Язык мой - друг мой - Виктор Суходрев

В любую страну мы брали с собой солидный запас провизии и напитков. В основном потому, что не во всех странах наши врачи доверяли пище, подававшейся на стол. Конечно, не из-за того, что опасались преднамеренного отравления, а чаще по санитарно-гигиеническим соображениям. Врачи особенно предупреждали о том, чтобы мы не использовали для охлаждения напитков кубики льда местного приготовления: их могли сделать просто из сырой воды. Лучше уж выпить теплого виски.

Но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я и увидел. Вместе с Хрущевым я был в Египте на открытии Асуанской ГЭС. Вначале нас провели по обводному тоннелю, по которому предполагалось пустить воды Нила. Потом начался митинг. Для гостей соорудили специальный помост, устлали его коврами. Кроме Хрущева и Насера присутствовали президенты Сирии, Ливии, Ирака. Каждый, конечно, выступал с речью, одна длиннее другой. Арабский я не понимал, стоял за спинами высоких лиц и скучал. Длилось все это несколько часов, а между тем столбик термометра поднялся выше сорока градусов. В конце концов я решил немного прогуляться.

Прямо за помостом я увидел небольшую деревянную площадку, также устланную коврами. Там Насер и Хрущев должны были нажать кнопку, чтобы взорвать перемычку и пустить воды Нила в тоннель. Рядом сновали официанты в красочных одеждах. Они разносили гостям кока-колу, содовую, соки и другие напитки, разумеется, кроме алкогольных. И тут я обратил внимание на официанта с большой глыбой льда в руках. Подойдя к столу, на котором стояли бокалы и бутылки с напитками, он изо всех сил шарахнул эту глыбу об пол. От ковра поднялись клубы пыли и песка. Официант спокойно собрал руками осколки льда и стал раскладывать их по бокалам. Затем другие официанты налили в них напитки и унесли гостям. Чего-нибудь холодного хотелось ужасно, но после этой картины я предпочел пить кока-колу безо льда, хотя она напоминала горячий чай.

Как я уже сказал, на самом верху пьют немного. Но конечно, случается всякое. И не всегда только с нами, с русскими.

Помню, в 60-х годах наша делегация во главе с Громыко в очередной раз участвовала в работе Генассамблеи ООН в Нью-Йорке. Перед возвращением домой мы перебрались в Вашингтон, где сначала состоялась встреча Громыко с президентом, а потом прошли его переговоры с тогдашним государственным секретарем США Дином Раском.

В последний вечер Раск устроил обед в Госдепартаменте. Перед началом обеда госсекретарь предложил Громыко ненадолго уединиться для приватной беседы. Громыко согласился. Министры удалились, отказавшись от услуг переводчиков. Раск прихватил с собой большой бокал виски с содовой. Прошло полчаса, час — министров нет. Часа через полтора они наконец появились и в один голос заявили, что вдвоем, без нас, решили все вопросы. Это была дежурная шутка, которую иногда отпускали Громыко и его американские коллеги после бесед с глазу на глаз.

Сели обедать. После обеда — кофе, коньяк, ликеры — все как всегда. Громыко неожиданно выразил желание еще побеседовать с Раском, на этот раз при участии переводчиков. Мы перешли в другой зал. Официанты предложили напитки. Все выбрали виски. Правда, Андрей Андреевич лишь делал вид, что отпивает из бокала, а на самом деле просто подносил его к губам. А вот Раск с удовольствием выпил, попросил еще виски, потом еще…

Беседа шла на темы, связанные с германскими проблемами, по которым у нас были серьезные разногласия. Громыко приводил свои аргументы, Раск — свои. Через некоторое время я обратил внимание, что у госсекретаря слегка стал заплетаться язык. Четвертый по счету бокал Раска постепенно пустел, и в голосе американского министра начали звучать агрессивные нотки. Отмечу, что Громыко всегда очень чутко улавливал изменения тона собеседника. Вдобавок у Андрея Андреевича была манера не давать тому последнего слова (мои записи его бесед всегда завершались так: «В заключение беседы А. А. Громыко сказал…»). Поэтому, заметив, что Раск начал говорить гораздо резче, Громыко тоже изменил тон, его формулировки зазвучали наступательно, он стремился захватить к концу разговора инициативу и оставить за собой последнее слово. Собеседники распалялись все больше. Раск между тем отпивал из своего бокала… Дело дошло до того, что ни с того ни с сего он вдруг стал вспоминать пакт Молотова — Риббентропа и чуть ли не обвинять в связи с этим тогдашнее, 60-х годов, советское руководство. Громыко, конечно, за словом в карман не лез и также резко возражал. Андрей Андреевич совершенно не понимал, что Раск говорит все это под влиянием выпитого. Я сказать ничего не мог. Мой американский коллега тоже. Я посматривал на часы, стараясь таким образом подать знак Андрею Андреевичу, но тот не реагировал.

Министры, повышая тон, высказывались все резче и прямолинейней. К чему бы это привело — не знаю. Но в какой-то момент Раск неважно себя почувствовал, как-то обмяк и закруглил беседу. Помню, когда мы поднялись и стали раскланиваться, его даже качнуло.

Все бы хорошо, но мне предстояло сделать запись беседы. Как быть? Надо отметить, что тогда я еще не чувствовал себя достаточно свободно с Громыко, как это было в последующие годы. Пришлось советоваться с его помощниками. Я сказал им о том, что Раск наверняка не стал бы всего этого говорить, не будь он под градусом. А в письменном виде его слова будут выглядеть как продуманная позиция госсекретаря, а значит, и правительства США. И это может обострить наши отношения. Нам придется как-то реагировать.

Мне удалось убедить помощников. Уже в самолете они растолковали Громыко что к чему, и когда мы, совершая промежуточную посадку в Шотландии, в аэропорту Прествик, вышли из самолета, Громыко вдруг повернулся ко мне и, ухмыльнувшись, произнес:

— Ну что, Суходрев, Раск-то вчера был того?

Он явно проверял то, о чем ему сказали помощники. Я подтвердил и добавил, что поэтому и не стал фиксировать беседу во всех деталях.

— Вы абсолютно правы, Суходрев. Раск был того, — повторил Громыко и покачал головой.

Трудно поверить, но однажды Громыко и сам попал в подобный переплет. А дело было так.

В Египет для ведения важных переговоров, связанных, в частности, с поставками вооружений и оплатой этих поставок, выехала советская делегация во главе с Косыгиным. Может, кому-то это сегодня покажется странным, но наша страна не всегда дарила оружие своим союзникам. Во всяком случае, мы постоянно пытались получить за него хоть что-то. После Шестидневной войны египетская армия оказалась в плачевном состоянии. В ходе боев большая часть техники, поставленной СССР, была выведена из строя, и мы были готовы восполнить эти потери.