В сердце Антарктики - Эрнест Генри Шеклтон

Дизентерией, от которой мы страдали на обратном пути к побережью, мы, без сомнения, обязаны мясу Гризи. В тот вечер, когда пришлось пристрелить эту лошадь, она была в состоянии крайней усталости, и я думаю, что в мясе содержались какие-то яды, возникающие от усталости, как это бывает у загнанных животных. Уайлд заболел первым, как только мы начали употреблять мясо Гризи наряду с мясом Чайнамена. По-видимому, Уайлду, на его несчастье, досталось больше мяса Гризи, нежели другим. Мясо Чайнамена, которое ели до тех пор, было вполне здоровым. А через несколько дней, когда всем пришлось поесть мяса Гризи, все заболели дизентерией. Мясо не могло испортиться после того, как лошадь была убита, так как оно сразу же замерзло. То, что мы находили в себе силы идти во время болезни, и быстрота, с которой мы поправились, как только стали есть доброкачественную пищу, без сомнения, говорят о том, что дизентерия была лишь результатом отравления, а не вызывалась каким-то органическим заболеванием.

Сильный попутный ветер, дувший изо дня в день в этот период, в немалой степени способствовал тому, что мы остались живы, ибо при встречном ветре в том состоянии, в каком тогда находились, мы не смогли бы делать достаточно длинных переходов от одного склада до другого и умерли бы с голоду. Мы поставили на санях парус из куска материи, служившего полом в палатке. Часто сани даже наезжали на нас, хотя по временам застревали в снегу и останавливали нас резким рывком.

В начале путешествия, когда мы передвигались по ровной поверхности Барьера, солнце сильно припекало, однако температура обычно была очень низкой и падала иногда до 0° F [—17,8 °C], хотя лето было в разгаре. Одновременно чувствовалось, как одна сторона лица мерзнет, а другая обгорает на солнце. Шерсть лошадей на теневой стороне была покрыта инеем от замерзшего пота, а сторона, обращенная к солнцу, была сухой и горячей. По мере того как день клонился к вечеру и солнце меняло свое положение, соответственно с этим иней покрывал другие участки на теле животных. Я помню, что 4 декабря мы шли раздетые до рубашек и сильно загорели, хотя температура воздуха в полдень была 10° мороза.

Когда начали подъем по леднику и проходили вблизи от скал, жара ощущалась сильнее, так как скалы действовали, как радиаторы. Это обстоятельство склонило меня к решению оставить всю лишнюю одежду и снаряжение на Верхнем ледниковом складе на высоте около двух тысяч метров. Никак не думалось, что придется лезть намного выше, но, как известно читателю, мы достигли плато только на высоте трех тысяч метров над уровнем моря и поэтому жестоко страдали от холода. К тому времени наша ветронепроницаемая одежда вытерлась и была заплатана во многих местах, разорванных об острый лед. Однажды ветер проник через дыру в моих штанах, и я обморозил ногу ниже колена. На обмороженном месте образовалась открытая рана, в которую попадала шерсть от нижнего белья, и мне пришлось произвести довольно болезненную операцию ножом, прежде чем рана зажила. На плато мы все время обмораживались. Когда обувь начала сдавать, и местами ноги фактически защищала лишь прокладка из сеннеграса, стали обмораживаться и пятки. Когда же мы пошли по твердой почве, у меня полопалась кожа на пятках, и к концу каждого дневного перехода мои носки покрывались запекшейся кровью. В конце концов, Маршалл залепил мне пятки пластырем, который продержался, пока не зажили трещины. Шрамы от них, по-видимому, останутся у меня на всю жизнь.

В очень холодные дни, когда наши силы значительно поубавились, было тяжело ставить парус на санях. Стоило поднять руки, чтобы установить парус, как кровь отливала от пальцев, и они моментально замерзали. Проходило 10, а то и 15 минут, прежде чем удавалось как следует снарядить сани.

Тому, что мы обмораживались, способствовала, без сомнения, и легкость одежды. Но в этом было и свое преимущество – мы могли быстро двигаться. Я глубоко убежден, что люди в полярных экспедициях должны быть одеты насколько возможно легче, даже если есть опасность обморозиться во время остановок.

Поверхность пути во время нашего путешествия на юг все время менялась. Несколько первых дней мы шли по твердому насту, покрытому рыхлым снегом, но еще больше рыхлого снега было под настом. Нашего собственного веса было достаточно, чтобы провалиться до наста, а когда мы тащили сани, давление на наст увеличивалось, и мы проваливались в нижний слой. Это очень затрудняло передвижение. Пока мы прошли утес Минны, нам часто доводилось перебираться через высокие заструги с острыми гребнями, а за утесом начались гребни высотой от 1,2 до 1,6 метра. Снег обычно был сухим и рассыпчатым, но некоторые кристаллы достигали большой величины и сверкали в отраженном свете тысячами огней, как бриллианты.

После того как мы прошли 80-ю параллель, снег с каждым днем становился все более рыхлым, лошади часто проваливались через верхнюю корку и увязали по брюхо. Когда припекало солнце, передвигаться становилось намного легче, так как снег на поверхности подтаивал и образовывал плотный скользкий слой, который нелегко было проломить. А когда температура падала, снова образовывался тонкий, легко проламывавшийся наст. Между 80° и 83° ю. ш. под рыхлым снегом находились твердые заструги, от которых страдали копыта лошадей. Прибрежный лед был изломан давлением ледников, но вдоль самых гор тянулась гладкая полоса скользкого льда, образовавшегося от замерзания воды, стекавшей с каменистых склонов, когда пригревало солнце. Тот же процесс происходил на снежных склонах, вверх по которым мы карабкались, чтобы достичь ледника. Здесь у подножья ледника вокруг скал стояли лужи чистой воды, и мы могли пить, сколько хотели, хотя прикосновение холодной воды к растрескавшимся губам было мучительным.

Поверхность ледника была самой разнообразной, от рыхлого снега до растрескавшегося голубого льда. Постепенно самой характерной чертой пути стали трещины, от которых мы никак не могли избавиться. Некоторые были совершенно закрыты слоем рыхлого снега, и мы обнаруживали их, только когда один из нас проваливался и повисал на упряжи саней. Другие трещины скрывались в месиве подтаявшего льда, и с ними было труднее всего иметь дело. Наименее неприятны – ясно видимые широкие трещины с твердым льдом по краям. Если трещина не была чересчур широкой, мы подтаскивали сани к самому краю, перепрыгивали через нее, а затем перетаскивали сани. Сделать это труднее, чем описать, так как лед был очень скользкий, но упряжь страховала нас на случай падения. Широкие трещины приходилось объезжать. Длинные сани вряд ли могли соскользнуть в трещину, так что мы чувствовали себя в относительной безопасности, когда были надежно связаны с ними упряжью. Когда дорога стала совсем плохой, приходилось тащить одни сани километр-полтора, отмечать бамбуковым шестом место, где их оставляли, и идти обратно за другими. На обратном пути мы связывались веревкой, но, даже связанные, не чувствовали себя в такой же безопасности, как когда были впряжены в тяжелые, длинные сани. Иногда мы подымались по крутым склонам гладкого льда, и тогда часто приходилось вырубать ступени ледорубами и тащить сани за собой на альпийской веревке. Поднявшись метров на 18 (на длину веревки), подтягивали сани, привязанные к нижнему концу веревки, и закрепляли их так, чтобы они не могли соскользнуть вниз. Затем один из нас спускался, чтобы прикрепить веревку к другим саням.