Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман» - Эмиль Золя

Вот, что я хотел с полной ясностью установить в начале своего очерка. Повторю вкратце. Во всякой политической проблеме есть два элемента: теоретическая формула и человек. С моей точки зрения, одна лишь республиканская формула может быть названа научной, и к ней неизбежно должна прийти вся нация. Если бы люди были чистейшей абстракцией, оловянными солдатиками или кеглями, которые можно выстраивать по своему вкусу, тогда оказалось бы очень простым делом сразу превратить монархию в республику. Но поскольку действуют-то живые люди, они ломают все теоретические формулы, они страшно усложняют вопрос, вносят в него хаотическую путаницу идей, стремлений, честолюбия и безумств. И тогда рождается политика; для того чтобы произошла хотя бы самая малая эволюция, требуется иной раз сотни лет и непрестанно возрождающаяся борьба. К счастью, события развиваются, работа идет, теоретическая формула претворяется в жизнь согласно определенным законам. Было бы очень любопытно, начав изучение вопроса с середины прошлого столетия, проследить, как живые люди применяются во Франции к новым политическим и социальным формулам. Вот уж пришлось бы поработать! Я ограничился тем, что коротко показал, как со времени революции волна событий влекла нас к республике и как за последние годы республика утвердилась силою фактов, несмотря на препятствия, которые, казалось бы, ежечасно должны были преграждать ей дорогу. Теперь мне остается рассмотреть различные группы республиканской партии. А затем, зная нынешнюю нашу республику, я смогу установить, каково ее отношение к современной литературе.

Я, конечно, быстро бы запутался, если б вздумал разбирать все оттенки республиканской партии. Мне придется ограничиться тремя-четырьмя характерными типами. Разумеется, я выберу влиятельные группы. Впрочем, я не собираюсь вести полемику, — ведь я только ученый, только наблюдатель. Поэтому в моем очерке не будет чьих-либо фамилий и названий газет.

Итак, типы республиканцев. Во-первых, республиканец-доктринер. Он священнодействует в каком-нибудь тесном кружке. Зачастую похож на протестанта пуританского склада. Мечтает попасть в Академию, гордится своим прекрасным слогом и своей уравновешенностью. Разумеется, он либерал, но либерал умеренный, как оно и подобает человеку ловкому, давшему себе зарок никогда не склоняться ни направо, ни налево. Если он убежденный либерал, то обычно является тяжелодумом, страдает узостью мысли, и тогда перед нами сущий формалист, буржуа, боящийся народа и потерявший надежду дождаться такой монархии, которая окажется ему по вкусу. А если он не отличается твердостью убеждений, то проявляет удивительную гибкость ума. За его важным видом, его велеречивостью, его корректностью, фразеологией, подобающей человеку серьезному и донельзя добродетельному, скрывается самый покладистый скептик. По сути дела, он только честолюбец. Как человек практический он понял, что вернейший способ попасть в число власть имущих состоит в том, чтобы никого не пугать и наводить на всех тоску. Поэтому он создал газеты, где в разделах литературы и политики торжествует серятина, где читателям преподносятся нудная жвачка, неудобоваримые статьи, без единой блестки остроумия. Этого достаточно для приобретения веса. Ведь надо только высокопарным тоном вещать избитые истины. Вокруг этой пустопорожней торжественности, этого либерализма, живущего академическими формулами, группируется своя публика. Тут никогда не называют вещи своими именами. Это буржуазный салон с обычными для него предрассудками, чопорными манерами, смутной религиозностью, важностью и скукой. Тут задаются целью с торжественным видом эксплуатировать средний класс, а для этого пускают в ход непререкаемые догмы, готовые мнения, действующие так успокоительно и смягчающие всякие резкости, составляют декларации в духе прюдомовских. Я предлагаю наречь республиканцев-доктринеров протестантами-иезуитами. Они с самого начала мечтали о власти, и их долгая борьба была лишь медленным продвижением к вожделенной цели. Они люди изворотливые. Будьте уверены, что республика для них ценна только как вывеска. На всякое научное ее обоснование им наплевать.

Перехожу к республиканцу-романтику. Он менее опасен, чем доктринер, и забавнее его. К сожалению, он занимает большое место в нынешней шумихе. Ведь вторжение романтизма на политическое поприще — целое событие. Я рассказал о нем в другой своей статье. Случилось так, что некоторым драматургам, прославленным в тридцатых годах нашего века, а затем увидевшим, что в театрах их пьесы больше не делают сборов, пришла мысль пуститься в журналистику, бряцая своими ржавыми шпагами и потрясая султанами. Это произошло в конце Второй империи, как раз в то время, когда публика жадно читала оппозиционные газетки. И в пору страстных нападок на власть романтизм творил в прессе просто чудеса. Тирады, которые уже вызывали усмешку, когда их слышали в театре, казались совершенно новыми, когда их печатали в передовицах газет. На их столбцах Эрнани требовал свободы, гордо вздернув концом шпаги свой серый плащ. Там д’Артаньян, там Буридан в широкополых фетровых шляпах с длинными перьями приветствовали державный народ и величали его властелином. Еще никогда маскарад не имел такого успеха. Народ, конечно, не узнавал любимых своих героев из «Нельской башни» и «Трех мушкетеров»; ему уже надоело аплодировать им в театрах Амбигю и Порт-Сен-Мартен, но теперь пробуждалась, волновала его сердце былая любовь к ним, и он готов был кричать: «Браво, Меленг!»[23] И вот романтизм стал снова котироваться на литературном рынке, котироваться весьма высоко. Он приносил такие большие доходы, что республиканцы-романтики, довольные удачей, выпавшей им на склоне лет, ограничивались выколачиванием денег с помощью своих напыщенных фраз и, не в пример многим карьеристам, вовсе не стремились пробиться в депутаты парламента или стать посланниками. Приемы романтиков в журналистике были весьма незатейливы: они просто-напросто украшали обсуждение общественных дел мишурой высокопарных фраз, жонглировали антитезами, давали волю необузданному воображению и порывам фантазии. Ведь им следовало быть лиричными, сочетать чувства Трибуле и Рюи Блаза, мчаться на крылатом гиппогрифе над изумленной землей. Можете себе представить, какою под пером романтиков становилась политика, эта наука, требующая знания фактов и людей. Сразу исчезла прочная основа серьезных наблюдений, анализ уступил место риторике, слова поглотили мысли. Романтики уносились в сферы благородных мечтаний о вселенском братстве народов, о близком конце кровавых столкновений и войн, о равенстве и свободе, озаряющих мир подобно сиянию солнца. С другой стороны, так как они наживали деньгу на славословиях народу, то и кланялись ему в ноги, не жалели для него никакой лести; народ стал в их писаниях властелином, папой римским, божеством, пребывающим в святилище, и надлежало молиться ему на коленях под страхом величайших наказаний. Право, со стороны рабочих было бы просто нелюбезно отказать в двух су за такую газету. Но какой жалкий маскарад она представляла собой, какой постыдный торг! Республиканцы-романтики издеваются над здравым смыслом, над современными науками, над точным анализом, над экспериментальным методом, — над этими мощными орудиями, с помощью которых люди уже переделывают человеческое общество. Перед нами кривляются канатоходцы в пестрых одеяниях, расшитых блестками, и, к великому удовольствию толпы, акробаты эти совершают прыжки в царство идеала.

Наряду с республиканцами-романтиками существуют республиканцы-фанатики, которые облачились в сюртук Робеспьера или обулись в сапоги Марата. Они подражают какой-нибудь исторической фигуре и не могут отойти от подражательства. Странные головы у этих людей, желающих выкроить будущее из прошлого, не понимающих, что каждая эволюция приходит в свой час и что история человечества не повторяется. Впрочем, скажу еще раз, — мне было бы трудно четко классифицировать республиканцев, так много групп они образуют, начиная от крайних левых, нетерпеливых республиканцев и до оппортунистов, которые всем довольны. Есть среди них и сектанты и ловкачи, люди прошлого и люди будущего, — пестрое скопище! Я ограничусь характеристикой республиканцев-доктринеров, республиканцев-романтиков и республиканцев-фанатиков. Это самые сильные группы, — во всяком случае, в их руках весьма распространенные газеты, следовательно, они пользуются наибольшим влиянием. У меня вполне определенное мнение о них: я полагаю, что, будь они хозяевами положения, они завтра же уничтожили бы республику. Республиканцы-доктринеры повернули бы вспять и привели бы нас к конституционной монархии, а благодаря республиканцам-романтикам и республиканцам-фанатикам у нас через полгода была бы диктатура. Это математически точный вывод. Кто не идет вперед при свете истины, обязательно потеряет дорогу и впадет в заблуждение.