Много шума из никогда - Арсений Миронов

С тех пор прошло уже более трех лет. Никто не пришел в Ростко к тамошним христианам. Ни прежний отец Леонтий — ни новый. Видно, непросто оказалось гостю из грядущего века исполнить свой неслыханный обет. Всякое бывает в жизни: не дай Бог, конечно… Человеческим костям недолго сохнуть под жарким солнцем на обочине Прямоезжей дороги.

Видимо, Михайло и самому не понравилась эта грустная шутка. Он прервал рассказ и поспешно опустил усы в свою чарку, прикрыл тоскующие глаза ресницами — густыми, как у гусарских офицеров на полотнах эпохи Александра I. Данила поежился: в баньке становилось свежо; он сполз с лавки на пол, поближе к каменной печке — там тихо дотлевали пепельно-розовые угли, совсем изредка подергиваясь последними струйками оранжевой плазмы.

«Стало быть, и мы с Данькой-ковалем поменялись местами… Жаль мне парня: к московской жизни будет непросто привыкнуть, — подумал Данька и невесело улыбнулся: — А еще больше жаль Радая Темурова. Боюсь, мой двойник-язычник при случае не станет церемониться».

— Ну а ты-то чего к нам прилетел? — Потык обернулся на стуле, подпер кулачищем щеку. — Тоже, никак, важное задание выполнять — для спасения будущего?

— Да нет… — Данька бросил в печку последнюю березовую щепку. — От прежней судьбы сбежал. Надоела. Захотелось спокойной жизни на природе.

— Ха! Ну ты недолго думал, да ладно порхнул! Спокойная жизнь… Пожелал молочка от бычка. Аль у нас тут вместо мух жарены куры в рот залетают? Да ни разу в день! Та же щука, только с хреном.

— Да уж я понял. Успел заметить. Только очнулся — дом подожгли. Пошел к селянам в батраки — прискакал десятник с тремя дурнями в шлемах, стали в меня невесть за что стрелы метать. Едва сбежал… Ладно, думаю: уеду в дальние края, буду жить один в лесу. Не тут-то было: на первом же постоялом дворе хозяин меня за коганого воина принимает, начинает петуньей угощать. Удрал от него в лес — на первом же дереве лихоманка в платье сидит. Отдохнул я за эти два дня!

— А у вас там, на завтрашнем-то веку, неужто не слаще нашего житье? Или теперь все ваши к нам побегут — на природе отдыхать? — Потык покосился жалостливо и, подумав, достал из-под лавки еще один горшок с боярским медом. — Подь-ка сюда, Данилко, да чарочку прихвати. Надо ж тебя побаловать, гость нездешний. Блин не клин, брюха не расколет. А мед — не в счет, он по печени не бьет.

— У нас и верно несладко живется. По всему видно: последние времена. — Данька оживился, завертел в пальцах непросолившийся огурец. — Народ сам себя насквозь пропил, а в столице одно ворье поганое прижилось. Земля хлеба не дает, зимой снег не выпадает. Бабы рожать отказываются, а мужики — страшно сказать — с мужиками спят.

— Эка невидаль! — Потык и бровью не повел. — Мужики с мужиками, подумаешь! Я вон зимой с медведем завсегда сплю. От него жар ровно от печки, и мохнат изрядно — если на снегу спать, так самое первое дело с медведем. А насчет баб — это мне непонятно. Ежели ты девку уже, к примеру, приласкал… то есть по-хорошему и неоднократно — как же ей не родить? Ха! Это вы чего-то неправильно делаете, честно слово… Ты, кстати сказать, хоть тут время не теряй — наши-то девки редко отказываются. То есть, по правде сказать, никогда. Только смотри: когда родит, придется в жены брать! Ха-ха! А ты как подумал?

— За них и выпьем! — предложил Данька, по самую пупырчатую пупочку окуная солоноватый огурец в напоенную медом чарку.

— Добро, за баб еще не пили. Хоть и нет на земле твари глупей да продажней русской бабы — а без нее, родимой, и вовсе житья нет. Вот я с жинкой только с утра расстался — а уже тоска ломает, по голосу ее соскучился.

— Жену домой отправил? — сдавленно поинтересовался Данька, мотая головой от жара в глотке. Что за хрен: никак не выловить в рассоле огурчик помоложе!

— Не, не домой — к Малке в ближний починок. Да она сама ушла. Жинка у меня гордая, балованная — калинского хана племянница… В шелках да в сметане взлелеяна — а тут ей со мной в лесу жить пришлось. Не хочу, говорит, в этой лачуге томиться! Пойду от тебя в починок к людям, а когда дело сделаешь — приходи за мной и забирай до дому. Так и ушла, ослушница…

— В починок ушла? — прохрипел Данила.

— Как есть целиком и ушла. Удержать не смог… нрав у нее ханский, огненный. Да пусть поживет в починке денек-другой. Я дела-то свои скоро кончу — нынче либо завтра. Вот только дождусь заморского дружка с гостинцами…

— Твоя жена — ушла сегодня утром в Малков починок?! — Данила вскочил, отбросив чарку. Навис над столом, стиснув Потыка за локоть: — А ты знаешь, что в починке полно вооруженной когани? Что они всех жителей в сарае под замком держат?

— Тихо, тихо… Не пугайся так, добрый молодец! — Веской рукой Михайло придавил его обратно к лавке. — Знаю я и про когань, и про Свища со Скарашем. Мне Малкуша весточку прислала: «Остерегись, мол, Лебедушку свою к нам на постой посылать — у нас нынче гости незваные, безликие, бессердечные!» Да только моя жинка всех перехитрит — она у меня затейница да умница. Нищенкой прикинется либо рабыней беглой — вовек не узнает никто.

— Они проверяют каждого. Свищ лично устраивает допросы. Они знают, что ты приехал сюда с женой! Ты полагаешь, даже Скараш не догадается?

— Скараш? Ха-ха! Ни в жизнь Лебедушки моей не обхитрит. — Потык гордо скрестил на груди огромные белые руки с непомерными бицепсами. — На всякий гром страху не напасешься. А у Скараша и гроза-то не из тучи, но из навозной кучи. Скараш твой только бровями играть горазд, я его не раз плетью гонял из города в город… Волшебник, задери его Потап! Ха! Да всем волхвованиям ломаный грош цена. Вон у меня в углу образок стоит, видал? С ним никакая порча не страшна.

Данила поднял глаза к потолку — и верно, в самом углу на желтых выскобленных досках дальней стены темнел крошечный лик Спасителя. Данька вздрогнул — Его взгляд был по-прежнему родным и привычным, словно не было никаких обвалов в прошлое.

— Вот посмотри, что со Скарашевым волшебством делается! — Михайло протянул руку под самый нос и немного разжал ладонь: на самом дне в толстых складках кожи отвратительно закопошилось нечто полупрозрачное и холодно-шуршащее желеобразными размякшими крыльцами: странная стрекоза. — Это Скараш ко мне сыщиков прислал! Только они сразу сонные делаются, тают как воск от лица огня… А ты говоришь — волшебство. Вранье да вымысел. В глаза не много пыли надобно — а из Скараша так песок и летит! Да и Свищ этот не лучше. Не зря люди говорят: не все бьет, что гремит — бывает, просто в животе болит. Моя-то жинка не им чета. Баба — она и черта перехитрит!

— А другую бабу перехитрит? — тихо спросил Данила. И сразу ему стало тоскливо и жутко: он увидел, как испугался Потык. Михайло замер с приоткрытым ртом — в похолодевших пальцах огрызок огурца.

— Смеяна? — только и сумел прошептать он. — Смеяна тоже в починке? Господи Боже, она знает мою Лебедушку в лицо…

Недолго помолчав, Потык сглотнул остатки меда в чарке и отвернулся. Этот русобородый гигант явно не умел теперь скрывать своих чувств: как детеныш спрятал лицо в побелевшие ладони, страшно стиснул виски корявыми пальцами. И вдруг — рывком вскочил, тряхнул волосами и сурово глянул Даньке в лицо:

— Ну… вот что я тебе скажу, добрый гостюшко! Пора нам и по душам поговорить, о делах наших богатырских… — Сдернул с гвоздя чистую рубаху, коротким движением окунулся в просторный подол, вынырнул головой из воротника — глаза злые, горючие! Круто подпоясался толстым кушаком, быстро закатал рукава на повыше мышечных бугров на плече: — Хватит разговоры смаковать, пора и напрямик объясниться. Говори, почто явился, удалой молодец! Сказывай, да не криви языком.

— Молчишь? — Потык подступил на шаг, выпятив колесом грудь в стонущей от напряжения рубашке. — У нас на веку такое правило: коли богатырь с богатырем на дороге сходятся — либо битве быть, либо честному братанию! Иначе не разойтись мужикам. Так вот: меня звать Михайло Иванов сын Потык, богатырь из Ростка-города. Ты, я вижу, тоже человек воинский… Говори, как знакомиться будем: по лихому удальству либо по любви? Сейчас враз и решим, как испокон веку промеж богатырей решалось!

Господи, что это было? Данька и не заметил, откуда сверкнул Потыку в руки широкий исцарапанный меч с блестящими клеймами по лезвию! Будто сверху, из-под крыши выдернула его Михайлина рука.

— По удальству либо по любви?! Сказывай, не тяни душу! — Тихо поводя перед собой горячим клинком, Михайло плавно, по-звериному скользнул ближе, на подступ. — Если биться будем, хватай свой меч! Ну — решайся, Данила-богатырь!

— А чего мне решать? — Данька пожал, плечами, демонстративно не выпуская из пальцев огуречную пупочку. — У меня и меча при себе нет. Так что по удальству не получится, извини… Придется, видно, брататься.