Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

Благодарю тебя, Боже, подумал я, а вслух спросил:

— Почему же ты делаешь такое лицо?

Она схватила мою руку, прижала ее к своей щеке и прошептала, запинаясь на каждом слове:

— Мне… надо какое-то время… чтобы прийти в себя. Ведь я так перепугалась, так ужасно перепугалась, Роберт…

— Чего?

— Того, что ты солгал мне, чтобы меня не тревожить, и что на самом деле все очень плохо, так плохо, что они… что они…

— Что они — что сделают?

— Что они тебе… возможно… должны будут ампутировать стопу или… или даже всю ногу. — Голос ее почти совсем пропал. — Но теперь я верю, что это не опасно. Теперь я успокоилась. Ты не солгал мне. И все у нас хорошо!

— Да, — подтвердил я. — У нас все хорошо.

22

Смазливая молоденькая официантка принесла большую корзину сырых овощей. Там были и сельдерей, и огурцы, и помидоры, и маленькие головки лука с длинными стеблями, и разные виды салата, и артишоки, и какие-то еще растения, названия которых я не знал. Кроме того она принесла крутые яйца, очень много разных пряностей и приправ, а также брынзу.

— Ты все это ешь?

— Обожаю! Теперь ты понимаешь, что значит выражение «весь наш огород»? Здесь, у Николая, вся еда стоит одинаково, независимо от того, что и сколько ты закажешь. — Смазливая официантка принесла бутылку шампанского и наполнила наши бокалы. А Николай уже стоял у открытой печи, и раскаленные угли отбрасывали на него пляшущие отблески. Он держал в руках длинную рукоятку сковороды с куском мяса и, ловко и быстро орудуя ею, поджаривал для меня мясо. Потом сам подал его на стол. Мясо было просто великолепное, о чем я ему тут же сообщил. Мы занялись едой: я — мясом, Анжела — овощами, а Николай принес вторую бутылку шампанского, присел за наш столик, выпил с нами и рассказал, что в последнее время он все время выигрывает в казино. Я узнал, что Николай — страстный любитель рулетки. Закончив работу в ресторане, он переодевался и уезжал, чтобы предаваться своей страсти. Он очень проникновенно объяснял мне свою систему игры, и я вежливо слушал, хотя был убежден, что никакой системы в рулетке нет. Но Николай свято верил в то, что говорил. А разве все мы не верим во что-то, независимо от того, существует ли это что-то на самом деле или нет, возможно ли это или нет? Да разве мы могли бы жить без этой веры?

Потом Николай вернулся к печи и испек яблочный пирог для нас обоих, и этот пирог в самом деле был самым изысканным блюдом из всех, какие я едал в своей жизни. Николай опять сидел за нашим столиком, пил шампанское и радовался, что мне так нравятся его кушанья, а я думал: как счастлив я был бы или — если повезет — еще буду, если смогу навсегда остаться в этой стране, где люди такое значение придают любви, вкусной еде и дружбе. Мы расправились и с третьей бутылкой, после которой мы с Анжелой почувствовали, что слегка перебрали.

— У вас обоих такой счастливый вид, — сказал Николай. — А мадам даже стала гораздо моложе и красивее с того дня, когда я ее в последний раз видел. Это все любовь, тут нет сомнений.

— Да, Николай, — сказала Анжела, крепко сжимая мою руку, — это все любовь.

23

Она вела машину чуть-чуть быстрее, чем надо. Уверенно, но слишком быстро. Мы мчались по какой-то широкой улице. Слева тянулись высокие дощатые заборы: стройка.

— Знаешь, городские власти хотят все железнодорожные пути опустить под землю, — заметила Анжела. — И построить новый вокзал. Старый — просто позорище для города. Развалина, оставшаяся от прошлого века. Теперь там огромный котлован, так что до рельсов приходится добираться по подземным переходам. Ну, лет через десять-двадцать все будет готово. Але!

— Что значит «але!»?

— А ты ничего и не заметил?

— Нет.

— Значит, ты тоже слегка окосел.

— Видимо, так и есть. Так что значит «але!»?

— Ничего особенного. Просто я проехала перекресток на красный свет, — сказала Анжела. Мы приехали в район Ла Калифорни. — У тебя есть с собой деньги?

— Да.

— Сколько?

— Наверное, полторы тысячи франков.

— Хорошо, — кратко отреагировала Анжела. И тут до меня вдруг дошло, куда она ехала — к нашей маленькой русской церкви на бульваре Александра Третьего. Она опять поставила машину под прекрасными старыми деревьями, потом мы подошли к запертой двери в церковь, на которой висел ящик с надписью «Для наших нуждающихся», и я собрал по карманам все деньги, что были у меня с собой. Набралось 1650 франков, я дал их Анжеле, и она положила банкноты в ящик.

Мы вернулись к машине и поехали домой. На переезде через пути шлагбаум был, как всегда, опущен. Он поднялся только после того, как Анжела посигналила. Вахтер спал в своей сторожке. Анжела помахала ему рукой, он ответил тем же.

Дома Анжела сняла с себя все драгоценности, кроме обручального кольца и цепочки с двойной монеткой, а также платье и накинула махровый халатик. А я снял смокинг, галстук-бабочку и расстегнул воротничок. Было чуть позже полуночи. Анжела достала из холодильника бутылку шампанского, и мы опять распахнули двери на террасу. Свежий ночной воздух хлынул в комнату. Анжела поставила шестисвечник на стол возле витринной стены, сквозь стекла которой можно было смотреть на город. Она зажгла все шесть свечей, выключила электрический свет, принесла из спальни маленький транзисторный приемничек и пошарив по эфиру, нашла немецкую станцию, передававшую нежную, сентиментальную джазовую музыку. Мы сидели на тахте, тесно прижавшись друг к другу, потихоньку прихлебывая шампанское и глядя вниз на город и море. Далеко-далеко, у самого горизонта, огоньки сблизились и вновь разбежались в стороны. Это в море встретились два судна.

— Странно, — помолчав, сказал я.

— Что «странно»?

— Я только что подумал, как в сущности странно, что я так мало о тебе знаю.

Она искоса взглянула на меня.

— Ты ревнуешь? Но меня это только радует!

— Нет, я не ревную, только…

— Понимаю, — перебила она меня. — Однажды я уже хотела все тебе рассказать. Но тогда ты не захотел слушать. А теперь я расскажу, да?

— О, пожалуйста.

— Хорошо. Ты должен все знать.

— Но ты вовсе не должна ничего рассказывать, если не хочешь.

— Но я хочу! И всегда хотела!

— Ну, тогда…

Она рассказала мне о романах, какие были в ее жизни, добросовестно вспоминая, не забыла ли кого, набралось восемь или девять мужчин, — в самом деле, не слишком много для женщины в ее возрасте и с ее внешностью. Рассказывала она тихим голосом, прижавшись к моему плечу, и дважды ненадолго засыпала. А проснувшись, продолжала рассказывать. Из ее рассказа вытекало, что все ее мужчины были милыми и порядочными, за исключением двух: один украл у нее деньги и исчез, а второй, обещавший на ней жениться, уже был женат.

Этого второго я ненавидел лютой ненавистью — ведь из-за него Анжела едва не наложила на себя руки.

— Знаешь, Роберт, тебе, наверное, это тоже знакомо: считаешь кого-то очень милым человеком, прекрасно с ним ладишь и думаешь, что это и есть любовь, а потом замечаешь, что ты это сам себе внушил. У мужчин все это так же, как у женщин?

— Точно так же.

— Внушаешь себе, что это любовь, хотя заранее знаешь, что это всего лишь секс, всего лишь постель, правда?

— Да.

— Если объединяет только постель, все гораздо проще. Когда это проходит, легко остаться добрыми друзьями, — сказала Анжела. — Ну, слушай дальше. Остался еще Гарри. Однажды, когда я ехала в поезде из Остенде в Париж… — Она все рассказывала и рассказывала. Я слушал, но не чувствовал ни намека на ревность, — я был абсолютно уверен, что никого из этих мужчин она не любила так, как меня, — точно так же я был уверен, что никогда ни одну женщину не любил так, как Анжелу. Мне легче, подумалось мне, ведь я вообще ни одной женщины не любил.

Из транзистора лилась медленная музыка, часы летели незаметно, небо на востоке посветлело, и солнце выползло из моря. Мы уже давно не разговаривали. Просто молча сидели рядом и смотрели вниз на город и море. Я наклонился и сказал ей на ухо:

— А теперь иди ко мне, Анжела. — И поцеловал ее веки.

Час спустя она заснула на моем плече. Я смотрел сбоку на ее лицо, как уже много раз, и вновь не мог отделаться от мысли, что лицо ее во сне очень похоже на лицо Мадонны — такое же спокойное, умиротворенное и просветленное. Я не мог оторваться от этого лица, а солнце тем временем уже прорвалось в комнату сквозь жалюзи, и снизу донесся перестук вагонных колес.

24

Курд Юргенс, размашисто жестикулируя, изобразил перед слушающими какой-то эпизод. Элизабет Тэйлор и Ричард Бартон, как и все, сидевшие за столом Юргенса, весело расхохотались. Через несколько столиков от них греческий король в эмиграции и его супруга беседовали с мадам Бегум и какой-то молодой дамой. В конце террасы советник американского президента Генри Киссинджер что-то настойчиво доказывал нескольким мужчинам, которые слушали его молча. Все они сидели на террасах, высеченных в скале под рестораном «Эден Рок». Террас было несколько, и в этот предвечерний час, когда солнце уже клонилось к горизонту, все они были полны народу. В бухте на якоре стояло множество яхт. Мы сидели на самой верхней террасе — чета Тенедос, Атанасий и Мелина, и я. Как и все остальные, мы тоже пили аперитив. Я просил Атанасия уделить мне время для беседы, и тот предложил выехать на его «роллс-ройлсе» из города сюда, на Антибский мыс, и поужинать в «Эден Рок». Точнее, это предложил не он сам, а его куколка-жена с детским личиком: