Таллинский дневник - Николай Михайловский

Тут-то и возникла у меня мысль побывать на форту "Шанц". Мы приехали туда через несколько дней утром.

Погода стояла неустойчивая: то сгущались тучи, то кропил мелкий противный дождик, то снова выглядывало солнце. Машина остановилась на берегу залива, рядом с заколоченными деревянными домами: хозяева переехали в в новый район, и с их отъездом здесь все помертвело. В буйно разросшемся бурьяне обрывается дорога. По еле заметным тропинкам взбираемся на огромный земляной бугор. Только здесь, наверху, видишь проступающие из-под земли бетонные ребра, зияющие провалы дверей. Маленькая вихрастая голова Валерика мелькает между насыпями, он что-то распевает, и ветер доносит до нас обрывки слов.

- Ну что ж, приглашаю вас зайти в наш бывший дом... - говорит Валентин Григорьевич и жестом показывает на чернеющую дверь. Мы входим внутрь каземата, и нас обдает сыростью. Здесь не слышно плеска волн, крика чаек, сверху падают капли, пахнет сырой штукатуркой, гнилым деревом. Под ногами битый кирпич, искареженное железо.

- Вот тут были койки, а в правом углу стояла "буржуйка". Если бы не она, нам не спастись от сырости.

Портнов легко двигается между разрушенными проемами, показывает нам на темные углы так, будто там все осталось по-прежнему. Через узкую бойницу падает дневной свет и играет на его возбужденном лице, бетонные своды резонируют.

- Как только налет - мы сюда. Так иногда целыми днями на улицу не выйдешь, налет за налетом. Зимой было особенно трудно. Мороз, стены инеем покрываются... Зато летом в часы затишья, как на даче, даже рыбачили...

Мы ходили по старому, заброшенному форту. Все, все здесь напоминало о прошлом, и виделись мне то петровские бомбардиры, выпускавшие огненные ядра, то пушки, стрелявшие по кораблям английских интервентов, пытавшихся в 19-м году прорваться к красному Петрограду. И, конечно, годы войны, когда форт "Шанц" стоял часовым на подступах к Ленинграду...

* * *

Прошло много лет с того памятного похода "Кирова" по местам былых сражений. Время неумолимо. Редеет строй ветеранов. "Снаряды ложатся в нашем квадрате" - такое часто можно слышать из уст фронтовиков. Ушел из жизни наш командующий, боевой адмирал Владимир Филиппович Трибуц. Нет Всеволода Вишневского и его верного "Санчо Пансо" Анатолия Тарасенкова. Нет бывшего старшины, а после войны Героя Социалистического Труда с завода "Большевик", любимца кировцев Петра Иванова и бесстрашного командира балтийских тральщиков Николая Дебелова. Нет комиссара линкора "Марат" Сергея Барабанова. Увы, этот перечень можно продолжить... Как точно сказано известным поэтом-фронтовиком Константином Ваншенкиным:

Умирают друзья, умирают,

Погружаясь, уходят на дно,

Будто лампу с окна убирают,

И, как прорубь, чернеет окно.

Их составилась целая каста.

Уходили и прежде они,

Но такое случалось не часто

Даже в очень недавние дни.

И корабли не бессмертны. Одни проживут свои век, так и не повидав войны, не выпустив ни одного боевого снаряда, и идут на слом. Другие проходят сквозь огонь сражений, и их имена навечно остаются в истории, подобно Краснознаменному крейсеру "Киров". В Ленинграде на Морской набережной Васильевского острова, на гранитном пьедестале скоро поднимется орудийная башня главного калибра с крейсера "Киров", как живое напоминание потомкам о мужестве балтийцев, сорок лет назад защищавших Таллин и Ленинград. Все имеет свое начало и свой конец. Только никогда не умирает морская дружба. Живет и здравствует благородное содружество моряков-кировцев. Глава его капитан 1-го ранга в отставке Алексей Федорович Александровский по-прежнему страстный пропагандист боевого прошлого. Несут свою службу на флоте контрадмирал Владимир Павлович Макаров и "мальчик с форта "Шанц" Валентин Георгиевич Портнов, а его сын Валера - курсант Высшего военно-морского училища.

Не зарастает тропа, проложенная ветеранами Отечественной войны. Эта цепочка нескончаема. Выпадает одно звено, его заменяет другое. Крепки узы морского братства...

Река времени

Мое повествование подходит к концу. У меня такое ощущение, что более сорока лет я пишу одну и ту же длинную, очень длинную книгу об обороне Таллина и Таллинском переходе кораблей Балтийского флота. И каждая глава этой книги кажется мне последней. "Все, думаю. Больше к этой теме возвращаться не буду. Ведь так многое еще не написано о том, чему я был свидетелем на Черном море - во время обороны Севастополя, в Заполярье - на Северном флоте или во время штурма Кенигсберга, а затем наступления наших войск по землям Померании и Бранденбурга. Сколько еще лежит записей своих собственных и воспоминаний, присланных мне участниками войны! Надо этому посвятить остаток жизни, вспомнить людей, сражавшихся на других флотах и фронтах, где мне довелось побывать, пусть хотя бы их имена останутся на страницах моей документальной летописи..." И, решив больше к таллинскому материалу не возвращаться, я снова к нему возвращаюсь. Почему? Вероятно, потому, что это для меня святая святых, самое сильное, самое трагическое, что мне довелось увидеть и пережить за свою долгую жизнь. И понятно, почему каждая встреча с Таллином приносит мне много радости.

Выйдешь из вокзала, и перед глазами пышная зелень скверов вокруг Вышгорода, дикие утки на пруду возле вокзала, цветы на улицах. В маленьких уютных кофиках друзья просиживают за чашкой кофе, ведя неторопливый разговор.

Если подняться на Вышгород и выйти на смотровую площадку, то кажется, будто ты в средневековом музее, открывается картина старого города: островерхие шпили, башенки, черепичные крыши, точно ступени гигантской лестницы ведут вниз туда, где нескончаемо течет людской поток в узеньких улочках и проездах. А там дальше к горизонту выступает синева моря...

Однако почтенная седая древность соседствует с буйной неукротимой молодостью нашего века. Достаточно в троллейбусе проехать минут пятнадцать, и попадаешь в двадцатый век. Там новые районы, в масштабах Эстонии города-спутники, удачно вписавшиеся в строгий пейзаж северной природы. Нет ничего стандартного. Изумляют архитектурные находки, умение из длинной череды жилых домов, магазинов, детских учреждений создать радующий глаз неповторимый ансамбль. Часто я сажусь в полюбившийся таллинцам шустрый трамвайчик и приезжаю в парк Кадриорг - любимое место отдыха людей под сенью могучих дубов и лип, восхищавших русского поэта Федора Тютчева, который более ста лет назад в задушевных стихах пожелал им "расти и глубже корениться". И чуть дальше знаменитый памятник "Русалка" - русскому броненосцу, погибшему со всей командой в 1893 году. Тут место не только былых революционных сходок эстонских рабочих в годы самодержавия и буржуазной диктатуры, но и самый последний рубеж обороны в 1941 году, где героическая пехота сдерживала натиск врага, стараясь выиграть время, необходимое для эвакуации войск и кораблей Балтфлота.