День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

Сказочный Иерусалим окружал ее своей жизнью, возбуждал и вызывал любопытство. Здесь столько всего происходило, столько всего стоило посмотреть; тщательно орошаемые сады (подумать только, а дома вместо каналов дождь!); башни, где гнездились аисты и вокруг которых весь день щебетали и вычерчивали зигзаги ласточки; ящерицы и крохотные скорпионы, разноцветные птицы (пять за два фартинга?); верблюжата, семенящие за своими матерями по узким сукам, товары на продажу в лавках, целые улицы медников, ткачей с их коврами, продавцов тканей; дети, играющие в грязи; закутанные в бурнусы всадники на прекрасных лошадях.

А что же Иисус, который тоже так любил Иерусалим? Однажды Он вернется сюда, пройдет по этим улицам, рассматривая новые постройки, проповедуя народу, останавливаясь поговорить с детьми; она только надеялась, что это случится, когда они с отцом будут здесь в паломничестве. Случаев представится множество. Герцог, знала она, дал обет примерно раз в три года совершать паломничество ради спасения души.

И три года спустя, когда ей было восемь и она вернулась вместе с отцом в Иерусалим, это случилось.

Он появился в узком мощенном камнем переулке, тянувшемся за самой стеной сада.

Вилла Лентула располагалась на краю города, а за ней простирались поля — то, что здесь, в Святой Земле, называлось полями: участки каменистой земли, весной — с редкими травинками, немощными белыми и желтыми цветами, похожими на маргаритки, и красными анемонами, которые отец называл лилиями полей. Летом тут не было ни травы, ни цветов, и пастухи в поисках пастбищ уводили отары все дальше и дальше к горам.

Именно это и делал этот человек — в воображении Алисы уже Иисус. Он шагал по улицам города в окружении учеников, обращаясь к народу; он медленно продвигался по переулку, ведшему из города, и овцы льнули к его коленям. В одной руке у него был пастуший посох с крюком, а на плечах лежал ягненок, свешивавшиеся ноги которого он придерживал свободной рукой.

Добрый. Пастырь.

Алиса узнала картинку, которую столько раз видела, хотя сам молодой человек очень мало походил на росписи и занавеси в церквях. Даже для восьмилетней девочки, в глазах которой тридцать — это уже почтенный возраст, а сорок — так просто дряхлость, этот человек казался молодым. Никаких светлых золотых волос и аккуратной маленькой бородки, никаких белых одежд и, уж конечно, никакого нимба. Просто худой юноша, темноволосый и темноглазый, и на щеках у него тень от трехдневной щетины, и одет он в коричневый кафтан, подпоясанный красной с узлами веревкой. Ноги его были босы.

Овцы блеяли и жались к его ногам. Он увидел Алису, примостившуюся на верхушке садовой стены в тени тамариска, и, подняв голову, улыбнулся.

Это решило все дело. Слегка задыхаясь, хотя на палящем солнце среди шума и запаха овец повсюду невозможно было испытать благоговение, Алиса сказала:

— Так, значит, ты вернулся! Я знала, что ты вернешься!

Он остановился, опершись на посох. Ягненок у него на плече издал жалобное «мэ-э-э», юноша наклонил голову и успокаивающе потерся о курчавую шерсть щекой.

— Я часто хожу этим путем.

Хотя говорила она по-латыни, ответил он ей на родном ее языке, но что удивительного в этом? Разумеется, Он так бы и сделал.

— Кто ты, юная дева? — спросил он. — Ты, думаю, здесь гостья, паломница в моем городе. Должно быть, он совсем непохож на родную твою Британию. Как тебе понравилось здесь, в земле, которую вы зовете святой?

— Понравилось, очень понравилось. Но я хотела бы знать… — начала Алиса, потом ее внезапно охватила обычно чуждая ей робость. Что на самом деле можно сказать тому, кто восстал из мертвых, в том самом городе, где его так жестоко убили? Сглотнув, она молчала.

— Ты хотела бы знать… — подсказал он.

У него были очень добрые глаза, которые все еще улыбались, но девочка обнаружила, что совершенно неспособна задать свои вопросы.

— О, все дело в овцах, — быстро нашлась она. — У них длинные ноги и смешные унылые уши. Они совсем не похожи на наших. А те, что есть у нас дома в Регеде, они особенные. Они маленькие, с мохнатыми ногами и голубоватой шерстью, и всю зиму они проводят на склонах холмов. Нам не нужно перегонять отары, как это делаете вы. Там, где мы живем, травы всегда вдоволь.

— Я кое-что знаю о вашей стране. — Конечно, знает. — Она, наверное, прекрасна во все времена года.

— Да. У нас очень красиво. Ты ведь придешь к нам однажды? Люди говорят, когда-нибудь…

— Госпожа Алиса? Госпожа Алиса?

Это в их разговор вторглась Мария, ее кормилица, только что пробудившаяся от легкого сна на солнышке и обыскивавшая сад в поисках своей подопечной.

— Надеюсь, когда-нибудь это случится, — ответил пастух и, подняв в прощальном жесте руку, отвернулся.

Соскользнув со стены, Алиса побежала навстречу кормилице, которую повергла в изумление своим примерным поведением весь остаток дня.

6

— Замечала ли ты, — сказала однажды Алиса, которой минуло уже одиннадцать зим и которая была настолько хороша собой, насколько вправе быть девочка ее лет — уже не милое дитя, но еще и не юная дева, — что мой отец всегда заговаривает о душе, когда северный ветер наполняет замок сквозняками?

Она обращалась к своей служанке Мариамне, которая только усмехнулась в ответ.

— Что тут скажешь, хуже были бы суровые мысли, когда дует ветер с юга. А так путь нас ждет быстрый и легкий, и к концу апреля мы, благодарение Господу, будем греться на солнышке! Хорошо будет вновь оказаться дома.

Мариамна была родом из селения в каких-то двух милях от Иерусалима. В услужение в дом герцога она попала в прошлое паломничество Ансеруса с дочерью в Святую Землю.

— Это было чудесно, правда? — Алиса коротко вздохнула. — Путь в Иерусалим был лучше всего — тебя, правда, с нами тогда не было, — и погода стояла прекрасная, и столько мест мы повидали — и Рим, и Тарентум, а потом мы еще задержались у родни моей матери в Афинах. Ты ведь видела Афины на обратном пути. И само паломничество… Разумеется, в Иерусалиме чудесно, хотя там и нечего делать, кроме… Я хочу сказать, я знаю, что в паломничество отправляются ради спасения души, вот только… — Незаконченная фраза угасла с чем-то, очень похожим на вздох.

Рука Мариамны на мгновение застыла над работой — служанка вышивала своей госпоже новую сорочку. Игла сверкнула в луче солнца, на удивление яркого для марта, выходивший на южную сторону покой Алисы согрелся. Впрочем, Мариамну, хоть она и провела три года в северных странах, холодок британской зимы все еще пробирал до костей.

— Только? — подстегнула она.

— Ох, дело в том, что мне не хочется уезжать из дому перед самым приходом весны. Погляди, что мы теряем: уже показались первоцветы и примулы, а моя лошадка должна в июне ожеребиться. Но, думаю, мы успеем вернуться к этому времени.

— Вернуться домой к июню? Как можно? Ты успела забыть, госпожа? Только путешествие по морю заняло Господь знает сколько недель, а я помню их все до единой, так мне было дурно. Нам ни за что не быть дома к июню.

Встав с кресла, Алиса подошла к окну. Косые солнечные лучи падали на широкий каменный подоконник, и запахи ранней весны — земли, и сосновой смолы, и набухающих почек, и нарождающейся зелени — с легким ветерком влетали в окно. Алисе подумалось, что она различает даже запах талого снега: небольшие талые сугробы еще упорно цеплялись за жизнь в тени деревьев. Она с улыбкой повернулась к девушке. Несмотря на разницу в возрасте, а Мариамна была на четыре-пять весен старше Алисы, именно Алиса, с самого рождения хозяйка Замка Розы и всех прилегающих к нему земель, зачастую казалась старшей из них.

— Прости, Мариамна. — Голос Алисы звучал мягко, будто это взрослый утешал расстроенное дитя. — Я все думала, как лучше тебе это рассказать. Мой отец не собирается в этом году в Иерусалим. Он говорил об этом со мной вчера. Все сходится на том, что даже морем путь туда будет слишком опасен. В Риме нельзя будет остановиться, поскольку их император стал на сторону бургундцев, и из Афин не приходило вестей со смерти моей бабки. Мне очень жаль. Мне самой бы хотелось снова побывать в Иерусалиме, и я знаю, как ты ждала того часа, когда увидишь свой дом.

Девушка была передана в услужение за должное вознаграждение и потому — неофициально, но на деле — оказалась на Севере на положении почти что рабыни. И потому Мариамна как никто понимала, что ее ожидания никто не станет брать здесь в расчет и что, сочувствуя ей, Алиса выказывала доброту, какую редко встретишь в других домах. С терпением, каковое было одной из сильных черт ее народа, она не проронила ни слова, но в молчании вновь склонилась над работой.

— Если все переменится, — продолжала Алиса, — я уверена, мы вновь поедем в Святую Землю. И обещаю тебе, что позабочусь о том, чтобы и ты поехала со мной.