ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

а там спрашивают: что ж вы к нам не заходите? Да вот, отвечаю, дела… Они не догадываются, что я просто на три дня в Париж заехал. Когда я жил в Париже… туда приехал Егор Яковлев. Мы встретились, и он велел мне по возвращении в Россию выходить на работу. Я послушал его и на работу вернулся. И надо сказать, что за это я ему благодарен. На что б я жил, если б не он? Деньги-то быстро исчезли! За эти годы и куда большие деньги у людей успевали исчезнуть… А когда-то я мог купить «ягуар»…

Все сбылось, ну и что?

– Ты ожидал, что народ так удивится этой книжке?

– Нет, я ничего не ожидал. Но повесть сразу нашумела, потому что все испугались.

– Когда стало ясно, что твои пророчества начали сбываться? Ты можешь обозначить этот момент?

– А это когда в Тбилиси применили саперные лопатки. Сразу все руками замахали! Оказалось, что я выдал пророчество – и оно на глазах у восхищенной публики сбывается! Это страшно добавило шуму, разных интервью; но уж, правда, ни новых денег, ни славы не принесло. Да… Немало говорили в том духе, что-де «повесть не бог весть каких литературных достоинств, она интересна разве только в политическом смысле». Но на самом деле повесть заметили еще тогда, когда ничего не сбылось! Вот был анекдот про интеллигента, который писатель-прозаик. «Про каких таких про заек?» А я как бы писатель-пророк: «Про какой такой на фиг рок?»

– А ты сам удивился, когда сбылось?

– Отчасти – да. Человек – орудие, и я, как верующий человек, не могу думать иначе. И любой, кто всерьез задумается о происходящем, поймет, что это не он живет, это им живут.

Жизнь после славы

– Слушай… А как же после такого мирового успеха дальше жить? Как ты дальше после этого зажил?

– Понимаешь, перешибить первый успех очень трудно. Что ни напиши, – ничего не считается! Никто этого не оценит. И у тебя начинается чудовищный кризис… Это не упрек, просто так устроена человеческая цивилизация.

– Вот и Гоголь сжег второй том…

– Не хочу ни с кем мериться, но… взять такую выдающуюся фигуру в истории русской жизни этого века, как Александр Исаевич Солженицын. Вот написал он «Ивана Денисовича» и «Архипелаг». После этого он мог написать последовательно «Илиаду», «Ромео и Джульетту», «Евгения Онегина», потом «Войну и мир», «Шинель» – все не имело бы уже никакого значения, он остался бы автором «Одного дня Ивана Денисовича» и «Архипелага». Он живет, пишет, и пишет лучше…

– И ты тоже стал лучше писать?

– И я тоже – лучше. Более того, то, что я написал до «Невозвращенца», тоже лучше, но это понимает десяток глубоко литературных людей. Тут ничего не сделаешь, это клеймо.

– И от этого ваш брат писатель спивается…

– Да… С этим нельзя сделать ничего.

– А ты думал, что еще напишешь столь же громкие книги, как «Невозвращенец»?

– Нет. В ранней молодости у меня была единственная мечта – хоть что-нибудь написать и напечатать. Так эта мечта давно сбылась, мне жаловаться не на что…

– Тебе, наверно, часто говорят: «Какой же ты умный!»

– Ну… Сейчас уже реже.

– Теперь классический вопрос: «Каковы ваши творческие планы?»

– Пишу новый роман, очень большой. Несмотря на то что с кино мне сильно не повезло, что я дал себе зарок никогда больше с кино не связываться, я опять ввязался и занимаюсь новым фильмом по моему сценарию.

Успокойтесь, все будет хорошо

– Саша! Предскажи что-нибудь, пожалуйста. Ты же писатель-пророк, у тебя ведь получается! Скажи – что будет дальше?

– Нет, нет, я ничего не предсказывал, все вышло нечаянно. Но мне кажется, что и России, и Северной Корее, или Ираку, или Кубе – всем путь один.

– В смысле – расстрел Белого дома, мечта об импичменте, «семья»?

– Нет, я про хорошее – про коммерческие ларьки, супермаркеты, пепси-колу. Свобода в земной жизни придумана не нами. Ее учредил Господь, он завещал людям не отнимать друг у друга собственность, не убивать друг друга, живет человек – пусть себе живет (извини за такой вольный пересказ заповедей). Этот Божий порядок личной свободы отменить нельзя, его только можно на время, ненадолго, приостановить, – как у нас или в Германии. Ким Чен Ир, Кастро, Зюганов – все это не имеет значения. Все наладится… Это моя надежда, а не предсказание, – я ж не баба Ванга.

Примечание. Вообще вся эта книга началась с интервью, которое мне в 1999 году дал Александр Кабаков.

Иван Кононов – который «Левый берег Дона»

Как сочинить народную песню

– Иван! Мы с тобой знакомы с 1975 года. Поступали тогда вместе на журфак, в Москве. И так более или менее я понимал, кто ты и что, – думал, что понимаю. А потом мне сказали, что русскую народную песню «Левый берег Дона» якобы написал ты. Не Орлов ли мне первый это сказал, который поэт Орлуша? Мне просто смешно было это слушать. Ну ладно – Шолохов там у себя в станице всю жизнь жил… Ну а ты – московский журналист, хуже того – телевизионщик, ну что ждать от простого человека, такого же, как мы? И вдруг – народная песня. Я когда тебя про это спросил, ты просто расцвел. Ну, думаю, гонит! Потом проверил информацию – точно! И я стал всем хвастать, что лично знаком с автором шедевра. Я считаю, что это выдающая заслуга перед народом – написать ему песню, чтоб он ее присвоил, принял, стал не то чтоб даже петь, а заказывать в кабаках, за деньги, когда душа рвется наружу. Давай-ка наконец расскажи же мне, ответь строго и ответственно, где, когда и при каких обстоятельствах…

– Ты еще скажи: «В глаза мне! В глаза мне смотреть!»

– Да, да, смотреть! При каких обстоятельствах ты сочинил эту песню – «Левый берег». Подробней. С кем ты ездил туда на катере? Чем там занимался? Была ли она замужем?

– Все ровно наоборот. Я написал это именно в силу того, что я никуда ни с кем не ездил. Просто давно не был в Ростове, истосковался по родине.

– Давно – это сколько?

– Ну не знаю, лет пять. Кстати, у меня в Ростове не было ни одного романа. Я уехал оттуда крошкой. Родители увезли. А потом я приезжал, когда уже был женат. Ну я, конечно, бывал там, когда мне было десять, пятнадцать лет. Уже половозрелый, но еще стеснялся. Я соседку пытался притиснуть, но она мне не дала. Красивая была девчонка, нравилась мне с детства. Но, как говорил Гекльберри Финн, «совесть – это такая большая шляпа,