Зулус Чака. Возвышение зулусской империи - Эрнест Риттер

Одна из женщин гарема родила ребенка. Беременность и роды были скрыты от короля, и он узнал о случившемся, когда ребенку исполнилось уже шесть месяцев.

— Итак, этот ребенок считается моим? — спросил король у матери.

— Да, о король! — ответила женщина дрожащим голосом.

— Не скажешь ли ты мне, когда я спал с тобой, чтобы это могло произойти? — очень тихо спросил Чака.

— Это было давно, — ответила она еле слышно.

— Можешь ты припомнить какие-нибудь подробности? Например, кто из других женщин находился с нами в хижине?

Ответа не последовало.

— Ты прекрасно знаешь, что мы с тобой только немного побаловались. От этого ты никак не могла забеременеть. Что ты скажешь?

Женщина молча уставилась в землю.

— Многие из вас развратничают со сторожами и воинами. Некоторые из тех, что поглупее, беременеют, а затем пытаются подкинуть мне чужого ребенка[132]. Ты тоже так поступила. Будешь отрицать?

Несчастная ничего не сказала.

— Говори! — заревел Чака, но она застыла в молчании.

Тогда, совершенно потеряв самообладание, Чака схватил ребенка за ноги, размахнулся и размозжил ему голову, ударив ею об пол.

Несчастная мать оцепенела от ужаса. По знаку короля палач и ей раздробил палицей череп.

Однажды Чака спросил человека, приговоренного к смерти за нарушение правил о трауре:

— Что хорошего оставляешь ты на земле?

— Могучий Слон, — ответил тот с приличествующим случаю тактом. — Я оставляю своего короля. И еще я оставляю ребеночка, который только начинает улыбаться, и телка, который начинает резвиться. Услышав это, Чака растрогался и приказал отпустить осужденного.

После смерти матери Чака проводил много часов в обществе одной Пампаты. В своей обычной спокойной манере она не столько словами, сколько молчанием и слезами упрекала его за лишние казни.

— Ты одна, Пампата, искренне горюешь по моей матери, которая «ушла вниз», — сказал он ей однажды.

— Я горюю, потому что знаю: она несчастна из-за этих жестоких казней, которые, конечно, наполняют ее сердце ужасом.

— Ты говоришь верно, но я был болен. Боль в моем сердце уступала только боли в голове, которую сверлили мозговые черви.

— Ты больше не болен и все же убиваешь людей за то, что они недостаточно низко склоняются перед тобой или не подползают к тебе на брюхе, как побитые псы. Было время, когда весь народ любил тебя, теперь же ты внушаешь только страх.

— Страх — единственное, что они понимают. Управлять зулусами можно, только убивая их. Кто такие зулусы? Это обломки двухсот или даже большего числа кланов, которые мне пришлось разбить, придав им новую форму. Только страх перед смертью скрепляет их. Настанет время, когда зулусы превратятся в единый народ и о кланах будут помнить только по их названиям, сохраняющимся в виде изибонго (фамилий). Пока же пусть они трепещут, услышав мое имя.

— Тебе придется окружить себя телохранителями, ибо чаша страдания народа переполнится.

— Мне вовсе не нужны телохранители: при приближении ко мне у храбрейших дрожат колени, а сердца их превращаются в воду. При этом у них кружится голова и они теряют способность рассуждать, ибо их парализует испарина страха. Они не знают иной воли, кроме воли своего короля. Для них он существо сверхъестественное, властелин неба и преисподней.

Пампата вздохнула:

— Что сказал бы об этом наш добрый отец Мбийя? Помнишь, он предупреждал тебя, что избыток власти хуже постоянного курения конопли. Еще хуже то, что ты теперь уверяешь, будто именно Мбийя, являясь тебе во сне, уговаривает тебя убивать людей. А ведь ты знаешь, что он все время проливает слезы. Таким вот, плачущим, он каждую ночь предстает передо мной.

— Я ничего не делаю без причины. Когда я поднимаю голову и при виде стервятников, кружащих над краалем, говорю, что королевские птицы голодны, это даст мне возможность «вынюхать» тех, кого я считаю опасными для страны. А их смерть служит другим суровым уроком.

— Мбийя говорил тебе: берегись того времени, когда ты окажешься единственным взрослым быком в краале и, опьяненный властью, начнешь убивать безвредных волов, коров и даже телят. У белых людей — твоих больших друзей — тоже тяжело на сердце, их тошнит от того, что они видят каждый день. Ты говоришь, что они умнее нас. Почему же тогда тебе не прислушаться к тому, что безмолвно говорят их сердца?

Но Чака все продолжал горевать. И пока он горевал, бедам его народа не было конца. В заключение следует рассказать о поступке, до которого его довела скорбь. Этот пример выявляет странности его натуры. И если рассказ покажется читателю проявлением дурного вкуса, прошу простить автора во имя истины.

Итак, воины полка Фасимба и ряда других были выстроены совершенно голыми на площади для парадов. Туда же был выведен полк Нгисимаан под командой Пампаты — три тысячи молодых и красивейших девушек королевства. Разумеется, они не были совсем обнажены (об этом не могло быть и речи), но их наготу прикрывали лишь юбочки длиной четыре дюйма. Тут следует напомнить, что уже в течение полугода половые сношения — даже упу-хлобонга — считались тягчайшим  преступлением.

— Дети мои, — обратился Чака к воинам. — Я собрал вас для того, чтобы глаза мои насладились зрелищем подлинного горя, которое причиняет вам моя скорбь. Тот, кто преисполнен печали, не станет думать о любви, когда девушки покажут свои прелести, а они это сейчас сделают. Они тоже горюют и лишены похотливых помыслов. Быть может, среди вас найдутся бессердечные люди, равнодушные к моей беде. Их выдаст непристойная вспышка страсти, которая сразу же станет заметна. Такие люди мне не нужны — они пойдут на корм птицам.

Затем Чака обратился к девушкам и призвал их сделать все возможное, чтобы разбудить скрытые страсти тех, кто ему неверен; тогда отсутствие у этих людей должного пиетета и лояльности будет замечено всеми. Девушки должны немедленно подойти к воинам, высоко поднимая ноги; приблизившись почти вплотную — отойти, а затем подойти вновь. При этом им надлежит петь и хлопать в ладоши.

После этого Чака вновь обратился к гвардейскому полку и приказал воинам стать по команде «смирно», но хлопать в ладоши в унисон с девушками. Король, одетый в форму полка Фасимба, встал лицом к строю. За ним находилось пятеро палачей, вооруженных массивными палицами.

Получив приказ выйти на парад совершенно нагими, воины были ошеломлены. Об этом, да и о последующих событиях лучше всего рассказал Джабула Эма-Бомвини, один из старейших гвардейцев полка Фасимба.

«Отец мой, когда мы получили приказание явиться на парад даже без ум-нц'едо (колпачок на крайней плоти), все мы ощутили тяжесть на сердце, ибо не ведали, что задумал Могучий Слон. Со времени смерти Нанди происходило много странного, но этот приказ превзошел все. В ту ночь нам снились очень тяжелые сны.