Тени в переулке (сборник) - Эдуард Хруцкий

Батя подошел ко мне, взял на ладонь орден.

– Первый раз его вижу. Ты у нас, Серега, прямо комбайнер.

Так и пошло. До Берлина я комбайнером дошел, потом с японцами повоевал. Андреев выпил и спросил:

– Ты скажи мне, зачем тем гадам мои ордена понадобились?

Вопрос был риторический. Сергей прекрасно знал, кому нужны ордена, но не знал он одного любопытного обстоятельства.

Пригородные электрички были делянкой, на которой собирали деньги мордастые мужики-инвалиды. Они ходили по вагонам, тяжело опираясь на костыли и звеня медалями, пели слезливые песни, например:

Жене передай мой последний привет,А сыну отдай бескозырку.

Репертуар был богатейший, но, естественно, фронтовой.

Люди, сколько могли, кидали в заношенные пилотки. А те продолжали:

Я был за Расею ответчик,А он спал с моею женой.

Группа солистов-«орденоносцев» двигалась по электричке. И вдруг появлялся шустрый паренек и сообщал:

– Атас. Цветные. «Фронтовики-страдальцы», не закончив песню, забыв о костылях, неслись в тамбур, где срывали с гимнастерок медали и отдавали их шустрому пареньку.

Патруль проходил, внимательно смотрел на «калек» и шел дальше.

За незаконное ношение и хранение орденов и медалей полагалась статья 183 УК РСФСР. Но она была принята до войны и отличалась некоторой мягкостью, поэтому 2 мая 1943 года был принят знаменитый указ об усилении борьбы с незаконным ношением и хранением наград. Так называемый указ 2-43.

Вот по нему и получали за чужую славу «за всю масть».

Военное время делало нас, пацанов, коллекционерами.

Вернее, держателями ценностей. Почти у каждого ходового мальчишки, живущего рядом с Белорусским вокзалом, тайники ломились от подлинных сокровищ: немецкие награды, нашивки и погоны. Кстати, совсем недавно я подарил чудом сохранившуюся с тех пор нагрудную летную нашивку своему коллеге Теодору Гладкову, специалисту по Третьему рейху.

Чего только не было в наших мальчишеских схронах: кортики, штурмовые ножи, ракетницы, походные спиртовые печи и пистолеты!..

Их мы прятали особенно тщательно. Самой ходовой валютой в школе были немецкие награды. На них выменивались завтраки, интересные книги, билеты в кино и цирк.

Ходили по рукам черные немецкие кресты, потрясающе красивые медали «За зимнюю кампанию под Москвой», какие-то непонятные знаки и значки. Торговля шла бойко, но, как известно, всему прекрасному приходит конец.

Однажды на урок ворвалась пионервожатая по кличке Шалава Машка, так ее называли за горячую любовь к противоположному полу. Визит пионервожатой меня никак не взволновал, так как я в ряды юных ленинцев принят не был, как хулиган и двоечник.

Но Шалава Машка действовала как настоящий чекист из фильма «Военная тайна». Она направилась к Камчатке, где на последней парте восседал школьный богатей Витька Романов, подошла, схватила его портфель, открыла.

– Так! – радостно произнесла она и вылетела из класса.

А после уроков в актовом зале выстроились все школьные пионеры, пригнали и нас, несоюзную молодежь.

Молодой парень из райкома комсомола поведал нам, что вот уже третий год страна борется с фашизмом, но есть люди, которые насаждают в наших школах вражескую идеологию. Они хранят в портфелях фашистские знаки, распространяют их среди школьников и даже выменивают на продукты у несознательной молодежи.

Мы, человек двадцать, недостойных пионерского звания, стояли у стены и с чувством некоего страха слушали слова секретаря райкома комсомола.

Выходит, наш обмен значками является подрывной деятельностью. Так почему об этом никогда не говорил мне мой дядька, сотрудник уголовного розыска, или мой отец, который, возвращаясь из поездок, привозил мне замысловатые награды – румынские, болгарские, венгерские.

А лидер советской молодежи все говорил и говорил, пока его не оборвал человек во френче-сталинке, незаметно стоявший у окна.

Он сказал:

– Пусть выскажутся друзья-пионеры.

И друзья-пионеры, в составе пяти человек, которых мы через два дня жестоко отлупили, начали нещадно обвинять Витьку во всех смертных грехах. …Через много лет меня послала редакция в Театр киноактера на собрание творческой интеллигенции Москвы, обсуждавшей недостойное поведение Бориса Пастернака. Конечно, смешно проводить параллели, но я вспомнил пионерскую линейку 1944 года.

Вернемся, однако, в актовый зал. После пламенных речей товарищей-пионеров Витьку Романова лишили этого почетного звания. Потом его исключили из школы, и больше я его не видел.

Но даже столь радикальная мера не смогла «девальвировать» немецкие награды, они стали еще более твердой валютой на нашем мальчишеском рынке. Правда, теперь он ушел в подполье, стал «черным», в полном понимании этого слова.

Немецкие, румынские, польские, венгерские и бог знает какие награды ходили у нас по рукам, а вот наших, советских, никогда не было.

Я не имею в виду ворье и шпану.

Однажды я пришел к своему товарищу Володе Шмагину, и он, взяв с меня страшную клятву молчания, достал из своего тайника коробку, в которой лежали орден Отечественной войны II степени, два – Красной Звезды, медали «За оборону Москвы» и «За отвагу». Вот это было подлинное богатство. Такого я не видел ни у кого. Все дело было в том, что советские правительственные награды после смерти владельца сдавались в наградные отделы.

Только некоторые ордена, в которых имелась очень маленькая примесь драгметалла, специальным правительственным решением оставалась в семье.

И не надо забывать об указе, запрещавшем хранить дома чужие награды.

А тут у Володьки такое богатство. Он мне честно признался, что нашел их в проходном дворе, куда забежал по малой нужде.

Вполне могло быть. Наверное, спасаясь от оперов, мордастый инвалид сбросил свой мешок в арке проходного двора.

Я приходил к Володьке, и мы, по очереди нацепив на байковые курточки эти замечательные награды, стояли у зеркала, чтобы хоть на минуту ощутить себя юным партизаном или сыном полка. Но счастье наше было недолговечно. Там, где сейчас Дом кино, находился Дом пионеров нашего района. Володька был самым главным в драмкружке. Не помню, какую пьесу из фронтовой жизни они ставили, но артистам были нужны награды. И Володька, придумав, что одолжил ордена у дяди, приволок на репетицию свое богатство.

А вечером к нему пришли из райотдела НКГБ.

– Пацан, – сказал опер, – бери награды и пошли со мной.

Идти нужно было недалеко, всего перейти дорогу. Опер усадил Володьку в кабинете, поднял трубку внутреннего телефона:

– Товарищ начальник, тут пацан пришел, принес най денные им правительственные награды. Есть. Поощрю.