Обратная сторона вечности - Виктория Угрюмова

– Может, так правильнее всего, – сказала Каэ. – Я уже ничего не знаю. А когда он выздоровеет?

– Сказали, скоро. Не волнуйся.

– Ну как же, не волнуйся? Ехать пора.

– Понимаю, что пора. Но так ты хранителя не вылечишь. Подожди. Все образуется.

– Барнаба, – сказала она, усаживаясь рядом. – Я, кстати, хочу тебя спросить; а у нас был бог врачевания или нет?

В маленькой беседке, увитой плющом и виноградом, пронизанной солнечными лучами и теплом, словно бабочка на цветке, задержалась на миг тишина. И снова упорхнула в небо.

– Так ведь Гайамарт и был, – ответил Барнаба негромко. – Пока у него у самого сынок не родился.

– Муруган?

– Он самый. Гайамарт лечил от всего: от хворей, ран, врожденных болезней и уродств и от проклятий и заклятий, конечно. Людям не отказывал, духам, и эльфам, и гномам, и нимфам – никакой твари, короче, включая бессмертных богов.

– Прекрасное включение, – не удержалась Каэ от замечания. – А кто у него была жена?

– Женщина. Ламия. Тебе никто не рассказывал эту историю?

– Нет, никто.

– Я расскажу, но никогда не говори Гайамарту, что ты знаешь что-нибудь о его прошлом.

– Договорились.

– Точно? Я могу надеяться?

– Барна-аба!..

– Он очень полюбил человеческую женщину. Скажу сразу! Я не знаю, кто позавидовал их тихому счастью в запредельном пространстве, где они жили в доме на берегу озера. Гайамарт по-прежнему оставался безотказным врачом, всегда и всем помогал. Только, знаешь ли, это тоже не спасает от злобы и зависти. Короче, когда жена его должна была родить, ему показалось, что ребенок у нее в утробе великоват, что ли. Но они радовались – знаешь, я ведь помню, как они радовались. Я проходил мимо, не затрагивая их тихого дома, в котором всегда жили счастье, любовь и надежда... А потом Ламия разрешилась от бремени Муруганом. Разумеется, он был крошечный, но все же представляешь, что с ней стало? Гайамарт был в отчаянии, он убежал из дому и несколько дней не появлялся. А когда вернулся к жене, чтобы просить прощения и снова жить в любви и радости, то не застал Ламию...

– В живых? – спросила Каэ с ужасом.

– Если бы. Ему бы было легче, бедняге. Муруган так и остался в доме, брошенный, орущий, визжащий, голодный. Гайамарт сам выкармливал его, благо опыта возни со всякими тварями у него было хоть отбавляй. А вот Ламия, с Ламией дело темное. Сначала говорили, что она умерла, – и это было похоже на правду. Хоть он и пытался ей помочь после родов, но с такими травмами души и тела разве выживешь? Только казалось странным, куда же делся труп, если ее не было в живых? А потом выяснилось ужасное: она выжила, дорогая Каэ, и стала чудовищем. Она приходила по ночам к роженицам и пожирала или разрывала на части младенцев. Ее долго не могли поймать, а потом, когда все же изловили, то Гайамарт упросил не убивать ее, а отправить на Иману, в пустынную местность...

– И что дальше?

– Думаю, что пустынная местность стала еще более пустынной, – сказал Барнаба. – А что у меня нос – не удлиняется?

– О боги! – ахнула Каэ.

– Ну, вечно так. Не успею задуматься...

Какое-то время толстяк сосредоточенно сражался с собственным носом, впихивая, вталкивая, всовывая его назад всеми способами. Наконец нос устал сопротивляться, был побежден и с триумфом возвращен в прежнее положение.

– А потом?

– Это ты о Гайамарте? Ну, что потом? Ты знаешь, была война с Новыми богами, неожиданное падение Древних. Кто ушел в иные миры, кто остался. Гайамарт остался из-за Муругана – он бы не вынес «переезда».

– А я ничего этого не знала и считала его отступником. Он ведь помог мне, когда мы шли через Аллефельд.

– Только не рассказывай мне то, что я и сам видел, – пробурчал Барнаба. – Лучше пойди поиграй... то есть найди себе развлечение. А то ты скоро помешаешься на своих делах и долгах перед миром. Иди-иди, страшно смотреть уже, на что стала похожа!

– Да?! – не на шутку встревожилась она. – Я что, плохо выгляжу?

– Не очень плохо, но из тех тысяч лет, которые ты прожила на свете, лет двадцать пять отражаются на твоем лице. Я не придумываю, если не отдохнешь, будешь выглядеть и на все двадцать семь...

– Только не это! – крикнула она, бегом направляясь к храму.

– Что это с Интагейя Сангасойей? – поинтересовался Нингишзида, подходя к беседке с другой стороны.

Каэ летела как на крыльях, торопясь заняться собой. Барнаба внимательно посмотрел на жреца и ответил:

– В сущности, ведь молодость, красота и радость – это тоже своего рода непререкаемые истины. Ей нельзя стареть, иначе это будет уже кто-то другой, правда?

– Правда, – согласился жрец.

– Ну и пусть себе отдыхает и хорошеет, а мы, старички, пойдем на рыбалку. Я тут недавно такой фонтан нашел – клюет, как на заказ.

И Барнаба поковылял в другую сторону, оставив на месте остолбеневшего жреца.

Вечность постоянно куда-то движется. И потому обратную ее сторону тоже можно рассматривать как непрерывное движение.

Двигаются на север бесчисленные войска урмай-гохона Самаэля – к новым завоеваниям, новым успехам, новым землям и огромным богатствам. И сам Молчаливый все ближе к своей славе и к своему последнему часу, хотя и до того, и до другого еще очень много времени. Но ведь вечность не считает ни минут, ни часов, ни дней...

Траэтаона объезжает на своем драконоподобном коне замерший от его присутствия, перепуганный Аллефельд, охраняя покой трех странников и печального бога Гайамарта, которые лишь на короткий срок остановились в своем непрерывном движении. Они отдыхают перед далекой дорогой в Сонандан, куда суждено им доставить Вещь, отданную на хранение эльфам. В этом странствии Рогмо будет идти к своему предназначению, и трон Гаронманов станет ему не наградой, но еще одним грузом того долга, который нельзя не исполнить. Номмо будет стремиться к своему любимому кузену и найдет его, с тем чтобы отправиться в путь по обратной стороне вечности, прокладывать ее бесконечные дороги. А Магнус устремится к своей мечте. Таким образом сбудется предсказание филгья.

Но это уже совсем другая история.

Каждая бесконечная ночь разлуки приближает Зу-Л-Карнайна к желанной встрече с любимой. Ему, как и вечности, абсолютно неважно, сколько времени займет этот путь. Он собирается жить всегда, если это хоть на йоту приблизит его к Каэ.

Стремятся друг к другу бессмертные, ощутившие в первый раз в жизни необходимость быть вместе, испугавшиеся одиночества перед лицом неведомой опасности, внезапно повзрослевшие и помудревшие. Но когда позади вечность и впереди вечность, всякое может случиться. Даже чудеса случаются иногда...

Люди проделывают свой скорбный путь от рождения до смерти, расцвечивая вспыхивающими искрами своих судеб яркое небо вечности. Каждый из них – звезда в этом небе, знают они о том или нет.

Из запредельного пространства всю вечность и еще несколько этих тревожных месяцев повелитель Мелькарт рвется на Арнемвенд. Почему именно сюда? Так ведь не только сюда – куда угодно. Он везде и всюду и везде и всюду хочет стать еще сильнее и могущественнее. Просто нас занимает история этого мира, но дайте нам прочитать истории других миров, и мы увидим, что и там, как в тысячах зеркал, отражается одно и то же – вечная борьба жизни со смертью, добра со злом, юности со старостью и борьба истины за человека.

Истина стремится реализовать себя, удержаться от искушений и соблазнов и остаться самой собой, несмотря ни на что. Иногда ей это удается, ведь случаются же чудеса. Истина движется к Любви и Надежде – и так целую вечность...

И краткой вспышкой в этом потоке вечности возникает еще одно движение, не заметное нигде, кроме обратной стороны.

Эпилог

Он возвращался. Это было долгое и мучительное возвращение, которое требовало больше сил и энергии, больше мужества и воли, чем все предыдущие поступки в его жизни.

Он знал, что идет против судьбы, против действительности, против свершившихся событий и их реальности. Но сейчас это было неважно.

Однажды все может потерять свое значение и стать как бы условно существующим, ненастоящим и предельно хрупким. Обычно это происходит тогда, когда нечто более значимое занимает все существо, вытесняя собою представления о границах между возможным и невозможным, иллюзией и реальностью, бытием и его концом.

Он возвращался, хотя достиг своего предела и своей награды за пройденный путь. Он обрел собственную вечность и вдруг отказался от нее, возвращаясь к самому началу, к истоку, ко всем трагедиям, трудностям, боли и горю. Но ни боль, ни горе, ни страдания, которые умножались с каждым проделанным шагом вспять и грозили стать невыносимыми, не пугали его. Он знал, что существа, именуемые людьми, в состоянии вынести столько, что сами не представляют своих сил. Они в состоянии перетерпеть больше, чем кто-либо из бессмертных, потому что иногда самих бессмертных вмещают такие хрупкие и ненадежные человеческие тела, поглощая их и оставляя место для других мыслей и чувств.