Творения, том 12, книга 2 - Иоанн Златоуст

СЛОВО 43

О том, что пренебрегающий настоящим возобладает тем и другим, и что любостяжание хуже всякой грязи и нечистоты.

Так как от начала, возлюбленный, имела быть оказанной людям некая великая благодать, то Бог, желая сделать это не в качестве дара, а предоставить, как долг, устроил прежде всего так, что человек отдал своего сына по повелению Божию, чтобы не показалось великим делом, когда Он предаст Своего Сына, если и человек сделал это для Него, чтобы не считалось, что это делается только по дару, но и по долгу. Ведь и мы, если кого любим, желаем так их одарить, чтобы казалось, что прежде мы получили от них какую-нибудь малость и затем уже все им дали, и мы более похваляемся по поводу полученного, чем по поводу данного, не говорим: "вот это мы ему дали", но: "вот это мы от него получили". "Почему, – сказано, – мы и получили его в предзнаменование" (Темже того и в притчи прият) (Евр. 11:19), т. е. как бы в загадке, каковой притчей был овен Исаака, или как бы в подобии. Так как совершена была жертва и Исаак умерщвлен был в произволении, то поэтому и отдается он в дар патриарху. Замечаешь ли, и теперь оказывается то же, о чем я всегда говорю: когда мы усовершенствуем свое душевное настроение, когда покажем, что пренебрегаем земными предметами, тогда именно и дано будет нам земное в дар, а не прежде, чтобы мы, получив по нужде, не испытали еще большего стеснения. "Освободи, – говорит, – себя от рабства, и тогда бери, чтобы тебе уже не взять в качестве раба, а в качестве господина. Пренебреги богатством, и будешь богат; пренебреги славой, и будешь славен; пренебреги мщением врагам, и тогда его достигнешь; пренебреги покоем, и тогда его получишь, чтобы, получая, получить не как узнику, не как рабу, а как свободному". Подобно тому, как бывает с малыми детьми, когда ребенок пожелает детских игрушек, например, мяч и тому подобное, мы с большой старательностью их прячем, чтобы они не мешали вещам нужным, а когда ребенок не обращает на них внимания и более не желает, то беззаботно их даем, зная, что от этого никакого уже не будет ему вреда, так как то пожелание уже не в силах отвлечь его от вещей нужных, так и Бог, когда видит, что мы не желаем более настоящих предметов, предоставляет ими пользоваться, и мы владеем ими как свободные, как мужи, а не как дети. А когда ты пренебрежешь мщением врагам, тогда того и достигнешь, – послушай, что о том говорится: "Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его", – и прибавлено: "ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья" (Рим. 12:20). Опять же, когда ты пренебрежешь богатством, тогда его достигнешь – послушай, как о том говорит Христос: "всякий, кто оставит дома, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную" (Мф. 19:29). И когда пренебрежешь славой, тогда ее достигнешь – послушай еще, как об этом говорит сам Христос: "кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою" и опять: "кто унижает себя, тот возвысится" (Мф. 20:26; 23:12). Что говоришь? Когда напою врага, тогда его накажу? Когда брошу имущество, тогда буду им владеть? Когда унижусь, тогда вознесусь? "Да, – говорит, – потому что такова моя сила – через противоположное доставлять противоположное. Я богат и искусен; не бойся; Моей воле следует природа вещей, а не Я следую природе; Я все совершаю, а не сам подчиняюсь; потому Я хочу изменить это и преобразовать". И что ты удивляешься этому? Ведь то же самое ты найдешь и во всем другом. Если нанесешь обиду, тогда подвергнешься обиде; если тебе нанесут обиду, тогда не подвергнешься обиде. Если будешь мстить, тогда не будешь отомщен, а сам себе отомстишь, потому что сказано: "Кто делится с вором, тот ненавидит душу свою" (любяй неправду, ненавидит своея души) (Притч. 29:24). Замечаешь ли, что не тебе причинена обида, а ты причинил? Потому и Павел говорит: "Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными?" (1 Кор. 6:7). Замечаешь ли, что это не значит – терпеть обиду? Когда ты оскорбишь, тогда будешь оскорблен; это многие отчасти знают, когда именно говорят друг другу: "уйдем отсюда, чтобы тебе не оскорбить самого себя". Как это? Так, что между ним и тобой большое расстояние; какие оскорбления ты ни нанесешь, он сочтет славой. Будем всего более думать об этом, и мы поставим себя выше оскорблений. А каким образом, я скажу. Если бы у нас был спор с тем, кто одет в пурпур, то, нанеся оскорбление ему, мы считали бы, что самих себя оскорбили, потому что признавали бы себя достойными общения с ним. Что говоришь, скажи мне? Ты, будучи гражданином небес, обладая вышней философией, низводишь себя до общения с тем, кто думает о земном? Ведь если бы он владел безмерными богатствами, если бы пользовался правительственной властью, все же у него нет знания о твоем благе. Не наноси себе оскорбления, оскорбляя его; себя пощади, не его; себе окажи честь, не ему. Разве нет такой поговорки: "Кто отдает честь, чтит себя самого"? И верно: не его чтит, но самого себя. Послушай, что говорит один мудрец: "Сотвори душе твоей честь по достоинству ее" (Сир. 10:31). "По достоинству ее" – что это значит? "Если, – говорит, – ты корыстолюбствовал, не корыстолюбствуй; если оскорблял, не оскорбляй". Скажи мне, прошу: если бы какой-нибудь бедняк взял навоз, выброшенный из твоего хлева, стал ли бы ты созывать из-за этого судбище? Никак нет. Почему? Чтобы не оскорбить себя самого, чтобы все тебя не осудили. То же и теперь бывает. Богач – это бедняк, и насколько он богатеет, настолько становится беден истинной бедностью. Золото – это навоз, брошенный в хлеву, не в доме лежащий, потому что дом твой – небо. Итак, из-за него будешь созывать судбище? И тебя не осудят вышние граждане? Не извергнут тебя из своего отечества, тебя, до того низкого, до того ничтожного, что ты берешься спорить из-за небольшого количества навоза? Ведь если бы и мир был твой и кто-нибудь его бы взял, неужели нужно было бы спорить? Неужели не знаешь, что если бы ты взял вселенную в десять раз, и во сто, и в тысячу, и вдвойне столько, то все же она не сравняется и с малой частью небесных благ? Кто восхищается здешним, тот унижает тамошнее, и насколько считает первое достойным забот, настолько теряет последнее, и даже не в состоянии будет им восхищаться: да и как иначе, если он увлечен первым? Разорвем тенета и сети: это именно – земные предметы. До каких пор мы будем гнуться вниз? До каких пор мы будем замышлять друг против друга, точно звери, точно рыбы? Лучше же сказать, и звери не замышляют друг против друга, но лишь против тех, которые другой породы, например, медведь не охотно умерщвляет медведя, и змея не умерщвляет змеи, как принадлежащей к той же породе; ты же, имея тысячи побуждений к справедливости в отношении однородного – родство, разумность, ведение Бога, силу природы и многое другое, – его, своего родича и общника по природе, убиваешь и ввергаешь в тысячи бедствий? Что за нужда, если ты не вонзаешь меча, не запускаешь правой руки в горло? Ты делаешь иное, более тягостное, – угнетаешь беспрестанными скорбями. Если бы ты то сделал, то избавил бы его от забот; теперь же заваливаешь его рабским голодом, отчаянием, множеством грехов. Я это говорю, и не перестану говорить, вовсе не склоняя вас к убийству и не побуждая к другому, менее важному злу, но с той целью, чтобы вы не были самонадеянны, как будто не имеющие дать ответ, ведь сказано: "Убивает ближнего, кто отнимает у него пропитание" (Сир. 34:22). Удержим наконец наши руки; лучше же сказать – не удержим, но протянем их добрым образом, не для любостяжания, но для милостыни. Не бесплодная у нас рука и не сухая; сухая – та, которая не соделывает милостыни; а та, которая занимается любостяжанием – грязна и нечиста. Никто пусть не принимает пищи такими руками, потому что это оскорбление для приглашенных. Скажи мне: если бы кто пригласил нас возлечь на коврах, нежных покрывалах и затканных золотом скатертях, в громадном и блестящем доме, с большой толпой слуг, затем предложил серебряные и золотые блюда, наполненные многоценными и разнообразными кушаньями, и принуждал есть, а между тем сам возлежал бы с руками, запачканными в навозе или человеческом кале, то перенесли ли бы мы это? Разве кто потерпел бы такое мучение, не счел бы дело оскорблением? Я так думаю, что даже сейчас бы выскочил. Ныне же ты видишь, что не только руки, но и самые кушанья наполнены совершеннейшим навозом – и ты не выскакиваешь? Не убегаешь? Не упрекаешь? Даже если он обладает властью, высоко его ценишь – и губишь свою душу, съедая такую пищу? Действительно, любостяжание хуже всякого навоза, потому что не тело, а душу пачкает так, что отмыть затруднительно. Итак, ты, видя, что он возлежит с руками и обличьем, оскверненными этим навозом, в доме и за трапезой, исполненной этого навоза, а кушанья те еще грязнее и отвратительнее этого навоза, ты чувствуешь себя удостоенным чести, ожидающим наслаждения? И ты не боишься Павла, который разрешал беспрепятственно отправляться к столу эллинов (язычников), если нам желательно, но к столам любостяжателей и при желании не позволял идти? "Если, – говорит, – кто, называясь братом, остается блудником" (Аще некий брат именуемь будет блудник) (1 Кор. 5:11), называя здесь братом всякого вообще верующего, а не монаха. Чем именно производится братство? Баней возрождения, возможностью называть Бога отцом. Таким образом, монах, если он только оглашаемый, не есть брат; а верующий, хотя бы он был мирянин, есть брат. "Если, – говорит, – кто, называясь братом"… А тогда не было и следов монахов, но все этот блаженный говорил к мирянам. "Если, – говорит, – кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе" (Аще некий брат именуемь будет блудник, или лихоимец, или пияница, с таковым ниже ясти). А с язычниками не так: "Если кто из неверных, – разумея язычников, – позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте" (1 Кор. 10:27). "Если же некий брат называясь братом, остается пьяницей…" Увы, какая тщательность! А мы не только не бежим от пьяниц, но и приходим к ним, имеем с ними общение. Поэтому все у нас перевернулось вверх дном, все смешалось, извратилось, погибло. Скажи мне в самом деле: если бы кто из таковых позвал тебя на пиршество, тебя, считающегося бедным и незначительным, затем услышал бы от тебя, что "так как предлагаемое получено посредством любостяжания, то я не допущу моей душе оскверниться", разве же он не устыдился бы, не смешался, не покраснел? Этого одного было бы достаточно, чтобы его исправить и заставить его считать себя несчастным в богатстве, а тебе удивляться в бедности – если бы именно он увидел, что ты с такой ревностью пренебрегаешь им. Но мы, не знаю почему, сделались рабами людей, хотя Павел то здесь, то там взывает: "не делайтесь рабами человеков" (1 Кор. 7:23). Почему же мы сделались рабами, скажи мне? Потому что прежде мы стали рабами чрева, денег, славы и всего прочего, продали свободу, которую даровал нам Христос. А что, скажи мне, ожидает того, кто сделался рабом? Послушай, что говорит Христос: "раб не пребывает в доме вечно" (Иоан. 8:35). Вот окончательное решение – никогда не войдет в царство. "Дом" значит именно это: "в доме Отца моего, – говорит Спаситель, – обителей много" (Иоан. 14:2). Итак, "раб не пребывает в дому вечно", – рабом называет его, раба греха. А кто не пребывает в дому вовек, пребывает в геенне вовек, ниоткуда не получая утешения. Но дела дошли до такой степени нечестия, что даже и милостыни делают из этих денег, и многие принимают. Потому-то мы потеряли уверенность, и не в состоянии кого-нибудь укорить. Все же хотя бы с теперешнего дня будем избегать происходящего отсюда вреда, и вы, которые разворачиваете этот навоз, удержитесь от такой гибели. Как мертвое тело не пользуется никаким чувством и, сверх того, бывает тягостно для приближающихся, так и грех тотчас потрясает мыслительную способность и даже самую душу не оставляет в покое, но приводит в беспорядок и смятение. Говорят, что моровая язва, появившись, губит тела. Таков же и грех: ничем он не отличается от язвы, кроме того, что не воздух сначала портит, а потом тела, но сразу нападает на душу. Не видишь ли, как подвергшиеся язве пухнут, как наполняются смрадом, как отвратителен их внешний вид, как они нечисты? Таковы же и грешники, хотя они этого не замечают. Скажи мне в самом деле: не хуже ли всякого страдающего лихорадкой тот, кто пленен любовью к деньгам или к телам? Не грязнее ли всех тот, кто делает и терпит всякие бесстыдства? Что постыднее мужа, полюбившего деньги? То самое, что делают распутные женщины и актрисы на сцене, это и он не отказывается делать, – возможно даже, что те скорее откажутся, чем он: он и берется за дела, приличные рабам, заискивая перед теми, перед кем не следует, постоянно впадая в изменчивость; он и подлаживается и льстит бесчестным мужам и нередко испорченным старикам, которые много его беднее и незначительнее, а других, хороших и вполне добродетельных, оскорбляет и нагло бесчестит. Замечаешь двойственное неприличие, бесстыдство? И унижение сверх меры, и дерзость. Но распутные женщины стоят в жилище; и вина их в том, что продают тело за деньги. Их, говорят, побуждают бедность, голод. Если бы и в сильной степени побуждали, недостаточно это для оправдания: им возможно было бы жить работой. А тут любостяжатель стоит не в жилище, но посреди города; не тело, но душу продает диаволу, так что с ним сообщается, входит к нему, как к настоящей блуднице, и, удовлетворив все свое пожелание, уходит; и смотрит на это весь город, не два или три мужа. Свойство распутных женщин еще то, что отдаются тому, кто предложил золото: раб ли, или монах, или кто бы то ни был, если предложит плату, принимается; а свободные люди, хотя бы были самыми благородными, без серебра не допускаются. То же и тут делают те: от правильных мыслей, которые не приносят серебра, уклоняются, а с гнусными и поистине богопротивными сообщаются ради золота, сообщаются непристойно, и теряют красоту души. Как те (блудницы) от природы безобразны, черны, грубы, бесформенны, дурно сложены и во всех отношениях отвратительны, так и их души не в состоянии бывают под наружными притираниями скрыть свое безобразие. Где крайнее безобразие, там, что бы ни придумывали, укрыться нельзя. А что бесстыдство делает блудницами, послушай, как говорит пророк: "но у тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд" (не хотела ecu постыдетися ко всем, лице блудницы бысть тебе) (Иер. 3:3). То же можно сказать и любостяжателям: "Ты был бесстыден со всеми, не с тем или другим, но со всеми". Каким образом? Такой не стыдится ни отца, ни сына, ни жены, ни друга, ни брата, ни благодетеля, вообще никого. И что говорю – друга, брата, отца? Не стыдится самого Бога, но все ему кажется басней, и он смеется, упоенный великим похотением, и даже слухом не воспринимает ничего, что могло бы принести ему пользу. О, безрассудство и глупые речи! Горе тебе, мамона, и тому, кто не обладает тобой! Здесь я разрываюсь от гнева: горе в самом деле тем, которые говорят это, хотя бы говорили в шутку! Скажи мне: не грозил ли Бог такой угрозой, говоря: "не можете служить двум господам" (Мф. 6:24)? А ты не лишаешь ли угрозу силы? Не говорит ли Павел, что это (любостяжание) есть идолослужение, и не называет ли любостяжателя идолослужителем? А ты стоишь и смеешься, точно публичные женщины, вызываешь смех, точно актрисы на сцене? Это произвело всеобщий беспорядок и разгром; все у нас обратилось в смех, остроумие и утонченность; ничего серьезного, ничего солидного. Не к мирским мужам только говорю это, но знаю, кого разумею: ведь церковь полна смеха, стоит кому-нибудь сказать шутку, и тотчас поднимается смех у сидящих. Всюду хороводит диавол, во всех он проник, всеми завладел; Христос обесчещен, отвергнут, ни в какой части нет церкви. Не слышите ли, что говорит Павел: "сквернословие и пустословие и острословие да иземлются от вас (Эф. 5:4)? Он ставит острословие рядом с сквернословием, а ты смеешься? Что такое пустословие? То, что не заключает ничего полезного. И ты – монашествующий, распинаемый, воздыхающий – тоже все смеешься и ухмыляешься? Смеешься, скажи мне? А слышал ли ты где-нибудь, чтобы Христос это делал? Никогда. Но часто он скорбел: когда смотрел на Иерусалим, проливал слезы, когда думал о предателе, приходил в душевное потрясение, когда собирался воскресить Лазаря, плакал, а ты смеешься? Если и не соболезнующий о чужих грехах достоин осуждения, то какого снисхождения будет достоин бесчувственно относящийся к собственным и смеющийся? Время плача и скорби, заушения и порабощения, борения и пота, а ты смеешься? Не видишь разве, какое порицание заслужила Сарра? Не слышишь, что говорит Христос: "Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете" (Лук. 6:25)? Ты ежедневно это поешь. Что именно говоришь, скажи мне? Говоришь ли – "я посмеялся"? Нет. Но что? "Я потрудился в воздыхании моем". Но, быть может, есть некоторые до того легкомысленные и глупые, чтобы смеяться над этим поучением, так как мы беседуем о смехе. Таково-то помешательство, таково безумие: нечувствительны даже к наставлению! Иерей Божий стоит, вознося молитвы всех, а ты смеешься и не страшишься? Он и за тебя возносит молитвы, а ты не обращаешь внимания? Не слышишь ли, что говорит Писание: "горе тем, которые небрежны"? Не трепещешь? Не сдерживаешься? Входя в царский дворец, ты украшаешь себя и наружностью, и взором, и походкой, а здесь, где истинно царский чертог и все таково, как на небе, ты смеешься? Знаю, что ты не замечаешь: услышь же, что ангелы всюду находятся, а особенно в доме Божием предстоят Царю, все наполнено этими бестелесными силами. Это мое слово относится и к женам, которые в присутствии мужей не смеют свободно этого делать, а если делают, то не всегда, но лишь во время отдыха; здесь же – всегда. Скажи мне, жена: голову ты покрываешь – и смеешься, сидя в церкви? Ты вошла, чтобы исповедаться в грехах, припасть к Богу, упрашивать и умолять Его о твоих злых прегрешениях, и ты делаешь это со смехом? Каким же образом ты сможешь умилостивить Его? "Но что, – скажешь, – дурного в смехе?" Не смех дурен, а дурен смех чрезмерный и неуместный. Смех заложен в нас для того, чтобы, когда видим друзей после продолжительного времени, мы смеялись бы; для того, чтобы, когда найдем кого-нибудь в смущении и страхе, ободряли бы его усмешкой – не хохоча и не смеясь постоянно; для того заложен смех в нашу душу, чтобы душа кое-когда получала отдых и не изнывала. Так и телесное хотение заложено в нас, и однако же, из-за того, что оно заложено, нет неизбежной необходимости пользоваться или не пользоваться им сверх меры, но мы его сдерживаем и не говорим: "так как заложено, то и будем им пользоваться". Служи Богу со слезами, чтобы тебе возможно было омыть грехи. Знаю, что многие насмехаются над нами, говоря: "Сейчас же слезы!" Потому что – время слез! Знаю, что и загадывают, говоря: "Станем есть и пить, ибо завтра умрем!" (1 Кор. 15:32). "Суета сует - все суета!" (Еккл. 1:2). Не я это говорю, но тот, кто на опыте познал все вещи, говорит это. "Я… построил себе домы, посадил себе виноградники, сделал себе водоемы, приобрел себе слуг и служанок" (Еккл. 2:4, 6, 7). И что же после всего этого? "Суета сует - все суета!". Итак, восплачем, возлюбленные, восплачем, чтобы поистине нам посмеяться, поистине утешиться во время светлой радости. К здешней радости всегда примешана печаль и никогда нельзя ее встретить в чистом виде; а тамошняя чиста, неложна, без всякого коварства, без примеси; этой радостью будем наслаждаться, к ней стремиться. Достигнуть же ее невозможно иначе, как предпочитая здесь не то, что приятно, а что полезно, мало огорчаясь скорбью и все перенося с благодарностью. Так мы в состоянии будем достигнуть и Царства Небесного, которого да удостоимся все мы во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.