Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Борис Горбатов

В Аяне мы не дождались сводки погоды по маршруту, но туман, надвигающийся на сопки, был самой верной тревожной сводкой. Надо было или немедленно лететь, или отказаться от полета сегодня. Решили лететь.

В открытом море стояла чудесная солнечная погода, даже не верилось, что Охотское море утихомирилось и мирно катит неторопливые волны к скалистым берегам.

Но это продолжалось недолго. Туман подступал незаметно, но упорно и скоро нас окружил. Над нами клубилась мутная дымка, горы исчезли...

Молоков даже задумался: не вернуться ли назад. Внезапно пошел дождь. Самолет прижало к воде. Шли на высоте пятидесяти метров.

Но вот откуда-то подползло предательское облачко. Упало на воду. Молоков насторожился. Туман пал на воду, как снег, густыми хлопьями, внизу под нами бушевала туманная метель, и скоро все море было покрыто молочно-белой пеленой.

А вверху синело чистое небо, играло солнце. Туман подымался все выше и выше, он подползал к сопкам, он вытеснял наш самолет. Вот мы уже поднялись на триста метров, на пятьсот, на восемьсот.

Мы находились уже в полете пять с половиной часов. Скоро уж должно было быть Нагаево. Не пройдем ли мы его в тумане? Как садиться на воду? Где вода? Но Молоков уверенно ведет машину. Найдется же клочок воды на бухте, не закрытый туманом.

И вдруг мы увидели, как с левого борта машины возник неожиданно большой поселок.

— Нагаево! — закричали все и разом добавили: — И вода!

Действительно, бухта Нагаево была чиста. Туман оборванными клочьями висел, зацепившись за сопки.

На берегу гремел духовой оркестр, развевались вымпелы. Ждали гостей легковые машины. К самолету подходили лодки — работники Дальстроя, пограничники, рабочие радостно встречали гостей.

2 августа

Тридцать первого июля, в четырнадцать часов по местному времени, мы дружески простились в Нагаеве с работниками Дальстроя и взяли курс на Камчатку.

Скоро самолет очутился в открытом море — берег исчез. Под нами, насколько хватал глаз, пенилось Охотское море. Час сорок минут шли в открытом море, не видя берега. Наконец, вдали, окутанная туманом, далекая, призрачная Камчатка. Над ней дымились тучи, шел грозовой дождь с градом. Идти через Камчатку над сушей сопками и горами было немыслимо. Молоков повел машину вдоль Камчатского побережья. Шли на высоте двухсот метров, — под нами замечательно красиво развертывался полуостров. Через шесть часов после вылета из Нагаева мы опустились в устье реки Тихой, у поселка Хайрюзово.

К нам пришли пионеры. Пришли увидеть живого Молокова, слава о котором прогремела и здесь, далеко, на Камчатке. Живой Молоков улыбался пионерам. Он поднял на руки шестилетнего Шурика Лишенко, весело разговаривал с ним, но был озабочен: сводка погоды была угрожающая. В Петропавловске шел дождь, морось заволокла океан. Что же, сидеть в Хайрюзове?

Пионеры весело шумели вокруг Молокова. Они восхищались тем, что видят живого героя. Они трогали его за рукава, за куртку. Молоков шутил с ними, спрашивал об учебе, о лагере, а сам думал — сосредоточенно, напряженно: как лучше лететь? И лететь ли?

Мы вылетели из Хайрюзова и взяли курс на Большерецк — Петропавловск-на-Камчатке. Окутанные дымкой, изворачивались перед нами берега Камчатки. Мы видели многочисленные рыбоконсервные заводы, на воде качались невода, все море было словно прошито нитками, казалось, его сшили из лоскутов. Тоненькие строчки неводов и сетей оживляли море, над заводами подымались белые струйки дыма, пыхтя проходили корабли, сторожевые катера, рыбацкие кунгасы, краболовы, плавучие рыбоконсервные заводы. Океан жил, дышал и работал.

Мы шли над водой на уровне пятидесяти — ста метров. Через Первый Курильский пролив мы вышли в Тихий океан. Мы огибали Камчатку, воочию убеждаясь, что она — полуостров.

Молоков уверенно вел машину. Его не смущали ни дождь, ни туман, ни морось, ни волны разбушевавшегося океана. Погода все ухудшалась и ухудшалась. Уже затянулись мокрою пеленой берега Камчатки. Закипели, запенились волны. Самолет начало бросать из стороны в сторону. Мы шли уже шесть часов. Тщетно мы всматривались в берега, их трудно было различить в тумане. Только белые волны, бешено бьющиеся о скалы, показывали берег.

Молоков еще не летал здесь. Но даже местные опытные летчики говорили, что в такую погоду они не рискнули бы лететь. В Большерецк навстречу нам были высланы самолеты, которым было приказано задержать нас, так как Петропавловск был затянут сплошным туманом до самой воды. Шел дождь. Но мы не видели самолетов.

Зато мы видели туман и дождь. Штурман Ритслянд напряженно всматривался в берег. Где-то здесь должна быть Петропавловская бухта. Но в бухту было трудно войти, не видя ее. И Молоков решил сесть прямо в океан. Самолет опустился на бушующие волны у трех высоких скал, которые здесь называются «Тремя братьями». Отсюда Молоков смело повел самолет по волнам в Авачинские ворота, в бухту. Даже пароходы не рискуют в такую погоду входить в ворота бухты. Мы шли, переваливаясь с волны на волну. Белые барашки взбегали на жабры самолета.

Навстречу нам вышли сторожевые катера. Окруженный катерами, наш самолет вошел в Петропавловскую бухту. На сторожевом корабле «Боровский» краснофлотцы прокричали «ура» в честь Молокова. Почетный караул моряков выстроился по берегу.

Мы были в Петропавловске-на-Камчатке, столице Камчатки. Дождь не мог охладить горячей, радостной встречи.

25 августа

Утром 22-го мы простились с Леваневским. Его машина, сверкнув на солнце алым хвостовым оперением, скрылась в голубой дали моря — на запад, на запад!

Мы долго провожали ее взглядами.

А через несколько часов вылетела и наша голубая «двойка» «Н-2». Наш путь лежал на север. Молоков уверенно вел машину через пролив Лонга, к далекому острову Врангеля.

Он был теперь очень близко, этот далекий скалистый остров, с которым связано столько героических легенд, столько драматических событий. Полтора часа полета — сто двадцать миль (около двухсот пятидесяти километров) через пролив, забитый мелким битым льдом, — вот все, что отделяло нас теперь от острова, после того как мы пролетели столько тысяч километров. И мы с волнением ждали, прильнув к козырькам люков, к иллюминаторам, к окошкам: вот сейчас на горизонте возникнут серые скалы острова.

Под нами проносились льдины, изрезанные, искрошенные водой, покрытые трещинами, лужицами, извилинами. Сверху они казались плоскими и удивительно похожими на географическую карту. Вот проплыла льдина, очертаниями похожая на карту Советского Союза. Вот узкий сапожок Апеннин, вот Великобритания, Скандинавия, Балтика: страны, материки проплывали под нами, острова Де-Лонга. Это не было воображением журналиста.

Повидали мы и более реальные вещи. Зверобойная шхуна проплыла под правым крылом самолета. На небольшой льдине мы увидели два больших кровавых пятна, — здесь разделывали убитого зверя. И вот, наконец, сама чудесная реальность — плотные, материальные, неподдельные скалы острова Врангеля.

Мы сели в бухте Роджерса, чистой ото льда. Только редкие маленькие льдинки, как белые чайки, носились по воде. Молоков повел машину прямо к берегу. Там нетерпеливо ждали зимовщики, «островитяне»: начальник, парторг, эскимосы и среди них вся семья лучшего охотника острова — Таяна, — он сам, его жена и его дети.

Зимовщики горячо и дружески приветствовали Молокова. Но, прежде чем пожать Молокову руку, они с увлечением щелкали фотоаппаратами. Очень много фотографов появилось нынче в Арктике.

Мы вышли на берег. Мы увидели деревянные дома, тесной дружной кучей сбившиеся у бухты, мы увидели белые мохнатые медвежьи шкуры, развешанные для просушки. Мы увидели убитого моржа на берегу, живых медвежат — двенадцать штук — в клетках. Мы увидели радиомачту, электрические провода, собак, улегшихся с высунутыми языками по соседству с метеорологической станцией. Мы увидели красный флаг нашей родины, десять лет назад водруженный здесь Ушаковым и гордо развевающийся сейчас над скалами и льдами. Мы были на Врангеле.

27 августа

О нас можно сказать, что мы «влетели» в жизнь Магадана. Молодая столица Колымы распахнулась перед нами своей будничной рабочей жизнью, своими ежедневными заботами, победами, радостями, печалями.

В порту под выгрузкой стоял пароход «Джурма». Джурма по-тунгусски значит — летняя тропа. Тропа к морю, протоптанная совсем недавно. Пять лет назад по этой тропе бродили редкие посудины. Тогда не было ни Магадана, ни порта. Были пустынный берег, туманы, волны, одинокие деревянные срубы культбазы.

Порт возник из «пены морской» и прибрежных скал. Море отступало, скалы рушились в воду — возникали причалы, набережная. Появлялись механизмы, здания, мастерские, заводы. Пароходы смело подходили к каменным причалам. Путь в бухту Нагаево был протоптан.