Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- В глубине души надеялась, но не то чтобы очень.

- Младшая?

- Что?

- Аркадий Ревазович от тебя отстал?

- Пока нет. Как и обещал, я по уши в его розах.

- Куда их ставишь?

- Даша их в мусоросборник выносит.

- А ты не принимай их.

- Спасибо за совет. Он розы через посыльных передает. Звонок - вам букет - распишитесь.

- Прости меня, - вдруг сказала Мещерская.

- Да что уж там. Ты ведь и правда хотела как лучше. Слушай, ты еще хлюпать будешь!

- Подожди. Ты еще не знаешь всего. Я...

- Знаю, - улыбнулась Воронова. - У тебя замысел коварный был. Бабник Коваленко пудрит мне мозги, я перестаю думать о Кирееве, но тут появляется Ферапонтик.

- Ты меня презираешь?

- Да люблю я тебя, хотя не знаю, за что. Дело ведь не в Кирееве, старшая.

- А в ком?

- Во мне. Я другая стала, понимаешь? И благодаря Бобренку тоже. Мещерская пожала под столом руку Софьи.

- Спасибо. Я отошью этого Аркадия.

- Я сама справлюсь.

- Кстати, мы давно с тобой сердечно не общались. Недавно Ферапонт девушку домой приводил знакомиться. Нам с Ильей понравилась. На тебя чем-то похожа.

- Я рада. Правда, старшая, очень рада. Вот только жаль, пойдут внуки - забудешь ты меня совсем. Мещерская не успела ответить. Воронова, взяв бокал и поднявшись, попросила:

- Если позволите, я хотела бы сказать несколько слов. Все замолчали.

- Я здесь младше всех и не имею, наверное, права говорить прежде Наташи, которая столько лет была для Бобровых надеждой и опорой.

- Перестань, - засмущалась Котеночкина.

- Отец Борис должен бы как священник говорить прежде меня. Да и Софья Мещерская, с легкой руки Лизы ее все стали называть старшей, тоже - она все-таки создала тот фонд, о котором мы так мечтали в прошлом году. Я отошла от участия в этом деле, Наташа, загруженная сверх меры, - тоже, а Софья не сдалась.

Пришла пора смущаться и Мещерской:

- Ничего я особенного и не сделала.

- И все-таки, почему я взяла слово и именно сейчас? Хочу сказать вам то, что еще никому не говорила. Во время моего прощания с Лизой мы... В русском языке есть слово "побрататься", то есть стать братьями. Мы стали сестрами. И получается, Ирочка и Витя, я стала вашей названой дочерью, хотя понимаю, что по возрасту не намного младше вас. То, что я скажу сейчас, считайте, говорю и по поручению Лизы.

В этот момент от цветка одной из белых роз, стоявших перед портретом Лизы, упал лепесток.

- Странно, свежие вроде розы, - сказала Наталья.

- Не странно, Котик, это знак. Лиза подтверждает мои полномочия. Так вот, Ира и Витя. Витя и Ира. Если вы расстанетесь, если распадется ваша семья, знайте, вы предадите память о своей... о нашей Лизе. Вот. - Софья села и заплакала.

- Одна я сегодня не ревела... Но я поддерживаю каждое слово моей подруги, - сказала Котеночкина.

Ира и Виктор сидели, опустив головы. Боброва теребила пальцем краешек стола.

- Поскольку, как сказали, я была надеждой и опорой, то я скажу тоже, - продолжила Наташа.

- Если о нас, то не надо больше ничего говорить, - глухо произнес Виктор. - Это я во всем виноват. Ира здесь не при чем. Ей нужна была в тот момент моя помощь, а я раскис... Ира посмотрела на Виктора.

- Нет, я тоже... виновата. И ты прости меня. Вновь раздался шорох. Еще один лепесток упал.

- Ну ты смотри! А сказали, свежие, - стала сокрушаться Наташа.

- Тебе же объяснили, - Мещерская кивнула в сторону Софьи, - это знак.

- Это красиво, конечно, но в эти знаки верят только два ненормальных человека - Софья Николаевна и сама знаешь кто. Не будь, старшая, третьей. Не советую.

- Не кипятись, Наташенька, - попросила Котеночкину Ира.

- Да нет, я просто знаю, что это совпадение. Игра. Спросите православного священника, он вам скажет. Скажите им, батюшка.

И таким забавным получился у Наташи переход от главной тирады к "скажите им, батюшка", что все рассмеялись.

- А я в это верю, - тихо сказал священник. - У меня не большой стаж работы, если можно, конечно, назвать работой то, чем я занимаюсь, но, поверьте, мог бы рассказать вам много удивительного. Один случай запомнился. Я ходил и продолжаю ходить в очень достойную семью. Муж и жена - верующие люди. Их сын был летчиком-испытателем, служил где-то под Мурманском. Однажды я зашел к ним в гости. Стали пить чай. А на стене висел портрет их сына. На нем молодой, красивый парень. Портрет большой, под стеклом в рамке. Чуть левее часы висели. Старинные, с боем. Зазвенели часы, я посмотрел - три часа дня. И вдруг фотография падает стекло вдребезги, рамка ломается... А потом оказалось, что в этот же день, в это же мгновение их сын погиб. Самолет разбился... Такая история. Но я хочу сейчас присоединиться к тому, что здесь сказали.

- И отец Борис обратился к Бобровым: - Вы люди венчанные, перед Богом обет давали. "Не Богу ли повинется душа моя? От Того бо спасение мое".

- "Ибо Той Бог мой и Спас мой, Заступник мой, не подвижуся наипаче", - продолжил другой человек.

Все обернулись на голос. В дверях стоял никем доселе не замеченный Киреев. Священник впервые видел этого мужчину, но отец Борис понял - его здесь ждали. Понял по той реакции, которую вызвало появление незнакомца. Ира быстро встала и бросилась к Михаилу. Они обнялись.

- Миша! Пришел! Вот видишь, похоронили мы звездочку нашу. Ира плакала, а Киреев молча гладил ее по голове. Потом подал руку Виктору. Всем остальным низко поклонился.

Мещерская с любопытством смотрела на вошедшего, тоже поняв, кто пришел. Наталья во все глаза смотрела на Михаила. Вроде он, а вроде не он. И дело не в тесемке из бересты на лбу, которой раньше не было. Изменилось все - осанка, жесты, взгляд. И говорить он стал по-другому: не быстро, не медленно, как-то веско, с паузами между фразами. И тут только Наташа вспомнила про Софью. Воронова сначала побледнела, но в целом держалась уверенно. На поклон Киреева ответила кивком головы, что-то спросила у Мещерской.

Ира представила Михаилу отца Бориса и Софью Мещерскую. Два легких поклона. Стул Кирееву поставили на углу стола, между Ирой и Наташей. Когда Виктор налил Михаилу в рюмку водки, Киреев вдруг спросил:

- Можно, я чуть позже? Мне хочется пока быть трезвым. Абсолютно.

- С одной рюмки разве опьянеешь? - спросил его Виктор.

- Я немного волнуюсь, а когда волнуюсь - мне лучше не пить. Вот получится то, что задумал, тогда напьюсь вдребезги, - улыбнулся Киреев. Потом попросил Боброва: - Виктор, можно мне обратиться к народу?

- Так не я здесь главный, - сказал Виктор, выразительно посмотрев на Наталью.

- Понятно. - Киреев был серьезен, но глаза его улыбались. - Стоило мне уйти ненадолго, и все никакого порядка. Объяснитесь, Наталья Михайловна. Котеночкина растерялась, она не понимала, шутит Киреев или говорит серьезно.

- В чем? Ты бы видел, какие здесь слезы лились, вот я и взяла власть. Но я ее отдаю. Пожалуйста.

- Здравствуй, Наташа, - вдруг тихо сказал Киреев. - Я рад тебя видеть.

- И я.

- Я очень скучал по тебе.

- И я.

- Не думал, что мы еще свидимся.

- И я.

- Только одно огорчает: пока меня не было, твой словарный запас сократился до двух слов, да и то самых коротких.

Все засмеялись.

- Ну вот, пришел и сразу осмеял. Спасибо, Михаил Прокофьевич.

- Не обижайся, солнышко. Смеяться над собой - признак душевного здоровья.

- Так что же ты надо мной смеешься, а не над собой?

- Над собой я смеюсь без устали, тем паче представив то, что я сейчас буду говорить.

- А ты хочешь говорить? - спросил Виктор.

- Привет, а для чего я тебе власть возвращал?

- Для чего?

- Чтобы ты дал мне слово, и я мог обратиться к широким трудящимся массам. Витя, не тормози. Мещерской с каждой минутой все больше нравился этот человек. Его ирония была какой-то доброй, даже грустной. Но, наблюдая за тем, с какой радостью общались с Киреевым Бобровы и Наталья, Мещерская не могла понять, почему Михаил ни слова не сказал Вороновой и даже не посмотрел в ее сторону.