Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андрей Андреев

В этом смысле Харьковский университет в лице Потоцкого пошел по гораздо более легкому пути: среди приглашенных попечителем ученых довольно много было «молодежи», и даже самый молодой из иностранных профессоров в России, рекомендованный И. В. Гёте 22-летний Л. Шнауберт. Что касается «пожилой» категории, то среди профессоров в возрасте за 40 лет Потоцкому также, как и Муравьеву, удалось добиться приезда известных немецких профессоров (Шада, Якоба, Пильгера, Гута). В то же время в Казанском университете, где к этой возрастной категории относилось восемь преподавателей, многие из них, хотя и обладали немалыми познаниями, но не имели опыта преподавания (как Сторль, Герман) или были приглашены по причинам, далеким от науки (Томас, Бюнеманн) и даже могли не иметь ученых степеней (Броннер, Эрих). Естественно, большинство из них не оставили никакого следа в развитии науки в Казанском университете. В Харькове бросается также в глаза, что большое число ученых Потоцкий пригласил в возрасте от 30 до 40 лет, причем на должности адъюнктов – такие кандидатуры в Германии относились к категории «неудачников» (т. е. людей, которые не смогли получить кафедру до 30 лет, когда обычно и происходило назначение молодого профессора в немецких университетах начала XIX в.), поэтому неудивительно, что их деятельность и в России не внесла заметного вклада в университетскую науку. Однако следует все же отдать должное попечителям – откровенно неудачных приглашений, которые становились для университета «сплошным недоразумением», все-таки было мало.

Далее, остановимся на вопросе, какие немецкие университеты сыграли наибольшую роль в формировании нового преподавательского состава российских университетов. На первом месте здесь, безусловно, стоял Гёттинген: к представителям его школы с той или иной степенью точности можно отнести 14 из 46 приглашенных, т. е. около 30 %. Из них шестеро гёттингенцев до отъезда в Россию преподавали в родном университете (его профессорами были И. Т. Буле, Г. М. Грельман и Г. Ф. Гофман, а приват-доцентами – И. А. Иде, Ф. Ф. Рейсс и К. Ф. Реннер), еще двое учились в филологическом семинаре у X. Г. Гейне (М. Г. Герман и К. Д. Роммель), двое, окончив юридический факультет, защитили в Гёттингене диссертации на степень доктора прав (Г. 71. Бюнеманн и И. X. Финке), а четверо (П. Д. Цеплин, И. М. Бартельс, Ф. 71. Брейтенбах, К. Ф. Фукс) окончили философский факультет (впрочем, хотя Бартельс был учеником знаменитого гёттингенского профессора А. Кестнера, а Фукс – И. Блуменбаха, свои докторские дипломы они получили за пределами Гёттингена – в Йене и Марбурге соответственно). Такое первенство Гёттингенского университета объективно отражало то выдающееся место по подготовке ученых и формированию научных школ, которое он занимал среди остальных университетов Германии в начале XIX в.

Среди других немецких университетов, передавших своих профессоров России, в отдельную группу выделяются те, в которых этот процесс явился прямым следствием наполеоновских войн. Их воздействие начало особо сказываться на большинстве немецких университетов после разгрома Пруссии в 1806 г. Именно во второй половине 1800-х гг. в Казанский и Харьковский университеты переехали профессора Якоб из Галле, Гут из Франкфурта на Одере, Эрдман из Виттенберга, Литтров из Кракова, Брейтенбах из Эрфурта. Все эти переезды были непосредственно обусловлены закрытием университетов или оккупацией городов французскими войсками. В Московский же университет еще в 1803–1804 гг. прибыли два профессора из немецких университетских городов на левом берегу Рейна, которые были присоединены к территории Франции, а соответствующие университеты преобразованы в окружные Центральные школы (профессора Фишер из Майнца и Рейнгард из Кельна).

Большинство немецких ученых, приглашенных в Россию, получили образование в крупнейших протестантских университетах. Помимо уже названных выше, своих профессоров, преподавателей или выпускников для России предоставили Гейдельберг, Гиссен, Марбург, Йена, Росток, Лейпциг, Эрланген, Кёнигсберг, Тюбинген (каждый из названных университетов дал по одному, редко два своих представителя). Католическая часть немецких университетов была представлена гораздо менее широко: лишь благодаря симпатиям Потоцкого в состав преподавателей российских университетов вошли три выпускника Венского университета, а кроме того, по два преподавателя учились в Праге, Диллингене, Фрейбурге в Брайсгау. Отметим, что ни одного представителя католических южно-немецких университетов не было в Московском университете.

Что же заставляло этих людей переезжать в Россию? Успех приглашения в первую очередь определялся тем политическим кризисом, который Германия переживала в конце XVIII – первом десятилетии XIX в., следствия которого немедленно сказывались на условиях жизни и, естественно, перспективах немецких университетов, большей половине которых предстояло исчезнуть с исторической сцены. Уже в ноябре 1803 г. К. Мейнерс писал M. Н. Муравьеву: «Для возобновления существующих и создания новых университетов благородный российский государь не мог выбрать более удобного момента, чем нынешний. Французское правление своими странными мероприятиями в недавно завоеванных землях приводит всех заслуженных людей в недовольство. В самой же Германии приходят в упадок многие высшие школы, в том числе Йена, Эрланген и др., причем так быстро, что хорошие преподаватели, которые пока еще там находятся, все мечтают о побеге. Ваше Превосходительство может поэтому по праву надеяться, что именно сейчас из Германии Вы получите больше достойных людей, чем в любое другое время».[1021]

Предсказания Мейнерса сбылись, и в последующие годы положение ученых в Германии лишь ухудшалось, все более представляя видимый контраст с репутацией России как страны, покровительствующей просвещению и заботящейся о своих университетах. И. Ф. Эрдман, ординарный профессор патологии и терапии из Виттенберга, решивший принять место в Казанском университете, писал в 1810 г.: «По настоящим политическим переменам в Германии, не благоприятствующим наукам, я с радостью переселюсь в такое государство как Россия, где мудрое правление споспешествует успехам и процветанию наук».[1022] Появление в различных университетских городах Германии французских оккупантов расценивалось как гибельные условия для университетов, поскольку французы «далеки от всякой культуры, кроме военной». Немалую роль играло и уязвленное национальное сознание ученых: так, в 1807 г. профессорах. М. Френа привело из Ростока в Россию не только горячее желание оказаться поближе к странам Востока, служившим его главной специализацией, но и «печальные условия политической жизни его родины», которая «поставлена на колени и почти что уничтожена»[1023]. Филолог К. Д. Роммель, получивший место профессора в Марбургском университете, перешедшем под власть Вестфальского королевства, в воспоминаниях так описывал воздействие наполеоновских войн на свою судьбу: «В ноябре 1806 г. началась французская оккупация земли Гессен и прежнее местное государственное устройство поменялось. Для меня это была новая историческая эпоха. Явились новые политические взгляды и идеи, которые имели непосредственное влияние на ход моих исследований… В моих (ненапечатанных) речах под Рождество я, по примеру Гейне, стремился как можно больше удалиться от восхваления узурпатора, в них я рисовал идеал любви к родине, приводя примеры из истории Греции и Рима».[1024] Желание освободить ученика из «наполеоновской тюрьмы» заставило учителя Роммеля, гёттингенского профессора X. Г. Гейне обратиться в конце 1808 г. в российское министерство народного просвещения с просьбой найти для того место профессора в Харьковском университете.

С таким настроением немцев часто сопрягались возвышенные мотивы, которые вели их в Россию, желание «возделывать неоранное поле», т. е. участвовать в распространении учености на огромных пространствах страны, которая подает большие надежды в отношении развития в ней просвещения. Так, едва получив предложение от Мейнерса и самым первым дав на него положительный ответ, этой идеей загорелся гёттингенский профессор статистики Г. М. Грельман. Он даже заразил своим энтузиазмом первоначально колебавшихся товарищей И. Т. Буле и Г. Ф. Гофмана, убедив их вместе отправиться в Московский университет. Учившийся тогда в Гёттингене А. И. Тургенев с восторгом писал домой: «Никому я так не рад, как Грельману, потому что он вместе с большой ученостью и с дарованием соединяет и благородный характер. Он хочет совершенно посвятить себя России, выучиться по-русски и написать жизнь Петра Великого. Но что более служит к похвале его, есть то, что он едет в Россию не в намерении обогатиться там, но точно из любви к своей Науке и желая принести ей и России пользу».[1025] Грельман действительно ехал в Москву с обширными планами научной работы, но не мог предвидеть, что преждевременная смерть, настигшая его в самом начале семестра, где он едва успел прочитать несколько лекций, не даст им осуществиться.[1026]