Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов

Мое личное знакомство с этими двумя правдами произошло в студенческую пору, когда я проходил подготовку на военной кафедре и должен был изучать Уставы Советской Армии. Пораженный вычитанными в них перлами, я долго хранил листочки с выписками из Устава сухопутных войск Советской Армии СССР. Например, с такими рекомендациями: «В случае внезапной встречи с противником, когда невозможно уклониться от боя, разведывательная группа открывает огонь, смело нападает на него (вот она, штабная правда!) и, используя его замешательство, захватывает пленных, после чего продолжает выполнять задачу». И впрямь, сидя в штабе за письменным столом, чего проще «смело напасть на противника» и «взять пленных».

Или: «Дозорное отделение достигло (лесной) посадки, где было обстреляно внезапным огнем из пулемета… Немедленно открыть ответный огонь по пулемету противника, а после его уничтожения продолжать выполнять поставленную задачу». Вот так просто воевать по «штабной правде». А Устав был издан в 70-е гг., т. е. после войны и, казалось бы, с учетом оплаченного кровью опыта, и все равно содержал в себе подобные глупости.

Настоящее дыхание войны можно хорошо ощутить лишь в талантливой художественной литературе и кино, которое переплавляет опыт пережитого в художественные образы, являясь развернутым психологическим отражением и осмыслением реальных событий; тех, что лаконично описываются в мемуарах с редкими вкраплениями описания своего собственного сопереживания того или иного момента боя. Чтобы человеку невоевавшему почувствовать изнанку войны, ее пот, кровь и одновременно ее будни, необходимо прочитать книги Акулова, Астафьева, Бакланова, Бондарева, Кондратьева… А также рассказ «Наш комбат» Д. Гранина (1968) – один из первых на тему, что война может быть «какой-то не такой», как ее принято изображать. Описанная в рассказе ситуация ныне в десятках вариаций повторяется в современных исторических работах.

Психологические нюансы есть и в мемуарах – этих драгоценных островках, возвышающихся среди моря объективизированных или же субъективизированных сведений. Командующий 1-й танковой армией М.Е. Катуков привел один эпизод Курской битвы. 6 июля 1943 г. его частям была поставлена задача нанести контрудар. И он размышляет: «Ну хорошо, мы двинемся на немцев… Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом… Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубоко эшелонированную оборону?… Пусть гитлеровцы вязнут, гибнут в нашей обороне… А когда мы обескровим их части… тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара… Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара… Уже первые донесения с поля боя… показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери» (1, с. 219–220). Здесь Катуков рассуждает как солдат, ибо ему чужие жизни жаль, как свою собственную.

Но командарму в тот раз повезло. Неожиданно позвонил Сталин, и Катуков сумел убедить его отменить приказ о бессмысленной атаке. А сколько подобных приказов отменить не удалось! И тогда напрасно гибли люди. А.М. Василевский рассказал К. Симонову о таком случае. Осенью 1943 г. советские войска освободили Таврию. Но у противника остался плацдарм на восточном берегу Днепра у города Никополь. «Я так же, как и командующие фронтами, не считал, что плацдарм представляет для нас непосредственную опасность, – говорил Василевский, – и считал необходимым решать дальнейший исход дела… нанося удары вглубь, через Днепр, значительно севернее плацдарма.

Мы считали, что тем самым заставим немцев самих уйти с этого плацдарма… Но он (Сталин) в этом случае уперся… Никакие наши убеждения на него не действовали, и он требовал от нас во что бы то ни стало отнять у немцев этот плацдарм. И сколько мы положили людей в безуспешных атаках на этот плацдарм, один бог знает!» (2, с. 461). А Сталин всего лишь перестраховывался. Ему как Верховному не нужна была даже теоретическая возможность поражения, которое могло бы бросить тень на его «полководческий гений». И потому – терпи, солдат!

Подобная практика неминуемо рождала спрос на командиров, готовых выполнять приказ любой ценой в буквальном смысле слова. Такой тип наиболее ярко запечатлен Ю. Бондаревым в романе «Выбор» в образе майора Воротка, который воевал, жалея пушки (ибо за них был спрос) и не жалея людей.

Ф. Достоевский, размышляя о войне, считал, что воевать надо «не столько оружием, сколько умом». Победу он оценивал своеобразно. Какой ценой она достигнута: умом или числом жертв. «Умом – это когда число своих жертв меньше числа жертв противника. Но если число обратное и за каждого убитого врага уплачено несколько жизней победителей, то война выиграна не умом, и славить полководца в таком случае означало бы кощунство перед мертвыми, павшими из-за неумения вести дело» (3). Многие ли услышали этот призыв? Талантливый военачальник нужен солдату, чтобы меньше гибло бойцов, чтобы выигрывать сражения с наименьшими потерями.

Ум армии

Красная Армия вступила в схватку с сильнейшей армией мира – германской. Сила вермахта крылась в высоком профессионализме офицеров, выучке солдат, их высоком боевом моральном духе и впечатляющей маневренности ее соединений. Боевые качества германской и русской военной школы стали сравниваться еще в ХIХ в. Вот, например, к каким выводам пришел Михаил Бакунин, живший одно время в Германии и воевавший там на баррикадах. «Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, чтобы не признать, что все наши военные средства и наша пресловутая, будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с…армией германской. Русский солдат храбр несомненно, но ведь и немецкие солдаты не трусы…» (4, с. 126). Какие аргументы приводит М. Бакунин в пользу таких «непатриотичных» взглядов? Прежде всего он нисколько не идеализирует германскую армию и ее центральную фигуру – офицера.

«В отношении своего государя, герцога, короля, а теперь всегерманского императора немецкий офицер – раб по убеждению, по страсти. По мановению его он готов всегда и везде совершить самые ужасные злодеяния, сжечь, истребить и перерезать десятки, сотни городов и селений, не только чужих, но даже своих» (4, с. 127). «Холодный, а когда нужно и жестокий в отношении к солдату, человек, у которого вся жизнь выражается в двух словах: слушаться и командовать – такой человек незаменим для армии и для государства» (4, с. 128–129).

Но… «немецкий военный мир имеет… огромное преимущество: немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире теоретическим и практическим знанием военного дела, горячей и вполне педантической преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью.

Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно, и не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас. К тому же, благодаря все тем же немецким преимуществам, административный, гражданский и в особенности военный контроль устроен так, что продолжительный обман невозможен. У нас же, напротив, снизу доверху и сверху донизу рука руку моет, вследствие чего дознание истины становится почти невозможным.

Сообразите все это и спросите себя, возможно ли, чтобы русская армия могла надеяться на успех в наступательной войне против Германии?» (4, с. 130–131).

Предчувствуя возражения, Бакунин спорит с оппонентами: «Скажете вы, что в случае нужды, Россия, т. е. всероссийская империя в состоянии поставить еще миллион войска; отчего же и не поставить, да только на бумаге… Да где вы… возьмете достаточное количество офицеров для организации нового миллионного войска, и чем вооружите его? палками?» (4, с. 131). Как тут не вспомнить 1915 год! А вот еще одно предвидение: «При первом шаге, лишь только сунете нос на немецкую землю, вы будете самым страшным образом разбиты наголову, и ваша наступательная война тотчас же обратится в оборонительную; немецкие войска вступят в пределы российской империи» (4, с. 132). Прямо-таки пророчество событий августа 1914 г. Пророчества, основанные на анализе действительных возможностей обеих сторон.

Большевики, первоначально разрушив разлагающую, потерявшую веру в свое командование армию и доведя страну до края национальной катастрофы в феврале – марте 1918 г., в последующие годы сумели сделать многое для создания боеспособных вооруженных сил. На то были веские причины: без силы штыка удержаться у власти было нельзя (Мао гениально-беcхитростно изрек: «Винтовка рождает власть»). В 30-е гг. Сталин уже ясно понимал, что политические процессы в Европе идут не по марксовым схемам, и лишь новая европейская война может изменить социальные порядки на континенте, потому делал особую ставку на милитаризацию страны, готовясь к решающей схватке. Успехи были, и успехи значительные. Маневры в Белорусском и Киевском военных округах в 1935–1936 гг. произвели большое впечатление на зарубежных специалистов теми новациями, что продемонстрировали красноармейские части. Но погром военных кадров практически прервал дальнейшее становление Красной Армии как нового типа. Такой армией стал вермахт.