногах, а не лежат побитыми?

Темник, казалось, не заметил насмешки.

- Московское войско стоит на сильной позиции, его трудно окружить. У меня легкая конница. Сто тысяч стрел не разобьют даже крепостных ворот, но в поле теми же стрелами можно уложить большое войско. Нам следует подождать Литву и Рязань.

- А ты еще веришь, что они придут?

Темник молчал, следя за игрой света в зеркальной стали оружия. Наконец произнес:

- В моем тумене муллы готовят воинов к битве.

- Первым на левое крыло русов я пошлю тумен Бейбулата. Разве семь тысяч его всадников и двадцать тысяч ногаев, буртасов и ясов, половина которых спешена, не заменят одного рязанского полка?

Батарбек понятливо наклонил голову:

- Я уступлю славу первого хану Бейбулату, но в его тумене тоже ордынцы.

- Взбунтовавшиеся псы! Пусть они кровью смоют позор.

Батарбек снова наклонил голову.

- На центр московитов я двину фрягов и многие тысячи касогов. На правое их крыло - тридцать тысяч алан, кипчаков, других вассалов, которые заменят полки Ягайлы. Сброд? Да. Но даже песок, летящий тучами, засыпает города. Этот сброд для того и нужен мне, чтобы завалить трупами русские копья. Почти вся ордынская сила останется у меня в кулаке для главного удара.