Заговор - Джонатан Рабб

Есть, однако, люди, более способные, чем мы можем себе представить, способнее даже государя мессера Никколо. Достоинство их лежит не в добродетели, не в хитроумии и ловкости под стать Тесею. В отличие от государя мессера Никколо этим людям не нужны сверхчеловеческие способности. Да и не ведут они битву с судьбой, как с единственной своей Немезидой. Сила их, скорее, в вере в самое государство, в способность государства обрести постоянство пред лицом прихотей судьбы. При всех своих многочисленных изменениях государство сохраняет непреходящее качество, бессмертие. Однако большинству людей такая живучесть и долговечность неведомы. В том и причина, отчего они не хотят порушить негодные опоры, на каких покоится государство: из страха, что не останется у них ничего, кроме беспорядка. Страх их столь велик, что они, вновь и вновь творя все те же ошибки, предпочитают латать и перелатывать обветшавшее либо пришедшее в негодность, нежели попытаться возвести нечто стоящее. Для их разума непостижима мысль: только в хаосе разрушения можно создать крепкие основы. И лишь те, кто надежды свои возлагает на способность государств (а не людей), осознают, как достигается незыблемость.

Отсюда следует, что у правителей и вождей, желающих создать незыблемое и долговечное государство, должна быть воля ввергнуть существующее государство в состояние хаоса. Коротко говоря, жертве всегда должно быть уготовано место. Утверждая сие, в мыслях не держу потрясти чей бы то ни было рассудок; моя задача в том, чтобы выявить простые истины. Мессер Никколо, несомненно, понимал это, пусть и не столь полно. Его государь достиг высот власти, поскольку знал, как с выгодой использовать обстоятельства бытия, погрязшего в хаосе. И все же этому государю незачем было узнавать, как вызвать подобный хаос. Такая задача была отдана на откуп капризной судьбе. В этом смысле мессер Никколо наделяет большей властью судьбу, а не людей. Однако люди, наделенные волей сделать отважный шаг и бросить государство в пропасть, отбирают власть у переменчивой богини и тем самым определяют собственную участь.

Выбор не столь уж решителен, как то может показаться. Возьмите, к примеру, математика, кто тщится создать неопровержимое доказательство. Он громоздит на грифельной доске теорему за теоремой, аксиому за аксиомой, но все напрасно. Вычисления его не ведут к определенности. И тогда он стирает с грифельной доски все, оставляя одно-два утверждения, какие считает абсолютно необходимыми для окончательного доказательства. И все же в который раз вновь и вновь приходит он к неопределенности. Что ему делать? Такие же, как он, ученые полагают, что тех немногих утверждений, кои он сохранил, вполне достаточно для условия задачи. Без этих основополагающих утверждений, уверяют они, наш математик попросту не знал бы, с чего начать. Но он умнее их и наделен истинной проницательностью. А потому стирает с доски все дочиста и начинает сызнова, не обремененный отжившей мудростью. Он верит в науку, а не в людей, являя тем самым мужество ринуться в глубины, куда другие не отважатся и заглянуть.

То же и с государствами. Вожди, дабы добиться действительной перемены, должны обладать волей порушить любое сооружение, возведенное на негодных основах. В течение двух тысяч лет люди возводили и разрушали города, государства, даже цивилизации в надежде соорудить одно идеальное царство. Однако усилия их были напрасными по той простой причине, что недоставало им ни мужества, ни прозорливости начать с нуля, с пустого места. Сотри все с доски начисто, если хочешь избавить новое государство от язв и болячек прежнего образа правления. Мало заменить тирана законодательным собранием, а чернь — королем. Обличье может смениться, но суть остается прежней. Плавный переход одной формы правления в другую всего лишь обнажает внутреннее разложение. Это, выражаясь несколько иначе, всего лишь отсрочка казни. То, что разъело первый образ правления, сохранится и станет разъедать и следующий, и следующий, и следующий.

Беда в отсутствии у людей воображения. Не дано им заглянуть за стены прошлого и искать безопасности только в том, что явлено перед ними. А ведь подлинное мужество проявляется там, где возможно поражение. Неведомое дает такую возможность. Отступить, укрыться за тем, что негодно, зато хорошо знакомо и испытано, значит лишь проявить слабую волю и всецело сдаться на милость заурядности.

У государства, мной означенного, нет легкого пути. Ибо прошу я, чтобы вожди не только самим себе внимали, но и государству, которым они намерены править совершенно по-новому. История не дает им ничего, на что можно бы опереться, дабы сделать перемену более приемлемой. И нет в прошлом ничего, что объяснило бы, как им создать сферы и Блюстителя. Как и со всем, что ново, лучший способ — это нападение. Из чего следует, что желающие править должны стремиться к полному уничтожению устоявшегося образа правления.

Но только в определенный момент. Глупостью было бы учинять хаос, если вожди не подготовлены к созданию нового устройства взамен прежнего, к заделке брешей, причиненных разрушением, кое сами же они и вызвали. Я вынужден отвлечься и хотя бы кратко разъяснить искусство сей тактики. Трудно, если вообще возможно, вызвать решительные перемены в государстве, где сохраняются хотя бы малейшие остатки благополучия и осведомленности, то есть в таком, какое десятилетие за десятилетием пропитывается все той же заурядностью и серостью. Уничтожьте застой и благодушие, и демоны неуверенности и беспорядка с готовностью предадут народ в руки новых правителей. На этом пути наделенные отвагой немногие создадут пустоту, какую сумеют заполнить господством собственного сорта, с тем чтобы заменить побежденный строй.

Задача не столь уж и геркулесова, какой может показаться, ибо многое при подготовке будет зависеть всего от четырех человек, причем один над всеми да наделен будет мудростью, и обучить, и отыскать себе трех учеников, дабы стали доступны им три сферы. Не стану отрицать, что это самая долгая и самая трудная часть всего замысла: трех сих мужей надлежит изыскать в раннем возрасте, когда умы их открыты для нового и когда не уклонятся они от того, что представляется невозможным. Воспитание Аристотелем Александра Македонского подтверждает, что если придать уму верное направление с юного возраста, если возжечь в душе страсть к новому, то из молодых вырастают завоеватели. Со времен Александра мир не видел никого подобного ему, но не было и воспитателей, равных Аристотелю, дабы проложить начало столь замечательному замыслу. Стоит, однако, немногим избранным дать хоть одним глазком заглянуть в грядущее, хоть мельком увидеть, какой безграничной власти можно достичь при помощи строгого разделения сфер, — и Блюстителю не составит труда добиться их неизбывной приверженности. Ему нести бремя мудрого выбора своих учеников.

Более того, Блюстителю нет нужды беспокоиться о том, чтобы ошеломлять каждого из сих отроков огромностью конечного замысла, поскольку каждому предстоит ограничиться тем полем, той сферой, каковая с образованием нового государства станет его владением. Вместе с тем, однако, каждый будет осведомлен о более обширной цели, уверенный в том, что оба его сподвижника отдаются делу с тем же рвением, что и он. Более тщательная отделка деталей этой изначальной стадии будет зависеть от того, какой смысл придаст Блюститель тем немногим словам совета, кои я здесь начертал. Вот причина, отчего я не стану описывать ход и содержание такого обучения. Не в моих силах предугадать обстоятельства, равно как и определить требования будущего бытия в любой из данных сфер. Само собой разумеется, каждый из мужей должен постичь все тонкости в отведенной ему сфере, с тем чтобы занять в ней весьма влиятельное положение, когда пробьет час вызвать хаос. То, что Блюстителю следует выбирать из мужей, наделенных способностями достичь такого положения, очевидно. И все же кое-какие стороны обучения станут яснее по мере того, как я буду рассказывать о последующих стадиях сего предприятия.

IX. Пути к хаосу

Любая из сфер способна сама по себе ввергнуть государство в хаос. Политическое потрясение из-за мятежа или убийства, разорение хозяйства, вызванное неудачными сделками либо убытком товаров, или общественные беспорядки, порожденные чумой, голодом либо иным бедствием, вполне могут создать временное опустошение. События последних восьмидесяти лет в Англии наглядно подтверждают, как политическая интрига может потрясти самые основы государства. Разные убийства и заговоры до появления Генриха Тюдора не раз ввергали Англию в хаос, наихудший из которых настал после восшествия на трон Ричарда Плантагенета. Страна воевала сама с собой и под конец обрела спасение в государе-завоевателе. Но сами ли англичане учиняли большинство из тех хаосов? Стремились ли они полностью искоренить в государстве следы того, что вызывало к жизни все те ужасы и бедствия? Наверное, нет. Тюдоры восстановили мир, но нельзя отделаться от вопроса, как долго продлится это состояние спокойствия, поскольку у ныне правящего Генриха нет наследника по мужской линии. Не придется ли много битым англичанам снова вести те же самые битвы?