Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Да, это основная претензия, которую не упомянешь в письме и не опровергнешь. Семеновская история испортила Бенкендорфу служебную карьеру и оставила в подозрении, с которым государь никак не желал расстаться. Ведь он — знаток человеческих душ — не мог не заметить, что Бенкендорф давно распрощался с заблуждениями и сторонится вольных каменщиков, с которыми раньше дружил. Теперь он чаще находится в обществе Милорадовича, Кочубея и Новосильцева. Государь обязан был обратить внимание, какими комментариями Бенкендорф снабдил записку Грибовского. Вот, например, что он писал по поводу одного из офицеров Конной гвардии Бурцева, выгораживая приятеля генерала Орлова: «Генерал Орлов, узнавши, что в его полку есть литературные общества офицеров, и не предполагая ничего доброго, созвавши их, объявил, что не допустит заводить никаких обществ и поступит по всей строгости, если узнает вперед». Этим примечанием Бенкендорф поступил вполне благородно, ибо в сообщении имя Михайлы Орлова упоминалось неоднократно среди отъявленных заговорщиков. А Алексей Орлов в семеновской истории показал себя наилучшим образом.

Бенкендорф дал понять государю, что не просто отошел от былых заблуждений, но и вполне способен содействовать укреплению порядка не только в армии, но и в гражданском обществе. Он не раз повторял собственный комментарий и Милорадовичу:

— Из последних собранных Грибовским сведений открывается, что заговорщики предполагают понемногу завести небольшие кружки под названием Любителей цветов, деревьев и тому подобных, дабы, по малому числу, лучше быть прикрыту от глаз полиции. Между тем главным членам руководить ими и иметь связь, скрыв оную даже от прочих участников.

Милорадович только смеялся:

— При мне никаких обществ Любителей цветов и прочих благоглупостей создано быть не может. А о литературных, даже самых невинных, я слышать не желаю. Поэт Пушкин жестоко поплатился, и если бы не я, то сгнил бы давно на Соловках. Имея в адъютантах поэта, я не желал отягощать свою совесть.

— Федор Глинка не только твой адъютант и поэт, он и заговорщик. Ты в конце концов сам убедишься.

— Я в это не верю и не желаю верить. Мало ли что болтают!

Простительно Милорадовичу, воину простодушному и прямому. Но почему о записке ни словом не обмолвился государь? Почему он не вызвал Бенкендорфа и не выслушал с глазу на глаз?! Непостижимо!

Кое-что Бенкендорфу стало ясно во время наводнения. Он видел слабость и мрачность государя, посчитавшего наводнение карой Божьей. Ужасные разрушения и бедствия жителей тронули и без того смущенное сердце.

Народ вопил:

— За грехи Бог нас карает!

— Всеобщей молитвой искупим наши вины перед Господом!

Государь, буквально рыдая, вышел из коляски, опустился на колени и произнес:

— Не за ваши грехи, а за мои!

Челобитная на галльском наречии

Однако тут существовали и тонкости. Они вышли наружу в момент, когда Бенкендорф явился в новом мундире и отрекомендовал государю подвиги братьев Беляевых. Сам он получил позднее в награду табакерку с портретом, усыпанную бриллиантами. Генерал-адъютант Дибич — новый начальник Главного штаба, заменивший князя Волконского, зачитал Милорадовичу, Бенкендорфу, графу Комаровскому и генерал-адъютанту Депрерадовичу собственоручно составленный государем рескрипт: в помощь военному генерал-губернатору для подания деятельных пособий потерпевшим от наводнения и по случаю истребления мостов и затруднения в сообщении между частями города назначались временными военными губернаторами на Васильевский остров — Бенкендорф, на Петербургскую сторону — граф Комаровский, на Выборгскую — Депрерадович. Им было выдано Министерством финансов по сто тысяч рублей.

Милорадович, выходя от государя, ободряюще похлопал Бенкендорфа по плечу:

— Ты видишь, как наш государь справедлив.

И Бенкендорф понял, что в рескрипт фамилия попала не без вмешательства друга. Ну и слава Богу!

Между тем государь отправился через три дня не на Васильевский остров, а на Петербургскую сторону к графу Комаровскому. Там он покинул катер и долго осматривал разрушения, причиненные стихией. Он посетил и Каменный и Аптекарский острова. На Васильевском наводнение причинило не меньше бед. Так же были снесены заборы, мостики через канавы, фонари и будки. Деревянные дома, особенно первые этажи, пострадали чуть ли не сильнее, чем в иных местах. Государь не соизволил встретиться с ним, хотя Бенкендорф не спал ночь и метался из конца в конец, отдавая распоряжения, а в какие-то моменты вместе с солдатами энергично действовал сам, побуждая жителей работать при свете костров.

Но государь не соизволил! И это было обиднее остального. Однако самое тревожное заключалось в отсутствии перспективы. Император ему никогда ничего не прощал и не простит. Более того, он, вероятно, считает, что предоставил Бенкендорфу хороший шанс, назначив начальником Гвардейского генерального штаба, а Бенкендорф не использовал единственную возможность и показал себя излишне мягким и нерешительным — в лучшем случае. В худшем — он сознательно искажал действительное положение дел и с какой-то неясной для императора целью не предпринимал должных усилий при подавлении бунта. Васильчиков не ответил императору в секретной записке на прямо поставленный вопрос — не желал брать греха на душу, не желал, чтобы его окрестили доносчиком, хотя в Петербурге странным образом распространились слухи, что семеновская история не что иное, как результат соперничества между Васильчиковым и Бенкендорфом.

— Соперничества или борьбы? — переспросил он Грибовского, который и сообщил этот слух.

— Именно соперничества.

— А что еще про меня болтают?

— Что вы франкмасон и действуете по поручению франкмасонов.

— Да ну? А не твердят ли, что я английский шпион?

— Английский? Нет. Более к австрийцам склоняют. И оттого с Аракчеевым в раздоре.

Бенкендорф покачал головой. Каждая ложь правду учитывает. Втайне он не разделял взгляд Аракчеева ни на роль армии в обществе, ни на дисциплину, ни на методы муштры. Ему было неприятно слышать, как полковник Шварц издевается над ветеранами и превращает обучение гренадер в гнусную комедию. Сам Бенкендорф никогда не рукоприкладствовал и не представлял себе, как офицер может плюнуть в лицо нижнему чину. Это не по-рыцарски. Когда он осуждал Васильчикова на суде за поспешное смещение Шварца, то имел в виду не одобрение поступков старого аракчеевца, а унижение старшего начальника, который вдобавок представлял в полку особу государя.

Он одобрил приговор Алексея Орлова и сказал:

— Жаль, что при конфирмации смягчат. Я бы его, мерзавца, живым закопал в навоз.

— Ну, через это он прошел, — засмеялся Орлов. — Когда его допрашивали, полковник Сугробов все время воротил нос, утверждая, что от Шварца несет.

Ходили, впрочем недостоверные, слухи, что Шварц прятался от гренадер, обыскивавших его квартиру, в навозной куче.

После воцарения император Александр в специально изданном манифесте в резких выражениях заклеймил деятельность тайной экспедиции. Однако в государстве необходимо было поддерживать порядок, а там, где устанавливается порядок, возрастает роль полиции, особенно тайной. Без полиции никак не обойтись. Полиция имеет свои приемы, и они во всех странах и при всех режимах почти одинаковы. Важна лишь степень жесткости при их применении. В России она была высшей испокон веков. Осведомление, то есть полицейский сыск, предшествовало террористическим действиям, и хорошо, ежели так. Хорошо, когда осведомление не являлось ложным или откровенной клеветой. Палач никогда не выпускал из рук жертву. «Обряд, како обвиненный пытается», созданный в недрах петровской Тайной канцелярии и действовавший на протяжении целого века, император Александр отменил специальным указом от 27 сентября 1801 года. Между тем вскоре был создан Комитет 13 января 1807 года, в задачу которого входило охранение общей безопасности. Членом этого комитета сделали, наряду с деятелями нового царствования — Новосильцевым, Кочубеем, Вязмитиновым и законником князем Лопухиным, — Александра Макарова, преемника пресловутого Шешковского, героя известного поприща екатерининских времен. Комитет образовался на основе предыдущего, имеющего целью сохранение всеобщего спокойствия и тишины граждан и облегчение народного продовольствия. Кроме главнокомандующего в Санкт-Петербурге Вязмитинова и министра юстиции Лопухина в нем заседал и министр внутренних дел Кочубей.

Император Александр сказал генерал-адъютанту Комаровскому:

— Я желаю, чтобы учреждена была la haute police, которой мы еще не имеем и которая необходима в теперешних обстоятельствах. Для составления правил оной назначен будет комитет.