Пять дней после катастрофы. Жизнь и смерть в разрушенной ураганом больнице - Шери Финк

Райдер поговорила с врачом, который лечил Эмметта Эверетта перед ураганом. Несмотря на то что больной уже несколько лет был парализован и имел много других проблем со здоровьем, в целом он был доволен своей жизнью. Эверетт просил медиков сделать все возможное, вплоть до хирургической операции, чтобы он мог вернуться домой, к своим внукам, которые часто навещали его в больнице, и жене, которая ни за что не согласилась бы сдать его в дом престарелых или в приют для инвалидов.

По словам медсестер, которые ухаживали за Эвереттом в больнице и во время урагана, и после, во время наводнения, у него определенно было желание жить. Одна из них, Синди Шатлен, рассказала следователям, что в четверг утром она помогала найти для Эверетта какую-нибудь еду (ей удалось раздобыть несколько ломтиков тунца и крекеры, которые больной, по словам другого медика, съел с удовольствием). Шатлен заявила, что, съев свой завтрак, Эверетт был вполне вменяем и прекрасно понимал, где он и что происходит вокруг. Он громко высказывал беспокойство о своей жене и интересовался, все ли в порядке с тремя его соседями по палате, которых эвакуировали. Тревожился он и за себя. Шатлен вспомнила, как он сказал, обращаясь к ней: «Синди, не дайте им меня бросить». Сестра пообещала, что выполнит его просьбу. Теперь ее мучило чувство вины, и из-за этого тяжелого груза на душе она чаще обычного употребляла алкоголь и пила обезболивающие таблетки.

Райдер побеседовала и с женой Эверетта, Кэрри. Та рассказала, что ее муж любил жизнь и хотел жить. Она также дала Райдер фотографию Эверетта – единственную, которая у нее осталась. На снимке Эмметт Эверетт сидел перед автоматом с кока-колой в каком-то кафе, с вилкой в руке, а перед ним на столике стояла тарелка с едой. Он был в классической белой рубашке, подчеркивавшей ширину его плеч, и при галстуке. Глаза его искрились весельем, и он был немного похож на мальчишку, несмотря на свои внушительные габариты и короткую седую бородку клинышком. Шафер, который любил давать людям прозвища, увидев это фото, стал называть Эверетта «парнем с плаката». Прозвище прижилось.

Шафер, как и Райдер, воспитывался в католической семье. В то же время он, как и Вирджиния, не занимал слишком уж жесткую позицию в вопросах жизни и смерти. Еще будучи адвокатом, он составил немало завещаний для людей, которые хотели заранее задокументировать пожелания насчет своего ухода из жизни. Он прописал этот вопрос и в собственном завещании, когда в силу возраста стал больше задумываться о подобных вещах. Так, например, он внес в документ пункт, согласно которому, если он когда-нибудь превратится в «овощ», ему должны будут отключить аппаратуру жизнеобеспечения. Но это было его решение. Шафер не хотел, чтобы за него его принимал кто-то другой.

Шафер сознавал, что у него вряд ли есть право высказывать мнение о ситуации в Мемориале, учитывая состояние самых тяжелых пациентов. Он, пожалуй, мог бы понять, почему некоторым из них ввели смертельную дозу сильнодействующих препаратов. Но он был уверен, что другим, таким как Эмметт Эверетт, эти уколы делать было нельзя – ни в коем случае. Проблема заключалась в том, что пациентов, которым сделали инъекции, было много, и ни один случай не был похож на другой. Когда некоторые представители общественности заявляли: «Если бы это была моя мать, я бы желал, чтобы врачи поступили именно так», – Шаферу хотелось спросить: «А как насчет вот этой женщины, которая тоже приходится кому-то матерью, или того мужчины, наверное, чьего-то отца, или вон тех двоих, которые кому-то, возможно, дядя и дед?» Скольким больным нужно сделать смертельные инъекции, чтобы люди, легкомысленно высказывающиеся на тему эвтаназии, перестали считать эту процедуру чем-то обычным и нормальным?

В 1979 году отец Шафера пролежал в больнице две или три недели. Его заболевание доктор назвал «все возрастные недуги одновременно». У некоторых людей организм с годами просто истощается, изнашивается. Так случилось и с отцом Шафера. Когда он умирал, Шафер был рядом с ним, держал его за руку – до того самого момента, когда он перестал дышать. Ему даже в голову не могло прийти сказать врачу: «А может, лучше его убить?»

Занимаясь делом о смерти пациентов в Мемориале, трудно было уберечься от его пагубного воздействия – в том числе и физического. У Шафера развился знаменитый «кашель «Катрины» – как и у подавляющего большинства других людей, которые в период урагана и наводнения находились в Новом Орлеане или его окрестностях. Шафер связывал свое недомогание с поездками в Мемориал. Находясь там, он не надевал маску, а между тем одному Богу было известно, какой заразой кишела вода, затопившая дренажные и канализационные каналы, улицы и здания.

Людям, которых опрашивал Шафер – как родственникам умерших пациентов, так и медсестрам и врачам, – явно было не до разговоров со следователями. Головы у них были забиты множеством других проблем, и Шафер почти ко всем собеседникам испытывал сочувствие. Они были героями.

Шафер не мог не заметить, что по мере того как масштабы и запутанность дела росли, агенты, особенно Райдер, как одна из центральных фигур расследования, тратили на него все больше времени. Наконец оно настолько разрослось, что Райдер пришлось снять с других дел, касавшихся больниц и домов престарелых. Она сказала, что думает о произошедшем в Мемориале даже по ночам, находясь дома. Только они двое, Райдер и Шафер, партнеры и союзники, полностью понимали и разделяли чувства, которые каждый из них испытывал, работая над этим делом.

Они буквально жили этим расследованием, с самого утра до поздней ночи. Каждый день. Каждый день. Каждый день. Они устраивали закрытые совещания в кабинете Шафера, делая бесконечне пометки на страницах большого блокнота, и мозговые штурмы в курилке на улице. Они то и дело ездили в Новый Орлеан, где растянутые повсюду голубые брезентовые навесы постоянно напоминали о трагедии.

Шафер и Райдер без конца разговаривали о деле и о расследовании, постоянно обменивались идеями и по очереди анализировали их. Их отношения не были отношениями между сотрудником офиса прокурора и следователем. Да и вообще в этом деле не существовало отдельно ни Райдер, ни Шафера. Были они. Это было их дело, они вместе пытались докопаться до истины и вместе решали, что делать дальше. Дошло до того, что они и думать стали почти одинаково. Такие партнерские отношения встречаются нечасто. Их сотрудничество переросло в крепкую дружбу. С Шафером ничего подобного раньше не случалось, и он наслаждался каждой минутой общения с