Все люди — враги - Ричард Олдингтон

— Мне вчера вечером не особенно понравились эти цветы, — сказал Тони, когда они дошли до ромашек и лупинусов, — но сейчас я отношусь к ним весьма благосклонно. Знаешь, Кэти, я чувствовал что-то неладное, когда мы пришли сюда вечером, но не мог понять, в чем дело. Почему ты мне тогда же не сказала?

— Я не могла. Я так боялась, что ты меня больше не захочешь и вежливо дашь мне это понять. Для меня это было бы гибелью. Поэтому я подумала, что пусть лучше у меня будет хоть один день полного счастья, а потом я уйду навсегда.

— А теперь ты рада, что осталась?

— Ах, так рада, так счастлива. Сегодня утром я встала, точно на собственные похороны, и так испугалась, когда ты вошел. Я знала, что ты заставишь меня рассказать все, а мне так не хотелось испортить твое воспоминание обо мне. А теперь… я даже не знаю, была ли я когда-нибудь так счастлива, как сейчас, кроме наших давнишних счастливых дней здесь же, но теперь это гораздо глубже и прекраснее. Может быть, потому, что так много пришлось выстрадать. И потом, какое счастье, избавиться от этого магазина и от Вены, которую я когда-то так любила, а Они подошли к пьяцце, когда Тони, вспоминая прошлое, рассказывал о своем приезде в Вену.

— Ну вот мы и пришли, — сказал он, — надо отправить твои письма. Я расскажу тебе остальное в другой раз.

— Что ты делал в Вене?

— Метался по городу как сумасшедший, разыскивая тебя, ходил по твоему старому адресу, расспрашивал разных неприятных людей, проклятый бош-полицейский задал мне головомойку, — прости, милочка, но это действительно был бош.

— Не сомневаюсь, — ответила Кэти, вздохнув. — У нас их сколько угодно до сих пор, даже в Австрии.

— Он, впрочем, был не так уж плох, не такой, как эти ненавистные пруссаки. Но забудем о них. Моя Германия — это Германия Гейне, Моцарта и Кэти.

Они отправили письма, а затем свернули на маленькую улочку с магазинами, которая поднималась в гору к аллее из акаций и какому-то саду с кафе. Магазины были неважные, а цены безумно высокие, но Тони во что бы то ни стало хотелось купить Кэти несколько платьев. Нужно было сделать это непременно сегодня, в другой день это было бы уже не так интересно. Он попросил ее подождать минутку, а сам зашел в аптеку, купил какую-то ненужную зубную пасту и спросил, нет ли поблизости какой-нибудь приличной не особенно дорогой портнихи. Аптекарь сказал, что его сестра держит магазин дамских платьев, — по этой же улице, шестой дом с правой стороны, — и дал ему неизвестно зачем рекламную карточку с адресом.

— А белошвейка? — спросил Тони. — Нет ли тут какой-нибудь, где не слишком запрашивают?

— Ах, синьор, этого я не знаю. Вы спросите у моей сестры.

У входа в магазин висело несколько платьев из хлопка, и Тони как бы случайно остановился возле них. Он взял одно, потом другое и показал Кэти.

— Как ты находишь? Очень плохонькие, не правда ли?

— Совсем не так уж плохи, а что за цены! Почти так же дорого, как у нас.

— Давай посмотрим, что у нее там есть. Идем-ка.

Мы можем ничего не покупать, если тебе не захочется.

Тони показал карточку аптекаря и спросил la padrona [184]. Когда хозяйка появилась, он шепнул ей, что синьоре нужно одно платье сейчас же, два других на заказ — при условии, что материал будет хороший, а цены божеские.

— Ты не обращай внимания, если я буду торговаться, — сказал он Кэти. — С этой публикой иначе нельзя. Им это даже доставляет удовольствие.

— Будто я их не знаю! Но, право, мой дорогой, мне не нужны платья. У меня есть то, которое на мне, и еще одно с собой, да еще пришлют кое-что из Вены.

— Все равно, посмотрим.

Им показали много готовых платьев, на редкость хороших, если принять во внимание, что они находились на глухом островке; правда, магазин снабжал местную знать и зимнюю курортную публику. Кэти прикидывала перед зеркалом одно платье за другим, но Тони заметил, что ей особенно понравилось одно красное, шелковое. Посмотрев на ярлычок с ценой, она выпустила платье из рук, точно оно ее ужалило.

— Мне больше всех нравится вот это, — сказал Тони. — Примерь его, Кэти.

— Оно страшно дорогое, Тони.

— Сколько?

— Семьсот лир.

— Ничего. Надень его. Мне хочется посмотреть на тебя в нем.

Приказчица поставила ширму, и Кэти переоделась.

— Подойди сюда, к свету, — сказал Тони, — дай мне посмотреть на тебя.

Она была очаровательна в этом платье, и, на неопытный взгляд Тони, оно сидело на ней безукоризненно. Выражение удовольствия на лице Кэти значило для Тони гораздо больше, чем цена. Еще минуту назад он был не прочь пуститься в рассуждения о любви к тряпкам даже лучших из женщин, но теперь уже допускал, что женщины поступают правильно, занимаясь своими туалетами; платья для женщин гораздо важнее паспорта, они свидетельствуют об их эстетическом вкусе, утверждая высокую истину, — красивое тело не должно показывать в недостойном виде. Кэти в изящном платье, пусть итальянском, так отличалась от Кэти в дешевом платье из хлопка, что разницу заметил бы даже муж. Казалось, хороший материал и красивый фасон придавали Кэти уверенность в себе. Все это проносилось в мыслях Тони, пока он слушал, как хозяйка магазина красноречиво объясняла, что платье было сшито для duchessa di Pignatelli Montaleone [185], но ни разу не было надето; эта герцоги-ля капризная, но очень богатая; конечно, они были вынуждены взять платье обратно, раз оно ей не понравилось.

— А тебе оно нравится, Кэти?

— Оно прелестно, но слишком дорого, Тони. Нечего и думать о нем.

Однако она не могла удержаться от удовольствия полюбоваться на себя еще раз и грациозно поворачивалась перед зеркалом, глядя через плечо на свое отражение. Изумительная способность приспосабливаться, подумал Тони, сразу видно, что она привыкла к хорошим портнихам, а ведь только вчера еще была скромной маленькой служащей в отпуске. Объяви я сейчас, что я переодетый испанский король, сбривший свою габсбургскую бороду, она отлично справилась бы и с этим положением. А я бы не мог.

— Тут нужно только чуть-чуть кое-где убрать, — суетясь, сказала мастерица, — и тогда оно будет как раз на синьору.

— Возьмем это платье, — сказал Тони по-английски, — пусть она переделает, что нужно, Кэти…

— Ну, Тони, я могу это сама сделать, но только…

— Прости, что я так пристаю к тебе, дорогая, но на этот раз я тебе не уступлю. Примерь-ка еще одно-два платья и сделай вид, что ты хочешь их купить, а затем посмотри материю и выбери что-нибудь. Не показывай сразу, что тебе нравится, — ты ведь знаешь всю эту здешнюю технику. Я сейчас вернусь.

Тони вышел на улицу и, пройдя несколько шагов, увидел в витрине старинное ожерелье из самоцветов, как ему показалось, в настоящей оправе. Он подумал, что оно, вероятно, очень подойдет к платью.

Во всяком случае, это была красивая вещь. Поторговавшись минут пятнадцать, Тони вышел из магазина с ожерельем в кармане, зная, что переплатил за него, но ничуть этим не огорчаясь. Ценность вещи, в сущности, определяется удовольствием, которое она может доставить.

Он застал Кэти в ее старом платье, она рылась в тканях и оживленно разговаривала с мастерицей.

— Здесь есть очень хорошенькие ткани, — возбужденно сказала Кэти, — но одного платья мне достаточно. Вполне достаточно.

Но Тони был неумолим. Он заставил ее выбрать два отреза и заказать из них платья. На все это и на споры с хозяйкой ушло немало времени, но — наконец сошлись — шелковое платье они взяли за пятьсот лир, а за остальные разговор о цене отложили до тех пор, пока заказ не будет выполнен и одобрен. Кэти взяла шелковое платье и еще раз прикинула его перед зеркалом.

— Тебе бы хотелось надеть его сейчас, — спросил Тони, — или недостатки, которых я не замечаю, так велики, что нужно их сначала исправить?

— А ты не будешь считать меня пустой модницей, если я надену его сейчас?

— Да это как раз то, чего я хочу. Вели им завернуть твое старое платье.

Кэти снова переоделась. Она стояла, поглаживая шелк и любуясь собой.

— Закрой, пожалуйста, на минутку глаза, — сказал Тони и надел ей на шею ожерелье. — Подходит? — спросил он с беспокойством. — Я условился, что если тебе не понравится, можно будет обменять на что-нибудь другое.

— Даже если бы оно было безобразно, я бы ни за что его не поменяла, потому что его выбрал ты, — сказала Кэти, украдкой целуя Тони, когда мастерица повернулась к ним спиной, — но оно чудесное и, по-моему, очень подходит к платью.

— Это, пожалуй, нельзя назвать свадебным подарком, — сказал Тони. — Да я и терпеть не могу свадеб, а ты? Я имею в виду официальные. Пусть это будет моим подарком в ознаменование нашего грешного союза.

— Ты хочешь сказать — любовного союза. Я не чувствую себя грешной, я чувствую себя прекрасной и даже испытываю снисходительную жалость к остальному миру.

— Я тоже не чувствую себя грешным, — сказал Тони, — да, правду сказать, и раньше никогда не чувствовал. Со мной бывало, что я считал себя глупым, подлым или злым, что заблуждался и жалею об этом. Но как я рад, что тебе нравится это ожерелье.