Том 8. Труженики моря - Виктор Гюго

птички. Когда на рассвете раздавался пушечный выстрел, Дерюшетта больше не приветствовала восходящее солнце реверансом и словами: «Бум! Вы уже здесь? Милости просим!» Иногда у нее был такой серьезный вид, что жаль было смотреть на это нежное создание. Хоть Дерюшетта и старалась улыбаться мессу Летьери, старалась развлечь его, но ее веселость тускнела с каждым днем и словно покрывалась пылью, как крылышко бабочки, в тельце которой вонзили булавку. Прибавим, что, опечаленная ли печалью дяди, — ибо существует горе отраженное, — или по каким-нибудь другим причинам, Дерюшетта стала очень богомольной. Во времена прежнего приходского священника, Жакмена Эрода, как известно, она бывала в церкви не больше четырех раз в год. Теперь она сделалась ее ревностной посетительницей. Она не пропускала ни одной службы ни по воскресеньям, ни по четвергам. Набожные прихожане с удовлетворением замечали в ней перемену: это большое счастье, когда девушка бежит от мужчин-искусителей и обращается к богу.

Тогда бедным родителям, по крайней мере, нечего опасаться за дочерей.

Каждый вечер, если позволяла погода, Дерюшетта гуляла часок-другой в саду «Приюта неустрашимых». Она всегда бродила там одна и была почти так же задумчива, как месс Летьери. Дерюшетта ложилась спать позже всех. Это не мешало Грас и Дус подсматривать за ней; они повиновались прирожденному влечению, свойственному слугам: соглядатайство рассеивает скуку подневольной работы.

От месса Летьери, сознание которого было как бы затуманено, ускользнули эти небольшие перемены в привычках Дерюшетты. К тому же он не был рожден для роли дуэньи. Он даже не замечал, с какой аккуратностью Дерюшетта посещает церковные службы. Его предубеждение против церкви и духовенства было таким упорным, что вряд ли его порадовало бы ее усердие.

Это не значит, что душевное его состояние не могло измениться. Горе — это туча, и оно меняет свою форму.

Мы уже говорили, что иной раз и сильные души бывают оглушены внезапным несчастьем, но все же не до конца. Человек мужественный, подобно Летьери, через некоторое время приходит в себя. У отчаяния свои восходящие ступени. Сначала человек подавлен, затем удручен, потом его охватывает уныние, а оно ведет к меланхолии. Меланхолия — это сумерки. Там страданье растворяется в отрадной грусти.

Меланхолия — это счастье в печали.

Однако такие элегические переходы были несвойственны Летьери: особенности его натуры и характер его несчастья не допускали этих оттенков чувства. И в ту пору, когда мы вновь возвратились к нему, первый приступ отчаяния стал как будто ослабевать: он по-прежнему грустил, но в последние дни казался не таким безучастным; он был все так же молчалив, но не угрюм; к нему до какой-то степени вернулась способность воспринимать факты и события: он начинал испытывать действие того удивительного явления, которое можно было бы назвать возвратом к действительности.

Так, днем, сидя в нижней зале, он не вслушивался в разговоры, но уже слышал их. Однажды утром Грас прибежала к Дерюшетте и с торжествующим видом сообщила, что месс Летьери сорвал бандероль с газеты.

Даже неполное восприятие действительности — само по себе очень хороший признак. Это — выздоровление. Большое несчастье оглушает. И такое неполное восприятие спасает человека. Сначала подобное улучшение представляется ухудшением. Прежде забытье смягчало скорбь; глаза человека застилал туман; человек почти ничего не чувствовал; теперь же он видит ясно, ничто от него не ускользает, все причиняет боль. Рана открывается. Всякий пустяк обостряет муку. Все вновь оживает в памяти. А вспомнить все — значит скорбеть обо всем. В этом возврате к действительности есть привкус горечи. Человеку как будто стало лучше, но и тяжелее. Вот что испытывал Летьери. Он отдавал себе отчет в своих страданиях.

Неожиданное событие вернуло его к жизни.

Расскажем, что это было за событие.

Как-то после полудня, 15 или 20 апреля, в двери нижней залы «Приюта неустрашимых» постучались два раза, — так обычно стучался почтальон. Дус открыла. В самом деле, принесли письмо.

Письмо пришло с моря. Оно было адресовано мессу Летьери. На почтовом штемпеле стояло «Лиссабон».

Дус отнесла письмо мессу Летьери, тот сидел запершись у себя в комнате. Он взял письмо и, даже не взглянув на него, машинально положил на стол.

Письмо провалялось нераспечатанным почти целую неделю.

Случилось так, что однажды утром Дус спросила у месса Летьери:

— Сударь! Не смахнуть ли пыль с письма?

Летьери как будто проснулся.

— Да, надо бы, — сказал он.

И распечатал письмо.

Он прочел следующее:

«В море, 10 сего марта.

Мессу Летьери, в Сен-Сансон.

Известие, которое я вам сообщу, доставит вам удовольствие.

Я плыву на «Тамолипасе», нахожусь на пути к Невозвращению. В экипаже судна есть матрос Айе Тостевен с Гернсея, который вернется домой и кое о чем вам расскажет. Нам встретился корабль «Эрнан Кортес», который идет в Лиссабон; пользуюсь случаем и пересылаю вам это письмо.

Вы будете удивлены. Я человек честный.

Такой же честный, как сьер Клюбен.

Надо думать, вы уже знаете, что произошло; однако будет, пожалуй, не лишним, если и я сообщу вам об этом.

Дело вот в чем.

Я вам вернул ваши капиталы.

Я сделал у вас не совсем — приличным способом заем на сумму в пятьдесят тысяч франков. Перед отъездом из Сен-Мало я вручил вашему доверенному, сьеру Клюбену, три банковых билета по тысяче фунтов каждый, что составляет семьдесят пять тысяч франков. Полагаю, вы сочтете эту сумму вполне достаточным возмещением.

Сьер Клюбен горячо отстаивал ваши интересы и получил ваши деньги. Мне показалось, что он чересчур усердствовал. Вот почему я и предупреждаю вас.

Ваш прежний доверенный

Рантен.

P. S. У сьера Клюбена был револьвер, поэтому я не взял расписки».

Дотроньтесь до электрического ската или до заряженной лейденской банки, и вы ощутите то, что почувствовал Летьери, читая это письмо.

В конверте, на который он сначала не обратил внимания, в листке бумаги, сложенном вчетверо, заключалось нечто потрясающее.

Он узнал почерк, он узнал подпись. А содержания письма он сначала совсем не понял.

Потрясение было настолько сильным, что оно, так сказать, водворило его ум на место.

Рантен вручил Клюбену семьдесят пять тысяч франков! Этот необычайный, загадочный факт оказался полезной встряской: он принудил мозг Летьери работать. Строить предположения — здоровое занятие для мысли. У Летьери пробудилась способность рассуждать и делать логические выводы.

С некоторых пор общественное мнение Гернсея стало судить и рядить о Клюбене, об этом честном человеке, который столько лет пользовался общим уважением.