Грани судьбы - Алексей Шепелёв

— Уходим. Мне нужно вернуться пораньше.

— Ладно, — Серёжка со вздохом поднялся на ноги, короткими ударами сбил с плавок прилипший песок. — Нужно — значит нужно. Но завтра мы подольше останемся, правда?

— Не будет завтра, Серёжа…

Балис положил мальчику руку на плечо.

— Сегодня вечером я ухожу…

— К своим? — задрав голову вверх, парнишка внимательно смотрел в лицо Гаяускасу. Офицер молча кивнул. Мальчишка улыбнулся:

— Вот видите, Балис Валдисович, я же говорил, что Вы своих найдёте. А Вы не верили…

— Почему это я не верил? Кто тебе это сказал?

— Ну…

Гаяускас потрепал Серёжкины высохшие непослушные вихры.

— Ты ещё скажи, что чувствуешь, что мы ещё увидимся. Я и в это поверю.

— Обязательно увидимся, — уверенно ответил мальчишка. — Иначе и быть не может. Ведь это же мы.

Эпилог

ГОРОД, ГДЕ СХОДЯТСЯ ЛЮДИ.

Ни земли, ни погоста Не хочу выбирать: На Васильевский остров Я приду умирать!

"Ранняя в этом году в Москве осень", — подумалось Балису.

Снег ещё не выпадал, но холодно было совсем по-зимнему. Да ещё сильный пронизывающий ветер. Гаяускас, хоть и одетый по сезону, постепенно замерзал. Может быть, сказывалось ещё и близость кладбища: не зря говорят, что с таких мест даже в самую большую жару тянет могильным холодом.

"В метро надо было встречаться", — как обычно, с опозданием, пришла в голову мудрая мысль. От станции "Водный стадион" до Головинского кладбища каких-то десять минут ходьбы, если знать дорогу. Балис раньше в этом районе Москвы не был, но не заблудился: идти нужно было прямо по Головинскому шоссе. Судя по ширине асфальтовой ленты, когда-то движение здесь было оживлённым, но теперь всё движение сосредоточилось на соседней Ленинградке. Старым шоссе, помимо тех, кто приезжал на кладбище теперь редко кто пользовался.

Логично было предположить, что и людей на старое кладбище ходит совсем немного, но это оказалось не так. Возле ворот стояло полдесятка машин, причём все — иностранного производства. То ли за неполные десять лет, прошедших с того времени, когда Балис последний раз был в столице России (уже России, не Советского Союза) благосостояние москвичей резко выросло, то ли окончательно развалилась российская автопромышленность, то ли и то и другое сразу, но на улицах Москвы иномарки теперь встречались чаще российских автомобилей.

Рядом с машинами собралась группа из десятка мужчин среднего возраста, все в шарфах бело-голубой расцветки, с цветами исключительно белого и синего цвета в руках. Сначала Гаяускас подумал, что перед кладбищем собрались фанаты московского «Динамо». Потом — отказался от этой мысли: как известно, фанаты — дети и подростки, а здесь собрались солидные мужики. А затем, по мере того, как вникал в доносившиеся до него обрывки разговоров, понял, что первое предположение было верным: всё-таки это были динамовцы.

— Да, братик мой вечно опаздывает…

— Ещё пять минут — и идём.

— Может, вонзить для сугрева? У кого водка?

— У Эм Икса.

— Водку здесь пить не будем, нефиг.

— Депутат Смыков, ты не в Думе…

— А иди-ка ты…

— Я тебе говорю, Толика тогда считали талантливее Блохина.

— Тебе виднее, я-то не помню ничего, пешком под стол ходил.

— Ты какого же года?

— Семьдесят второго.

— У, какой молоденький…

Подъехали красные «Жигули», с сидения рядом с водителем выбрался улыбчивый длинноволосый парень в кожаной куртке и таком же бело-голубом шарфе.

— Соратник Ядохимикатов! — представился он собравшимся.

— Так вот ты какой, северный олень, — усмехнулся тот, кого назвали депутатом: полный молодой человек в длинном пальто.

— А вон и братик мой идёт, — подал голос худой парень в очках. — Теперь все в сборе.

Балис непроизвольно посмотрел в сторону метро: оттуда к кладбищу приближался ещё один динамовец с цветами в руках.

— Валлон, теперь все в сборе. Можно идти.

— Ай, Алекс погоди. Я Крюне про Толика рассказываю, он же его на поле-то никогда не видел.

— Да, такого как Кожемякин у нас потом и не было.

Фамилия покойного показалась Гаяускаса неожиданно знакомой. Анатолий Кожемякин… Ну, конечно.

Трагическая смерть молодого талантливого футболиста в своё время произвела на маленького Балиса сильное и страшное впечатление. Особенно благодаря тому, что в Советском Союзе практически никогда не рассказывали правду о несчастных случаях, люди узнали обо всём из слухов, которые быстро обрастали самыми невероятными и ужасными подробностями. Вот и о гибели Кожемякина точно было известно только то, что его раздавило в лифте. Можно себе представить, какие кошмары вставали перед глазами одиннадцатилетнего мальчишки.

Да, осенью семьдесят четвёртого Балису как раз исполнилось одиннадцать лет. Как же давно это было. Он уже почти забыл то, что происходило в его жизни в том далёком году. А эти люди до сих помнят футболиста, приходят в годовщину смерти на могилу…

Балис вспомнил разговор с Даком. Короткая человеческая память? Выходит, не такая уж и короткая.

Динамовцы уходили всё дальше по главной аллее, Балис задумчиво смотрел им вслед. Вот они прошли мимо свежеотстроенного храма и свернули куда-то направо… Гаяускас снова повернулся к шоссе. Ко входу к кладбищу подходил высокий, начинающий седеть мужчина в серой болоньевой куртке. Балис сразу понял, что это тот, кого он ждал. Кажется, это называлось "зовом крови".

— Это ты — Балис? А я — Виталий Литвинов.

Мужчины с чувством пожали друг другу руки.

— Ну что, пошли?

— Пошли.

С уходом динамовцев аллея опустела, они в одиночестве прошли сначала вглубь кладбища, потом свернули налево.

Балис узнал эти места. Именно Головинское кладбище привиделось ему в кошмарном сне перед нападением легионеров на изонистский приют в Торопских горах. Вот и тот та самая ограда, у которой он споткнулся…

А нужная им могила оказалась совсем недалеко от входа. Цветник был занесен палыми листьями, но, судя по недавно покрашенной ограде, могилу не забыли, посещали. Если смотреть обычным человеческим взглядом, то памятник как памятник. Ничего особенного: гранитный обелиск, надпись: "Герой Советского Союза, Полковник Павел Иванович Левашов 1908—1960". Но логрское зрение, которое теперь было доступно Гаяускасу в любой момент, позволило ему убедиться, что чемодан с архивом всё ещё остаётся на том месте, где его оставил Ирмантас Мартинович.

— Ну, что? — осторожно спросил Виталий.

Со стороны, наверное, казалось, что рука Балиса ушла чуть ли не по локоть в камень. А потом из недр обелиска он извлёк объёмистый портфель. "Совсем как Артур", — усмехнулся про себя Гаяускас. Не смотря на то, что теперь он знал о том, как родились новые легенды, скептичный разум никак не мог смириться с крушением прежних убеждений, и любое проявление новых способностей обязательно сопровождалось всплеском иронии.

— Сильно, — восхищённо произнёс Виталий. — Да ты прямо как гармэ.

— Какой из меня маг, — устало отмахнулся Балис. — Вот дед действительно был магом, а я… Так, погулять вышел.

Он протянул портфель Литвинову.

— Держи. Теперь ты — Хранитель. И кортик возьми.

Виталий улыбнулся.

— Придётся малому в моряки идти. Старшему поздно уже, а мелкому — как раз.

— Сколько им?

Литвинов широко улыбнулся.

— Димке семь, а Вовке — десять.

— Ничего себе — поздно. Я в десять о будущем и не думал.

— Акселерация, — снова улыбнулся Литвинов. — Вовка на медицине помешан, не свернёшь. В маму пошел.

— Бывает. Так, ещё перстень держи. Теперь — всё. Как говорится на у нас на Флоте: "Вахту сдал".

— Вахту принял, — серьёзно ответил новый Хранитель. — Не сомневайся, всё как надо будет.

— А я и не сомневаюсь. Счастливо тебе.

Они обменялись крепким рукопожатием, а потом возникла неловкая пауза. Виталий, вместо того, чтобы повернуться и уйти, стоял, не решаясь задать мучивший его вопрос.

Балис слабо улыбнулся.

— Всему своё время. Тебе теперь столько изучать придётся… Там и все ответы найдёшь. А я — всё.

Литвинов торопливо кивнул.

— Понятно. Ладно, счастливо тебе.

— И тебе тоже. Когда-нибудь встретимся. Только, давай как-нибудь попозже.

— Постараюсь, — натянуто улыбнулся Виталий, ещё не освоившийся с навалившимся на него новым знанием.

Фигура нового хранителя исчезла в глубине аллеи. Балис стоял, прислонившись к тополю и жадно дыша холодным октябрьским воздух. В эти последние минуты своего пребывания на Земле он отчаянно тосковал по тому, что оставляет. По оставшимся в Вильнюсе родителям, сестре и племянникам, которых он не успел увидеть. По друзьям. Да просто по этому серому небу, желтым листьям, пронизывающему ветру. По родному Ленинграду. По Вильнюсу и Севастополю. По Балтике и Чёрному морю.