Заговор - Джонатан Рабб

Как же тогда приводят они усилия свои к согласию? То есть как, если каждый пестует лишь собственную сферу, задуманное в одной из них служит интересам и выгоде государства в целом? Разумеется, без некоего главного действующего лица, кому надлежит блюсти действия внутри каждой сферы, мы получим анархию. Следовательно, один человек должен стоять за всеми тремя и направлять действия их мягким указанием и мудрым советом. Этот единственный не обязательно должен быть глубоким знатоком в том, каким образом устраиваются дела внутри отдельных сфер. Скорее, от него требуется более широкий кругозор: с проницательностью Аврелия и самообладанием Цинцинната, — способность использовать соперничество каждой из сфер для укрепления уз между ними всеми. Он не государь, не суверенный царь, чья единая властная воля прокладывает государству путь. Лишь в определенные моменты он обретает подобную власть. В остальное же время сидит и наблюдает, с радостью пребывая над схваткой. Он не жаден до власти, но все же способен впрячься в нее, когда к тому его призовет случай. Для него владычество есть всего лишь отражение незыблемости, и ему ведомо, что незыблемость утверждается взлетами и падениями сфер, кои надлежит блюсти.

Потребуется краткое отступление, дабы представить личность сего человека, кого в дальнейшем я стану называть Блюстителем. В прошлом всего один муж выказал нрав и качества, воистину присущие Блюстителю. Цинциннат, во времена Минуция прямо от пашни, по которой он шел за плугом, призванный во власть, дабы отразить нападение италийского племени эквов, принял назначение диктатором Рима с единственной целью восстановить порядок в Империи: через шесть месяцев, осуществив задуманное, он вновь вернулся к своей пашне. Все его помыслы были целиком направлены на достижение незыблемости Империи, а не на сохранение собственной своей власти. Наш Блюститель не пахарь и не подобает ему покидать основные вместилища власти, однако, пользуясь властью, он должен проявлять самоотверженность и строгость цели, столь свойственные Цинциннату.

Отношения между тремя Управителями и Блюстителем призваны определять благоденствие государства и, что важно, управление народом. Каждая сфера должна сохранять самостоятельность. Или, во всяком случае, их разобщенность должна казаться народу подлинной. Сие значит, что людям редко потребно знать про Блюстителя, который поддерживает гармонию всех трех сфер. Для простой толпы и политическая, и экономическая, и общественная сферы станут правиться каждая своей рукой, и каждая рука так или иначе станет сдерживать честолюбивые порывы двух других. Тем самым государственная власть окажется под покровом республиканской добродетели, поскольку власть будет представать разделенной среди множества. Четкое проявление пределов и противовесов (вновь заимствуя из Полибия) удовлетворит прихоти народа.

К тому же народ во всякое время будет убежден, что форма государства отвечает его желанию. Когда, к примеру, толпа воззовет к аристократии, главенствующей станет общественная сфера. Когда те же самые крикуны станут плакаться по олигархии, бразды правления перейдут к экономической сфере. А когда, вновь повинуясь капризу, они станут призывать государя, на сцену выйдет политический вождь. Таким вот образом пусть меняется обличье правящей власти, отвечая порывам общественного интереса и воодушевления, с тем чтобы всякий раз отвлекать внимание народа и держать его в довольстве. И таким образом страсть народа к сокрушению никогда не обрушится на самые основы того государства, которое утоляет его жажду перемен.

Все эти переделки, как будет очевидно, строятся больше на обмане, нежели на подлинном действии. Ибо если бы государство и впрямь сегодня предавалось тенетам демократии, а завтра — тирании, то оно не было бы государством вовсе. Стойкость — вот клич властей предержащих. Многие уже отмечали сходство государства с кораблем. Только сия метафора меньше всего относится к роли капитана или его матросов и того менее — к трудному вопросу о том, кто стоит у руля. Сходство скорее в общей картине. Корабль, дабы держаться на плаву, одолеть любые волнения на море, устоять против бури сражения или бунта, уповает на одно-единственное устройство, скрытое от всех глаз. Киль. Киль держит равновесие во всякое время. Возможно, корабль оденут в новые паруса, мачту повыше поставят, команду наберут побольше: эти замены внесут видимые отличия в его облик, но основа корабля останется тою же. То, что делает корабль в море непоколебимо стойким, не меняется никогда. В государстве — так же.

VII. Отчего необходимо поддерживать видимость разобщенности трех сфер

Из этого следует, что неизменное согласие Блюстителя с Управителями должно всегда составлять основу образа правления. По отношению друг к другу их роли не меняются никогда, только по отношению к народу и другим государствам. А значит, видимое превосходство одной сферы над другой в любой данный момент времени зависит от обстоятельств: предпочтительно ли государству выглядеть политически господствующим, экономически могущественным и так далее. И как раз невидимый элемент, Блюститель, делает возможными все преобразования, какие государство претерпевает. Как раз потаенное отношение с Управителями внутри каждой из сфер и дарует государству столь необходимую незыблемость.

Сказанное не означает, что все четверо действуют в согласии друг с другом, что каждый во всех деталях имеет представление о действиях, ведущих к успеху в рамках отдельно взятой сферы. Нет. Лишь при определенных условиях усилия их объединяются. Истинная власть Управителей зиждется на их неукоснительной приверженности своим обособленным сферам, а также на осознании ими необходимости соблюдать единство под рукой Блюстителя, единство, не видимое никому другому. Отсюда вторая мудрость власти: действенно то правление, при котором люди исполняют им назначенное по внешним приметам в одиночку, но с потаенным осознанием общности усилий. При этом полный размах их власти таится под маской притворного безразличия друг к другу. Истинное господство, таким образом, проявляется через сокрытое единение.

Будь моя книга лишь собранием идей, то, доведя ее до этого места, я мог бы чувствовать себя вполне удовлетворенным тем, что успел растолковать сущность господства и природу незыблемости. Но какой же мелкой оказалась бы победа, если бы я ни словом единым не обмолвился о средствах, пустив которые в ход умудренные правители сумеют достичь цели. Теперь остается вникнуть в то, как государство (каковым я его изобразил) образуется и как оно процветает. До меня многие писали о сем предмете, но большинство упражнялось в писаниях, имея странное намерение изобразить государства, какими тем следовало бы быть, а не таковые, каковы они есть. Те писатели и опору для достижения незыблемости в пределах ими выдуманных реалий находили в не менее странных понятиях добродетели, силы, мужества и им подобных. Даже мессер Никколо — при всем его желании отобразить действительное бытие — представил нам государя, каковой, кажется, явился из тумана провидения, обретя отвагу, познания и умения всецело до того, как мы встречаемся с ним. Опять же государь сей должен судьбу благодарить за создание хаоса в его государстве, за то, что ему было на чем явить свое искусство. Как признает сам мессер Никколо, его герои прошлого и настоящего слишком скоро уходят в никуда (даже такие почтенные, как Чезаре Борджа), будучи не в состоянии надолго сохранить свою самонадеянность, свою непреклонность, свою способность провидеть. Тогда для тех, кто и впрямь причастен к искусству править государством, разве государь сей более действителен, чем философ-царь Платона или доблестные государи, представленные нам в писаниях Салутати, Гварино или Поггио? Нет. Все они — порождения чистого воображения. Говоря коротко, книжка моя, остановись я на этом месте, оказалась бы не полезнее их писаний. Остальное в ней, следовательно, должно быть обращено к делам действительным. А для этого снова нужно начать с чистого листа, дабы определить, как нам выстроить государство на века.

VIII. Как подготовить государство к истинному господству

Люди руководствуются своей волей и волей судьбы, и битва, что не утихая ведется между двумя этими волями, определяет благоденствие государств. Для нас особо важны пределы, до каких допустимо преобладание одной из сих воль. Мессер Никколо стал бы уверять нас, что обе они борются на равных. Справедливости ради нельзя не сказать, что он первый, кто в битве сей предоставляет человеку действительную возможность сражаться. Пусть даже — на собственных своих примерах — и доказывает торжество судьбы в истории. Впрочем, даже он вынужден признать, что люди не в силах победить, поскольку никак не могут вполне быстро приспособиться к велениям времени. Долговечная незыблемость (сущностная основа истинного господства) остается золотой мечтой.