Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Не успела сия буря миновать, как вскоре потом я, при помощи лекаря, от болезни своей и освободился, так что я не более двух недель был болен, и, власно как нарочно для того, чтоб чрез то избежать от гренадерского полка. Я удивлялся тогда сам нечаянному сему случаю; но после имел великую причину заключать, что в происшествии сем имел великое соучастие и божеский Промысл, восхотевший чрез то не только избавили, меня от великой опасности, но которую тогда предвидеть я был далеко не в состоянии, но сверх того, удержав меня в сем полку, преподать после случай быть в Кёнигеберге, где пребывание мое было мне толико полезно и выгодно; ибо надобно знать, что в бывшую потом прусскую войну помянутому второму гренадерскому полку досталось на баталии стоять в таком опасном месте, что все почти офицеры были в нем побиты, и дошло даже до того, что всем полком командовал поручик. Итак, если б переведен я был тогда в сей полк, то не только б весьма легко мог бы и я в числе убитых быть, но и не попал бы никак и в Кенигсберг после.

Из прочих приключений, случившихся со мною во время стояние в сем месте лагерем, памятны мне только три, из которых одно меня настращало, другое удивило, а третие огорчило и досадило. Для любопытства расскажу я все оные.

Первое и настращавшее приключение было следующее. Пред наступлением осени прислан был в наш полк один артиллерийский офицер для освидетельствования наших пушек и всех, как патронных, так и гранатных ящиков. Свидетельству сему надлежало производиму быть чрез стрелянии из пушек, кидание из мортирец маленьких бомб и разных ручных гранат, дабы видеть, в хорошем ли состоянии в них трубки. Мне, как великому охотнику до стрельбы, восхотелось быть при сем свидетельстве; но сколь раскаивался я в своем любопытстве, когда помянутый офицер, в то время, как дошло дело до пробования ручных чугунных гранат, стал предлагать мне, яко лучшему из всего полку офицеру, чтоб я взял из рук его гранату и, зажегиши, кинул. Я оцепенел при сем предложении, и нечаянность сия так меня поразила, что я не знал, что делать. Отказаться от сего было дурно и постыдно, а принять на себя сию комиссию казалось весьма опасно и бедственно, ибо неизвестно было, хороша ли была в гранате трубка и не испортилась ли от долговременного лежания. Я боялся, чтоб не разорвало ее, проклятую, у меня в руках и меня не убило; и потому немного и усомнился взять оную у него из рук; но как он стал меня далее убеждать, уверяя, что при том никакой опасности нет, то за стыд принужден был у него ее принять и, скрепя уже сердце, зажечь и бросить. Не могу изобразить, с каким ужасом размахивал и с каким напряжением всех сил бросал я сию окаянную гранату, стараясь отшвырнуть ее колико можно далее, дабы она по разорвании и там не могла черепами своими достать до того места, где мы стояли. Но сколь стыдился я потом сам в себе, когда увидел, что все дело сие кончилось шуткою и смехом, и что весь мой страх был по пустому; ибо офицер употребил против нас обман и заставил меня бросать гранату пустую и с одною только трубкою, без пороха, который, жалея гранаты, он наперед высыпал. По счастию никто страха и боязни моей не приметил, но все почли меня еще довольно отважным.

Другое и удивившее меня приключение составляет хотя сущую и такую безделицу, о которой не стоит почти и упоминать, но для меня безделица сия была так поразительна, что я ее во всю мою жизнь не могу никак позабыть: как и теперь дивлюсь еще и не понимаю, как это могло тогда случиться. Некогда посреди бела дня сидел и один в моей светличке за столиком своим под окном, и не помню на что, на распростертом на столе листе белой бумаги скоблил ножом кусок мела. Уже наскоблено было у меня оного довольно изрядная кучка, как вдруг увидел я, что от сильного напряжения ножом отломился от куска мела моего нарочитой величины кусочек и отвалился на наскобленный мел. В самое тот момент нечто понудило меня отвернуться и посмотреть зачем-то в окно; но как обратил я зрение свое опять на мел и хотел отломившийся кусок отложить прочь, дабы он с наскобленною мелочью не вешался, но глядь — куска моего тут уже не было! — Подумав сперва, что он замешался в мелочи, начал я его искать в оной, но как не нашел, то искал я его вокруг большого куска, и дивился куда он у меня делся; но мое удивление увеличилось еще более, когда не нашел я его нигде, ни на бумаге, ни на столе, ни в рукавах моего тулупа, в котором я сидел, ни под столом, ни на полу и словом нигде во всей моей светличке. "Господи помилуй! думал и говорил я несколько раз: куда это он у меня в один миг подевался, и так сказать, вдруг из глаз пропал. Никуда я не только не вставал, но и рук со стола не поднимал, и смахнуть мне его было некуда и некогда". Но сколько я ни твердил "Господи помилуй! и что за диковинка"! но кусок этот сгиб да пропал, и я сколько все места ни перешаривал, но не мог его никак отыскать. Чудно мне сие весьма было и я начал уже сомневаться в том, подлинно ли он был и отломился: но отлом и негладкость того места на большом куске, где он отломился, ясно доказывали мне, что я в том не обманулся и что кусочку сему величиною с ружейный кремень быть надобно было, каковым я его и видел. Но все мое удивление было тщетно, ибо сколько я сему странному случаю ни дивился и сколько я и все люди мой оного для единой курьезности ни искали, но не могли никак найтить и принуждены были так сие дело оставить, почему самому и сделалось оно мне так памятно, что я его никогда позабыть не мог, как и поныне не знаю куда он тогда делся.

Третье и огорчившее меня, приключение, было уже гораздо поважнее обоих предследующих и состояло в том, что новому моему слуге, присланному ко мне из деревни, наскучилось жить при мне, может быть для того, что я с ним не дрался. Он вздумал от меня удалиться, пропив наперед с себя платье и весь скарб. Потеряние сего человека было мне более досадно, нежели горестно, ибо если б он имел хотя малейшую причину к побегу, то и говорить бы нечего было, но он не видал от меня ни единого щелчка во всю его при мне бытность, да и жил более в табуне. Совсем тем, не мог я с того времени получить об нем никакого известия и не знаю, в Польшу ли он ушел, или в какое иное место.

Пред приближением осени произошли у нас в полку некоторые перемены: несколько человек офицеров отправлены были в Польшу для заготовления провианта, а другие пошли в отставку. Между сими последними находился и поручик мой, вышеупомянутый князь Мышецкий. Он во все сие лето не правил почти ротою и не нес службы, отчасти за слабым своим здоровьем, а наиболее по известному за ним пороку, в который он погрузился опять слишком много. Итак, расстались мы тут с сим моим прежним товарищем, и я получил себе нового командира, поручика Коржавина, по имени Ивана Федоровича.