Собрание сочинений. Т. 5 - Саша Черный

Всегда мимо бросает… А кто нам со стены рва кидал не раз кости и мясо с царской кухни? Ты не узнал?.. Он добр ко всем, даже к паукам.

Львенок удивленно замурлыкал и, сев на задние лапы, стал рассматривать Даниила: ишь какой, — ничуть не боится…

Даниил легко соскочил с камня — расступились звери — подошел к львенку, склонился и положил ему руку на темя. Впервые пальцы человека коснулись головы львенка, и показалось ему, что не человек пощекотал его за ухом, а язык матери, теплый и ласковый.

— Ну, что же, будешь меня есть? — улыбнулся Даниил.

— Нет, не буду. Ты разве понимаешь нашу речь? — удивился львенок.

— Да. Бог добр ко мне: я понимаю, о чем шумит вода, о чем шепчутся деревья, что говорят, перекликаясь в саду, птицы, и ваш язык — мне знаком.

К Даниилу подобрался, осторожно нюхая воздух, другой львенок, — совсем крохотный, не больше кошки, потерся о его ноги и заурчал.

— Погладь и меня… Он ведь большой, а я маленький.

Рассмеялся Даниил, сел наземь, взял второго львенка на руки, а за ним и другие львята на колени к нему полезли.

Довольные львицы облизнулись: сразу видно, этот умеет с малышами обходиться. А львы разлеглись кругом у скал в тени, прищурили зрачки и, не мигая, стали смотреть. Не каждый день такую штуку увидишь.

— Бороться хотите? — спросил Даниил, встал на ноги, слегка их расставил и уперся руками в сильные бока.

Дремавший орел испуганно встрепенулся на скале: вот визжат. Что это они там затеяли?

А львята пушистой гурьбой набросились на Даниила. Но разве такого повалишь. Лезли, вставали на задние лапы, упирались мордами в упругие колени, но человек ни с места. И вдруг отскочил в сторону — так и повалились зверята на горячий песок… Вот ведь хитрый какой.

Потом бегали вперегонки. У человека две ноги, а у львят по четыре, но куда там. Никто Даниила не обогнал, только угомонились, высунули языки, разлеглись под скалой рядом с Даниилом, бока, как кузнечные меха, ходят.

Львица, мать самого маленького львенка, лапу ему в расщелину камня сунула, вытащила полуобглоданную кость, принесла и перед Даниилом положила: ешь…

Но он только головой покачал и рассмеялся.

Цикады над головой затрещали. Жарко и тихо.

— А ты рычать умеешь? — спросил Даниила маленький львенок.

— Нет.

— Я тоже не умею.

— Вырастешь, научишься… — Даниил задумался и посмотрел зверенку прямо в зрачки. Львенок отвернул глаза. Рассердился, фыркнул и опять упрямо посмотрел в глаза Даниилу. И опять не выдержал взгляда человека.

— Отчего это? — спросил львенок.

— Что «отчего»?

— Матери я смотрю в глаза и даже большим сердитым львам, а тебе не могу.

— Ну, ты еще малыш. Не поймешь… Сиди тихо и не мешай мне думать.

— Что такое «думать»?

Даниил ничего не ответил, прислонился к теплой скале и положил львенку на спинку ладонь: потянулся звереныш, зевнул — всю пасть открыл, — затих и завел свою сонную кошачью музыку. А цикады все громче трещат.

Подошел незаметно вечер. Пала прохлада. Звери по всем углам расшагались, старый лев на луну морду поднял и заревел: очень уж есть захотелось. А Даниил руки за голову закинул и пролежал недвижимо до рассвета, глядя на светлые звезды и поглаживая жавшихся к нему от ночного холода львят.

Царь Дарий всю ночь не спал и к пище не прикоснулся. Жалко ему было юного Даниила, своего советника и любимца. Голодные львы — не шутка, небось и костей от Даниила не осталось… А вдруг жив? Не сохранил ли его Бог, которому он поклонялся?.. Так ведь спокоен был Даниил, когда его вели в львиный ров, и так светел, точно ничего злого себе от хищных зверей не ждал.

Чуть свет, едва первые птицы в кустах встрепенулись, кликнул царь Дарий воинов и пошел торопливо к львиному рву.

Стал у опечатанного камня и тревожно окликнул:

— Жив ли ты, Даниил?

И из-за камня бодро и радостно отозвался знакомый голос:

— Жив! И ты, царь, живи во веки…

Отвалили камень. Вышел невредимый Даниил. Дарий в радости глазам не верит.

А злые, лукавые вельможи сзади столпились, хмурятся и глаза в землю потупили.

Обернулся Дарий — и, как его ни просил Даниил простить их, не послушался и махнул воинам рукой:

— Бросьте их львам!

<1925>

РАССКАЗЫ, СКАЗКИ, СЦЕНКИ, НЕ СОБРАННЫЕ В КНИГУ

ФАКИРСКИЙ ПОДАРОК*

Много лет назад, когда нос мой едва доставал до ручки двери, я учился в Белой Церкви и по классу своему носил веселое звание «приготовишки» (вы и слова такого теперь не знаете).

Был я как-то осенью с дядей в цирке. И вот в антракте, помню, как сейчас, пошли мы с ним за кулисы к страшному человеку Рачки-Чикалды, «самопротыкающему различные части организма при помощи гвоздя без повреждения внутренних печенок и пролития кровяных шариков».

Факир за дощатой перегородкой сидел на табурете, пил пиво, отдувался и обсасывал усы. Очень был обыкновенный факир. А я стоял в углу и, прячась за дядю, смотрел на него, как канарейка на гремучую змею.

Помню, как Рачки-Чикалды взял меня за руку, притянул к себе, посадил на свои факирские колени и сказал тихим загробным голосом:

— Ну, ученый человек, чего дрожишь? Научить тебя знаменитой штуке?

— Без пролития кровяных шариков? — робко спросил я, упорно сползая с коленей на пол.

— Ишь ты! Эта штука, брат, не для таких мышат, как ты… А вот что, ты сны видишь?

— Вижу.

— И хорошие?

— Какие там хорошие… Все про делимое и про делителей. Даже надоело.

Факир на мои ученые слова только головой покрутил.

— Эх ты, каплюшка! Да разве ж это сны?..

Он достал из-под расшитого звездами халата листок бумажки, разорвал его на три клочка, пососал карандаш, задумался и стал писать.

— Вот. Видишь, тут три бумажки. Если тебя днем взрослые обидят, если дождик шел и гулять тебя не пустили, если за обедом сладкого не было, разверни перед сном любую бумажку, прочти семь раз, обратясь лицом на восток, все, что на бумажке написано, и засыпай с Богом. Увидишь сон добрый, сон веселый, сон сладкий, — какой пожелаешь… Только знай: должен ты этим словам крепко верить и никому про них зря не болтать. Тогда все и сбудется.

Дядя усмехнулся в усы — не поверил. А я три бумажки в карман, да скорей — ходу. Может быть, самопротыкатель этот еще раздумает и бумажки свои назад отберет.

И что же вы думаете? Поверил я ему — и много добрых, веселых и сладких снов видел, чего и вам желаю.

Друзья мои маленькие! Я взрослый. Снов никаких давно уже не вижу: ни сладких, ни горьких. А вам, малышам, мой секрет, может быть, и пригодится.

Вот что на бумажках этих было написано.

СОН ДОБРЫЙ

Хочу видеть доброе царство,Голубое государство,Где все улыбаются,Где взрослые к детям не придираются,Где нет ни ос кусачих,Ни гадюк бродячих,Ни детских мучителей —Делимого и делителей…Дзинь-дзинь!Хочу! Желаю! Аминь.

СОН ВЕСЕЛЫЙ

Хочу видеть веселое царство,Детское государство,Где все шумят, свистят и танцуют,Бьют в барабаны и в дудки дуют,Где ручные слоны и тигрыИграют с детьми в веселые игры,Где пляшет еж в зеленом халатике,А мартышки рвут в куски грамматику…Дзинь-дзинь!Хочу! Желаю! Аминь.

СОН СЛАДКИЙ

Хочу видеть сладкое царство,Рахат-лукумное государство,Где на каждом шагуПродают бесплатно нугу,Вяземские коврижки,Медовые пышки,Халву и бананы,И печеные каштаны…Дзинь-дзинь!Хочу! Желаю! Аминь.

Попробуйте. А если ничего не выйдет — вина не моя. Значит, плохо верили.

<1924>

БЕЛАЯ МЕДВЕДИЦА*

Она сидела в своей каменной ванне в парижском зоологическом саду и купалась. По бокам с четырех сторон гладкие стены. Вверху над решеткой — головы любопытных людей.

Вот солдатик в металлической каске жует банан, небось не догадается медведице бросить… Вот дама в обезьяньей шубке. Смотрит и думает: хорошо ей, медведице, у нее есть ванна… а у меня квартира без ванны… Вот маленькая девочка склонила над решеткой красненький носик и черные глазки. Она одна в скучный и серый февральский день подумала о бедном звере. Купила булочку, — не мягкую рассыпчатую булочку, которую люди едят с кофе, а попроще, посерее — какие продают в зоологическом саду для зверей. Отщипывает по крохотному кусочку и бросает вниз.

Один кусочек падает в ванну и сразу разбухает. Медведица, грузная и неуклюжая, словно дама в ротонде, поворачивается в воде, ловит губами мокрую мяготь и глотает. Ей этот кусочек все равно что девочке одно рисовое зерно. Другой кусочек падает наземь. Дежурный воробей надскакивает, уволакивает его в угол и пищит. Слетаются с голого платана гурьбой все его родственники и знакомые и жадно набрасываются на вкусную добычу.