День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

Брат восстал на брата, а сын на отца, говорил о франках герцог Ансерус. Алиса, глядя на мальчика — лоб по-детски гладок, королевская грива превратилась в прискорбное гнездо, туника порвана, а колени и руки перепачканы грязью, — испытала укол сочувствия, смешанного с недоверием. Сама еще дитя, она никогда не знала недоверия или предательства, этих ликов зла, которые казались этому мальчику, моложе ее годами, такими привычными и знакомыми.

— Но… — начала она, потом осеклась, увидев, как раскрасневшаяся и запыхавшаяся Мариамна проковыляла последние несколько шагов, чтобы, задыхаясь, остановиться прямо перед ними.

— Госпожа… моя госпожа… — Мариамна перевела дух, неуверенно глянув на мальчика. В порванной одежде, с грязными и окровавленными руками, Теодовальд никак не походил на принца, как их представляла себе Мариамна. Но девушка заставила себя присесть в поклоне, обращенном куда-то меж двух детей. — Я думала, ты еще с отцом, госпожа. Меня провели по кладовым и… Господи помилуй! Твои туфли! И платье! На грязной стене! Его теперь ни за что не отчистить! О чем ты только думала? Лучше бы тебе отправиться со мной прямо сейчас и дать мне попытаться… — Тут ее заставило замолчать потрясенное лицо мальчика, и она непроизвольно прижала руку ко рту: — Прошу прощения, госпожа…

— Все в порядке, Мариамна. Принц показывал мне вил на долину. Мы беседовали. А теперь почему бы тебе не подождать поодаль вместе с мужчинами?

Мариамна снова присела в поклоне, на сей раз рассчитанным на то, чтобы восстановить достоинство своей хозяйки, и удалилась к ожидавшей группе стражников.

Но Теодовальд уже соскользнул со стены.

— Нет смысла тут сидеть. Придется возвращаться. Вот уже идет бабушкин управитель. Наверное, пора обедать. И вообще я голоден. А ты?

— Если подумать, то да, — отозвалась Алиса, вставая и пытаясь вытрясти пыль из юбок. Пыли в них было немало. — Если нам еще надо помыть руки перед едой…

— А это еще зачем? Помоешь их потом, когда они будут жирные, — весело ответствовал принц и сбежал вниз по склону.

Стража поспешила последовать за ним, но управитель, сказав что-то Мариамне, подошел, чтобы поклониться Алисе.

Это был тот самый молодой человек, которого она приметила в глубине залы, где королева принимала гостей. На свету он оказался высоким, темноволосым и темноглазым, и одет он был в неяркий желтовато-коричневый сюрко с темно-коричневой верхней туникой. Цепь у него на груди, знак его положения при королеве, была серебряной, а с пояса из дорогой кожи, хорошо выделанной и блестящей как каштан, свисали кошель и связка ключей. Королевский управитель, сказал Теодовальд. Доверенный слуга. Но Алисе подумалось, что перед ней иностранец. Может быть, римлянин? Один из тех несчастных, зачастую выходцев из хороших или даже благородных семей, кто был захвачен на войне и продан в рабство франкскими завоевателями?

Но, похоже, нет. Прежде чем управитель успел открыть рот, подле него возникла зардевшаяся и взволнованная Мариамна.

— Госпожа Алиса! Подумай только! Он мой самый что ни на есть земляк — из соседней деревни! И где мы встречаемся? Здесь, в Туре! Ну не чудо ли это?

Молодой человек выпрямился. Алиса, все еще придерживая юбки, застыла как громом пораженная, во все глаза уставившись на него.

— Ты! — вырвалось у нее.

Брови придворного недоуменно поползли вверх.

— Ну как же! Маленькая дама! Маленькая дама из Иерусалима. Конечно же, уже не маленькая, но взрослая дама, и притом красавица! Как тебе жилось и как твои овечки с британских холмов?

— Я думала, ты Иисус. — Слова вырвались у нее с силой непосредственности. Уже в следующее мгновение она с радостью взяла бы их назад, и тут же почувствовала, что заливается краской. — Я тогда была совсем маленькой, — поспешила добавить Алиса, — а ты нес на плечах ягненка и, казалось, знал, кто я — пожалуйста, только не смейся! Я навсегда запомнила тот день, и знаю, мои слова прозвучат глупо, я даже временами пыталась делать вид, что это правда.

Молодой человек не рассмеялся, а, напротив, ответил серьезно:

— Ты делаешь мне честь, госпожа. Если бы я знал, я бы сказал тебе, что я сын крестьянина и человек самый обыкновенный, но меня в самом деле зовут Иисус, — он улыбнулся, увидев ее пораженный взгляд, — у нас не так чинно относятся к этому имени, как в ваших странах. Но здесь меня знают как Иешуа. Имя то же, а произносить его вашим людям так, наверное, проще.

— Я… да, конечно. А… а как вышло, что ты свободно говоришь на нашем языке?

— Иерусалим всегда был полон паломников, а новые языки, как оказалось, всегда давались мне без труда. Полезный дар… — он снова улыбнулся, — хотя и более приличествующий человеку честолюбивому.

— Понимаю… — Алиса обнаружила, что все еще сжимает подол бледно-золотого платья, и отпустила шелк до приличествующей длины, потом разгладила подол, что вернуло ей некоторое самообладание.

— А теперь ты королевин управитель? — Это говорила уже снова госпожа Алиса, — Как ты оказался здесь, мастер Иешуа?

— Могу ли я объяснить это по дороге в залу? Настало время обеда, тебя ждет госпожа королева. Позволь предложить тебе руку, дорожка неровная.

— Боюсь, руки у меня в пыли. Не хочу пачкать твой рукав.

Иешуа лишь рассмеялся и положил ее ладонь себе на сгиб локтя, и так они и отправились через виноградник вместе, а за ними, счастливо улыбаясь, следовала Мариамна.

9

Когда бы Алиса услышала, что говорила королева Клотильда герцогу, она без труда бы поняла, почему юного принца так бдительно охраняют даже в его собственном доме.

— Только Господь со всеми святыми его знает, сколько еще лет мы сможем принимать паломников в Туре. Как ты знаешь, герцог, земли к северу от реки — в руках моего сына Хильдеберта, так что дорога, по которой вы ехали через долину, и монастырь, где провели вы прошлую ночь, принадлежат ему.

— Истинно так. Наше путешествие было удобным и безопасным. К чему ему чинить препятствия паломникам? И, прошу прощения, госпожа, лишать себя дохода, какой они ему приносят? Он христианин, не так ли? Я склонен был полагать…

— О да. Когда господин мой король Хлодвиг был принят в лоно Святой церкви, окрещены были и его сыновья, и с ними наши воины без числа. — Губы королевы искривила сардоническая улыбка. — Но наши подданные сперва воины и уж потом христиане.

— Но пока ты держишь двор в Туре, госпожа моя, сыновья твои, разумеется, будут поддерживать и храм, и порядок на торных путях к нему, как замышляли ты и твой супруг.

— Пока я жива, возможно. Но пока у нашего порога бесконечно гавкает Бургундия, кто знает, кто из королей, моих сыновей, переживет следующую кампанию? Принц Теодовальд удался на славу и к тому же умен, и я сама позаботилась о том, чтобы он рос в набожности, но ему нет и семи лет, а бургундцы уже поднимают голову вдоль восточных границ.

Герцог промолчал, и королева, со все той же насмешливой улыбкой, коротко кивнула.

— Тебе приходит на ум, что сама я из Бургундии. Будь покоен, герцог, я не питаю любви к моему дяде Сигизмунду и, хотя в своем браке я была пешкой в его гамбите за власть, пешкой я не осталась — разве что в руце Божьей и ради священного Божьего промысла.

— Одним ходом на восьмое поле и мат — в твоих руках класть, — с улыбкой произнес герцог, и королева рассмеялась.

— Да, коронованная королева, и франкская притом — по титулу и духу! Будь жив господин мой Хлодвиг, он в назначенный день выступил бы против бургундцев, что бы ни говорил римский лизоблюд. И я и слова бы не промолвила, чтобы предотвратить этот поход. Но он мертв, а мои сыновья, увы, ссорятся между собой, так что недалек тот день, когда Бургундия увидит в наших распрях свой шанс.

— Но пусть даже так, но Бургундия будет одна, сомнительно, что император рискнет пойти на союз с ней. Так смогут ли бургундцы собрать армию, способную устоять против всей мощи франкских королевств? Ведь, разумеется, перед лицом такой угрозы раздоры твоих сыновей будут забыты, и на поле выйдет единое франкское войско?

— О том и мои молитвы.

— И труды, мадам?

— И труды. — На сей раз улыбка была суровой. — Так что я переезжаю из столицы одного моего сына в столицу другого и — я не держу это в тайне — у меня еще остались друзья при бургундском дворе, кто поставляет мне вести в память о старых добрых временах… — Слова прозвучали с издевкой, но герцогу подумалось, что они были искренни. — Я держу собственный дворец здесь, вблизи храма Святого Мартина и основанного им монастыря, первого в Галлии и самого святого. И вот Хильдеберт сидит в Париже, в то время как я присматриваю за его границами здесь, а Хлодомер в Орлеане ожидает следующего шага Годомара Бургундского. Пока я здесь… — Она вновь повела плечами и дала фразе замереть.