По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

Владимирские бояре под локотки возвели Рюрика на трон, вручили ему грамоты от великого князя, митрополит Никифор благословил — и новый князь воцарился в древней белокаменной столице, которая, правда, была уже не такой могучей, как раньше. Впрочем, обещанное покровительство великого князя делало положение Рюрика весьма прочным.

Радость снова охватила его. Из-за этой радости Рюрик забыл, что получил Киев из чужих рук, что не воинская доблесть, столь высоко ценимая им, возвела его на золотой трон, а всего лишь смерть старого Святослава. Обладанием Киева окупалось все, даже некоторое ущемление княжеской гордости. Рюрик срочно призвал к себе брата Давида из Смоленска — нужно было начинать большой передел вотчин между сыновьями и племянниками, чтобы еще прочнее укорениться на Киевской земле. Ну и, конечно, для того чтобы устроить небывалый пир.

На несколько дней город, казалось, забыл все свои дела и занимался только едой, питьем и славословием Рюрику. Угощения к пиру выставляли сам Рюрик, сын его — зять великого князя Ростислав, князь Давид, киевские бояре, все городские слободы. Столы, поставленные на улицах, были завалены снедью; которая по мере ее поедания восполнялась из княжеских поварен. Могло показаться, что Рюрик поставил своей целью как можно лучше угодить киевлянам, сгладить в их сердцах двусмысленное впечатление от своей княжеской власти, столь зависимой от великого князя Всеволода. Наверное, так оно и было — хотел Рюрик понравиться всем, велел звать на пир даже монахов из окрестных монастырей, даже торков и берендеев, расселенных по небольшим днепровским городкам. Накормить всех до отвала и напоить допьяна — самое большее, что он мог сделать сейчас, чтобы народ поверил в его богатство и силу.

Но пиры кончились, вместе с приятными воспоминаниями оставив у Рюрика смутное чувство сожаления о своей напрасной щедрости. Ведь как обильно ни корми подданных, их желудки не смогут надолго сохранить в себе такую благодать, а значит, и благодарность народная может уйти так же легко.

Нет, не щедрыми пирами должен укрепляться на троне киевский князь. Но как? Добившись долгожданного киевского княжения, дающего ему — пусть и очень условно — право называться великим князем, Рюрик чувствовал некоторую растерянность: всю жизнь проведя в войнах — то со Святославом, то с половцами, — он не имел государственного опыта, необходимого великому князю Киевскому, не понимал чего-то такого, что, безусловно, понимали и Святослав, и Всеволод Юрьевич. А ведь раньше Рюрик считал себя вполне достойным великокняжеской власти. Оказалось, что это не так же просто, как пересесть из Овруча в Киев.

Исподволь готовя себя к великому княжению, Рюрик пытался даже в Овруче ни в чем не отставать от Святослава и Всеволода. Завел летописцев, коим в обязанность было вменено восхваление воинских подвигов Рюрика. Уязвленный тем, что в знаменитом сказании о походе на половцев Игоря Святославича ему, Рюрику, высказывался упрек в непособии русским князьям, распорядился написать такое же сказание о себе самом.

Много занимался строительством, страстно желая великолепием овручских храмов затмить киевские и владимирские. И что же? Сказание, хоть и было написано, не получило такого распространения, как «Слово о полку Игореве», а гордость Рюрикова — Васильевская церковь — в сравнении с храмами Святослава и Всеволода выглядела как одинокий воин против крепко сбитой отборной дружины. Сам себе Рюрик признался, что он рожден скорее для битв, чем для хитроумного правления. Но если признать это открыто, то этим признаешь и естественность своего подчинения более мудрому, более великому, чем сам, а именно — князю Всеволоду Юрьевичу. И с этим живи дальше.

Хотя человек знает себя порой достаточно хорошо и наедине с собой может назвать себе свою истинную цену, какой бы малой она ни была, все же ни к чему так не бывает готов, как к тому, чтобы, отбросив благоразумие, поверить в свою избранность, в свое высокое предназначение. Особенно если этому помогают обстоятельства. Не прошло и двух месяцев с того дня, как Рюрик сел в Киеве, а он уже успел забыть — или не хотел вспоминать, — кому обязан этим. Немудрено было забыть: к хорошему привыкаешь быстро, и даже великолепие киевских храмов, пышность княжеского дворца теперь казались Рюрику до того своими, будто он сам их создал. А угодливая покорность бояр, желавших побыстрее заслужить благосклонность нового государя, была благодатной почвой для возраставшего не по дням, а по часам Рюрикова самолюбия.

Он не хотел никому подчиняться. Он больше не хотел зависимости от владимирского князя. Но поскольку Всеволод Юрьевич был сильнее, то воинский разум Рюрика не смог подсказать своему хозяину иного способа избавиться от унизительного подчинения, как стать сильнее самому. Как это сделать, да побыстрее? Опять нашлось чисто военное решение: нужно объединиться с кем-то, обзавестись еще одним союзником, и тогда перевес великого князя будет не столь значительным. Оставалось только решить, кому предложить такой союз.

Самым подходящим Рюрику показался зять, Роман Мстиславич Волынский. После своего неудачного галицкого княжения он успел, сидя во Владимире Волынском, который вновь достался ему благодаря хлопотам Рюрика, перевести дух и собраться с силами. У Романа имелась к этому времени большая дружина, и он был полон честолюбивых замыслов. Он с готовностью принял предложение тестя, взамен потребовав для себя уделов в подчиненной Рюрику Киевской волости. Ради такого союза Рюрик не поскупился: целых пять городов на Днепре и в окрестностях Киева отдал Роману — Торческ, Канев, Триполь, Корсунь и Богуслав, одним этим жестом сделав зятя одним из богатейших владетелей среди русских князей.

Пожалуй, Рюрику не хватало государственной мудрости еще в большей степени, чем он сам полагал. А ведь он имел достаточно времени как следует узнать великого князя. Неукротимый нрав зятя ему тоже был хорошо известен: Романа легко было стронуть с места и трудно потом остановить. Но Рюрик был доволен собой, ему казалось, что, найдя в Романе надежного союзника, он заставит теперь великого князя Владимирского смотреть на себя уже не как на подданного, но как на равного, если не сказать больше.

А великий князь, полагая, что о Киеве, куда он посадил Рюрика, пока можно не думать, занимался своими делами. Дела были в основном приятные: княгиня Марья подарила Всеволоду Юрьевичу еще одного наследника, которого назвали Владимиром-Димитрием, великий князь готовился женить старшего сына Константина, высватав ему дочь Мстислава Романовича, князя смоленского. Много времени отнимало строительство нового храма — прекраснейшего из всех храмов Русской земли. В Рязани умер Игорь Глебович, и великому князю приходилось следить, чтобы братья покойного вновь не начали междоусобицу, точа зубы на его удел. Словом, Всеволод Юрьевич пребывал в своем любимом состоянии спокойной уверенности и известие о самовольстве Рюрика воспринял как удар в спину.

Первым движением великого князя было собрать полки, вышибить Рюрика из Киева и посадить там кого-нибудь другого. Нашелся бы верный человек, который стал бы служить Всеволоду Юрьевичу, не помышляя о самостоятельности. Но идти на Киев значило развязать войну, возможно — длительную, и великий князь, подумав, счел причину для такой войны недостаточной.

Он знал, что из себя представляет Роман Волынский, и опять правильно рассчитал неизбежный ход развития событий. Рюрику просто надо было напомнить, что он оказался между молотом и наковальней, восстановив против себя великого князя и разбудив алчность зятя. Для начала следовало объявить Рюрику, что покровитель его разгневан. В Киев отправилось представительное посольство, во главе которого Всеволод поставил боярина Добрыню Юрятича. Собственно, Добрыня мог поехать и один, и даже в таком случае посольство получилось бы весьма внушительным.

Добрыня прибыл в Киев и на правах посла великого князя был немедленно допущен к Рюрику. Внешность молодого боярина произвела на Рюрика большое впечатление — перед ним стоял воин, во много раз превосходивший его в силе, да и в храбрости, наверное, не уступавший — судя по тому, как бесстрашно глядел он в глаза великому князю. В этом тоже был расчет Всеволода Юрьевича: Рюрик должен был увидеть перед собой как бы олицетворение силы великого князя и задуматься, стоит ли идти против этой силы.

— Великий князь Всеволод Юрьевич велел сказать тебе, князь Рюрик Ростиславич, что он тобой недоволен, — спокойно, будто разговаривал с ровней, начал Добрыня.

Рюрик нахмурился, сверкнул глазами на посла, но не смутил его. Да и что толку было гневаться на посла, ведь он только передает, что ему велено передать. Хотя и держится так, словно и от себя это говорит.

— Великий князь Всеволод Юрьевич — старший в Мономаховом роде, — продолжал Добрыня. — Кому ты обязан Киевом, князь Рюрик? Но ты забыл о старшинстве великого князя, раздаешь города младшим князьям, не спрашивая на то разрешения. Когда так, то великий князь велел передать, что не оспаривает твоей власти. Делись ею с кем захочешь. Тебя же, князь Рюрик, великий князь лишает своей дружбы, и пусть твои друзья защитят тебя, если смогут.