Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник

вскрыл конверт: это была записка от сэра Обадии с согласием на беседу перед микрофоном Би-би-си. «Вот так в этом доме обращаются с историческими реликвиями», – развел руками Райт, и письмо снова приземлилось на пол. Вера с виноватой поспешностью нагнулась, чтобы поднять письмо, и вскрикнула, случайно уколовшись о валявшуюся рядом на полу английскую булавку.

Я присоединился к поиску зонта из-за стадного чувства паники и замешательства в связи с потерей предмета, страшно существенного для кого-то еще. Райт производил этот импровизированный обыск беспощадно, переворачивая все вверх дном с профессиональной систематичностью. Меня поразило, как, войдя в спальню, он бесцеремонно стал копаться среди ее платьев – откуда там взяться затерявшемуся зонтику? – и в ящиках комода у постели. Ясно было, что он чувствовал себя тут хозяином. Кровать была не убрана, простыни сползали на паркет в ленивом бесстыдстве. На тумбочке у кровати стояла бутылка шампанского с двумя хрустальными бокалами, с кровавыми следами помады на одном из них. Это были улики любовного романа, и эти улики Вера, собственно, и не скрывала. Может быть, это и раздражало Райта.

Она заговорила о Райте чуть ли не за месяц до его прибытия. И говорила она о нем не просто как о человеке, о старом приятеле, прежнем любовнике – она говорила о нем как о событии своей жизни, и не столько событии прошлого, сколько как о свидетельстве того, что будущее тоже возможно. Это был триумф сентиментальной верности прошлому: его появление в Лондоне, их встреча стали для нее залогом новой жизни. И он вроде бы с первой встречи подтверждал это общее впечатление. Его взгляды, нервные движения рук, когда они были обращены к Вере, сбивчивая напевная интонация его хрипловатого голоса, когда речь заходила об их московском прошлом, – все это говорило о том, что ее надежды на эту встречу не были безосновательны. В свои шестьдесят Райт выглядел как состарившийся, но все еще ангел: с седыми кудрями, улыбчатым губастым ртом, с глазами, умеющими не моргать. И когда он обращался к Вере, на его щеках вдруг начинал играть юношеский ангельский румянец. Целую неделю после его прибытия в Лондон они вообще не показывались на людях. Свидетельство тому и была неубранная постель. Мы были рады за Веру Фикс.

Правда, злые языки среди небольшого круга ее друзей и знакомых тут же отметили, что Райт пользуется ее домом как своей лондонской штаб-квартирой, а саму Веру с ее авто назначил личным шофером. При этом он тут же стал устанавливать в доме свой порядок, что было не слишком легко, поскольку в квартире Веры – в самой обстановке и предметах быта: от шкатулки с палехом до электрической зубочистки – во всем разнообразии завала вещей можно было проследить все этапы ее эмиграции. Тут были свои советско-таможенные перегородки, железные занавесы и берлинские стены. Тут была и своя совершенно бесцензурная свобода быта. Райт начал с наведения порядка именно бытового. Он, однако, на этом не остановился: расчистив завалы грязной посуды, он, к ужасу Веры, взялся и за расстановку – в алфавитном порядке – ее обширной библиотеки.

Вера смотрела на все это со смущенной улыбкой замешательства. Строгие меры Райта по наведению порядка сказывались катастрофически на попытках Веры Фикс вернуться к академической карьере. Она периодически писала – медленно и неуверенно – для академических изданий, и книги были разложены по комнате далеко не в алфавитном порядке, а по группам, связанным со ссылками и цитатами для предстоящей статьи. Возвращая тома на полки, Райт уничтожал годы исследований, превращал в хаос невидимую логику книжных завалов. Но сейчас он, как будто в качестве компенсации, занимался совершенно обратным. В каждом из нас скрывается до поры до времени подобный потенциальный потрошитель чужих судеб. Только выискивались при этом не компрометирующие советскую власть улики, а обыкновенный зонт. То есть зонт не совсем обыкновенный.

«Как можно потерять зонтик в квартире? Это же, в конце концов, не английская булавка в стогу сена? – Райт оглядывал развороченное помещение бешеным взглядом маньяка-погромщика. – Впрочем, в таком бардаке не то что зонтик – тут гаубицу не найдешь. Посмотри, во что ты превратила свое жилище!»

Мы не замечаем собственного хаоса. Наш собственный хаос для нас – идеальный порядок. Книги были перемешаны с чулками, бюстгальтер валялся на подносе, где стояла тарелка с недоеденным круассаном, а кофейная турочка красовалась на бачке унитаза в ванной (Вера любила выпить чашку крепкого кофе прямо в ванной).

«Может, зонтик не в квартире потерялся? Может быть, вы его забыли где-то по дороге?» – предположил я. Мне не следовало этого говорить. Я попал в точку – зонтиком, так сказать. Райт поглядел на Веру внимательно, с прищуром. Сам он, возвратившись из Кембриджа с чемоданами, никуда целый вечер не выходил. Выходила Вера: когда поняла, что водки осталось всего полбутылки. Она вышла в винный магазин на углу улицы. Сутки лил дождь, и она, скорее всего, прихватила первый попавшийся зонтик в углу, у двери.

«Пошли!» Райт вскочил со стула.

«Куда?» – спросила оторопевшая Вера.

Райт набросил на себя куртку и стал напяливать на Веру плащ.

«Как – куда? В магазин. Туда, где ты забыла зонтик».

«Но магазин закрыт. Полночь».

«Мы потребуем, чтобы его открыли».

«От кого потребуем? Ты в Лондоне. Все спят».

«Не важно. На месте разберемся». Райт подхватил Веру под руку и потащил ее наружу. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Генрих вел себя как маньяк. Я действительно опасался за Веру. Он шагал вниз по улице широким шагом, не выпуская ее локтя, таща ее за собой. Она спотыкалась, пытаясь поспеть за ним. Асфальт скользил под ногами, отсвечивая в свете редких фонарей, как черный лед. Хлестал дождь. Кругом была тьма-тьмущая. Хотя район, где жила Вера, был вполне приличный, но Лондон вообще-то, за исключением Уэст-Энда и нескольких богемных кварталов, выглядит по ночам довольно депрессивно: бесконечные ряды домов, и, кроме, скажем, ночной прачечной-автомата или окошка дешевой кебабной, ни одна витрина не освещена. Винный магазин был, естественно, закрыт, витрина замурована рифленым щитом.

«Я же тебе говорила».

«Но сейчас и двенадцати нет!»

«Здесь все закрывается в одиннадцать».

«В России сейчас торгуют круглую ночь».

«Но мы не в России. Мы в Лондоне. Впрочем, тут тоже есть кое-где ночные магазины», – добавила она, как бы защищая репутацию британской столицы.

«Вполне возможно. Но зонтик ты забыла в этом продмаге, черт побери, а не в каком-то ночном магазине!» И Райт стал колотить в дверь, несмотря на протесты Веры. Грохот был страшный. Особенно когда он перешел с дверей на рифленое железо. У тротуара остановилась полицейская машина с мигалкой. Вера впала в панику, но Генрих вмешался и на своем ломаном и помпезном английском сообщил, что