Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

— Хотел бы я, чтобы ты не был таким торчащим mentula, — сказал он. — Если бы ты сбавил тон и держался незаметно, тебя бы не назначили. Он дал тебе поручение, которое не должен выполнять младший военный трибун, особенно тот, кто ни разу не участвовал в кампаниях. Все его войска — это бывшая армия Фимбрии, приговоренная к вечной ссылке. Он собрал самых отъявленных мерзавцев, которые не хотят драться, и тебя поставил во главе их. Если он собирался дать тебе настоящую когорту, она должна была бы состоять из солдат легионов Терма.

— Я все это знаю, — терпеливо ответил Цезарь. — И ничего не могу поделать, раз уж я такой торчащий mentula, — спроси любую из лагерных женщин.

Это вызвало смешки у некоторых и мрачные взгляды — у других. Те, кто ненавидел Цезаря, могли бы простить его, если бы за прошедшую зиму он не заработал себе завидную репутацию среди женщин лагеря, которые стали намного свежее и куда привлекательнее благодаря тому, что Цезарь настаивал, чтобы выбранная им женщина сияла чистотой.

— Разве тебя это совсем не беспокоит? — спросил Рыжий Руф.

— Нет, — ответил Цезарь. — На моей стороне удача и талант. Подождите — и увидите.

Он осторожно вложил в ножны меч и кинжал и направился с ними в свою комнату. Остановившись около Бибула, Цезарь пощекотал его под подбородком.

— Не бойся, Блошка, — сказал он. — Ты такой маленький, что враг тебя не заметит.

— Если бы он не был таким самоуверенным, я бы мог его терпеть, — заметил Лентул Лентулу Нигеру, когда они поднимались к себе по лестнице.

— Что-нибудь его укротит, — сказал Нигер.

— Тогда надеюсь, что буду в том месте, чтобы увидеть это. — Лентул вздрогнул. — Завтра отвратительный день, Нигер.

— Больше всего для Цезаря, — сказал Нигер и мрачно улыбнулся. — Лукулл бросает его на стрелы.

Шесть осадных башен подкатили к самым стенам Митилены. Каждая башня была такой большой, что сотни солдат могли быстро подняться по ней и перелезть через стены, сбросив оттуда защитников. К сожалению для Лукулла, осажденные слишком хорошо знали, что их шансы противостоять такой атаке гораздо меньше шансов победить в большом сражении за пределами стен.

В середине ночи Лукулла разбудили, сообщив, что ворота города открыты и шестьдесят тысяч жителей выходят, чтобы занять позиции между стенами Митилены, рвом и осадной стеной, которую возвел Лукулл.

Затрубили сигнальные трубы, забили барабаны, заиграли горны. Лукулл призвал своих солдат к оружию, и римский лагерь превратился в муравейник. Теперь он располагал всеми четырьмя азиатскими легионами, так как Терм привел с собой еще два. Они не были частью армии Фимбрии, и поэтому им было разрешено возвратиться в Рим с Термом после окончания срока его службы. Таким образом, их присутствие в осадном лагере в Митилене лишний раз напомнило фимбрийцам об их вечной ссылке и вызвало новую волну недовольства. Теперь, когда генеральное сражение неминуемо, Лукулл боялся, что фимбрийцы не захотят сражаться до конца. И стало более чем когда-либо необходимо, чтобы когорта Цезаря, составленная из наиболее агрессивных мятежников, была отделена от остальной армии.

У Лукулла имелось двадцать четыре тысячи солдат против шестидесяти тысяч митиленцев. Но среди защитников Митилены много стариков и мальчиков — как случается всегда, когда осажденный город призывает своих жителей к оружию.

— Я дурак! Я должен был подумать об этом! — в гневе сказал Лукулл Терму.

— Кстати, как они узнали, что мы атакуем сегодня? — спросил Терм.

— Шпионы, наверное, среди лагерных женщин, — ответил Лукулл. — Потом я прикажу убить их всех. Хуже всего то, что сейчас еще слишком темно, чтобы можно было разглядеть, как они расположились. Я должен держать их на расстоянии, пока не выработаю план.

— Ты отличный тактик, Лукулл. Все будет хорошо, несмотря ни на что, — заверил Терм.

На рассвете Лукулл поднялся на одну из башен, выстроенных вдоль стен римского лагеря, чтобы осмотреть вражеские позиции. Его войска находились уже на нейтральной территории, сосредоточившись перед рвом, со дна которого были спешно удалены сотни тысяч острых кольев. Лукулл не хотел, чтобы римские солдаты падали на колья, если его армия вынуждена будет отступить. Одно хорошо: это будет битва на смерть. Стена Лукулла не даст легионерам убежать с поля боя. Не то чтобы он заранее предусматривал подобный поворот событий. Бывшие солдаты Фимбрии, когда у них есть настроение драться, так же хороши, как любая армия, которой ему приходилось командовать.

Еще до восхода солнца Лукулл лично появился на нейтральной полосе со своими подчиненными, обступившими его в ожидании приказаний.

— Я не могу обратиться к армии, они все равно меня не услышат, — проговорил он сквозь зубы. — Поэтому все зависит от того, насколько хорошо сейчас услышите меня вы, и от вашего повиновения. В качестве ориентира вам будут служить большие северные ворота Митилены, поскольку они как раз в центре нашей позиции. Армию я построю в форме вогнутого полумесяца. Но в середине углубления, точно напротив ворот, я хочу образовать острый клин. Этот клин выступит прежде всех остальных. Его цель — ворота. Моя тактика — использовать этот клин, чтобы разделить армию противника на две части, и каждую часть потом окружить крыльями полумесяца. Это значит, что людям придется жестко держать строй, а концы крыльев должны все время находиться на одной линии с вершиной клина. У меня нет кавалерии, поэтому я должен просить тех, кто будет стоять на концах полумесяца, действовать по-кавалерийски — быстро и с натиском.

Около семидесяти человек толкались вокруг Лукулла, забравшегося на небольшой ящик, чтобы видеть всех. Присутствовали центурионы когорт и все офицеры. Хмурый взгляд командующего остановился на Цезаре и на центурионе, командовавшем той когортой мятежников, которую Лукулл с самого начала намеревался подставить под стрелы. Командующий хорошо помнил имя этого центуриона — Марк Силий, агрессивный, скверно воспитанный выскочка, который всегда был главарем депутаций фимбрийцев, регулярно приходивших к нему с петициями. Сейчас не время для мести. Единственное, что ему сейчас нужно, — принять решение, основанное на здравом смысле. А решить он должен был вот что: нужно ли именно эту когорту ставить на острие клина, где она наверняка погибнет до последнего человека, или разместить ее позади одного из двух изгибов полумесяца, где она может послужить лишь подкреплением.

И он решил:

— Цезарь и Силий, ваше место — в «голове» клина. Атакуете ворота. Достигнув ворот, удерживайте позицию, что бы они на вас ни кидали.

И продолжил инструктировать остальных.

— Да помогут мне боги, эта cunnus Лукулл дал мне в начальники смазливого ребенка, — проворчал Силий, скривив рот, пока они ждали, когда Лукулл закончит.

Это еле слышное высказывание центуриона Цезарь воспринял без малейшего раздражения. Наоборот, он рассмеялся:

— А что бы ты предпочел: чтобы тебя повел в бой смазливый ребенок, который два года просидел на коленях Гая Мария, слушая, как надо сражаться, или какой-нибудь «многоопытный» легат, который не может отличить центр от фланга?

Гай Марий! Это имя радостным звоном отзывалось в сердце каждого римского солдата. Взгляд, которым Марк Силий окинул своего командира, был пристальным, почти ласковым.

— И кем же ты приходишься Гаю Марию? — спросил он.

— Он был моим дядей. И верил в меня, — ответил Цезарь.

— Но это твоя первая кампания, твое первое сражение! — возразил Силий.

— Ты все про меня знаешь, Силий, не так ли? Тогда тебе следует узнать еще кое-что. Я не подведу ни тебя, ни твоих людей, но, если вы меня подведете, я прикажу всех вас выпороть, — сказал Цезарь.

— Договорились, — быстро ответил Силий и исчез, чтобы сообщить своим младшим центурионам, что предстоит делать.

Лукулл был не из тех военачальников, которые попусту тратят время. Как только его офицеры узнали, что от них требуется, и построили своих солдат, он дал сигнал к атаке. Ему было ясно, что у противника нет никакого плана сражения. Митиленцы просто ждали огромной массой у своих стен и, когда римская армия двинулась с места, не пытались выступить против нее. Они примут атаку римлян на щиты и только потом будут драться. Они были уверены, что одолеют численностью.

Столь же проницательный, сколь свирепый, Силий пустил слух среди всех своих шестисот солдат: их командир — смазливый ребенок, который был учеником Гая Мария. А Гай Марий верил в него.

Цезарь один вышел вперед и встал перед штандартом. Большой прямоугольный щит — на левой руке, меч — в металлических ножнах. Некогда Марий говорил ему, что меч нельзя вынимать из ножен до самого последнего момента, до того крайнего мига, когда враг уже перед тобой и надо его опередить, потому что: «Ты не можешь позволить себе смотреть под ноги, идешь ты или бежишь, — с трудом выговаривал старик, шевеля не парализованным уголком рта. — Если у тебя в правой руке обнаженный меч, а ты нечаянно попадешь ногой в ямку или споткнешься о камень, ты поранишь самого себя».