Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Ирвинг Стоун

– Здесь, как вы убедились, больные, о которых я сказал ранее: истерия, невроз, самовнушение. Мы гордимся тем, что школа Нанси по–настоящему научная. В наших досье буквально тысячи случаев, с которыми вы можете познакомиться. Мы собрали большой эмпирический материал: сведения о пациенте и лечении по дням и по часам. Вы не найдете теоретических рассуждений, каких–либо предположений. Мы фиксируем факты и используем их, чтобы помочь другому пациенту со схожими показаниями. Наша задача – лечить. Разве не для этого существует больница? Зигмунд сказал мягко:

– Вы больше, чем целитель, господин Бернгейм, вы также ученый. Я всегда мечтал быть таким.

Руководители отделений приняли его сердечно. Они знали, что он перевел книгу Бернгейма, и хорошо восприняли это, поскольку им было известно также, что Зигмунд перевел и книгу Шарко. Они чувствовали, что оказывают хорошую медицинскую помощь, как и в Сальпетриере, но вместе с тем понимали, что вынуждены жить под сенью знаменитого парижского госпиталя. Зигмунд нашел в их лице незаурядных людей. Это была одна из причин, почему медицина доставляла ему удовольствие, – она привлекала лучшие умы и личности каждой страны.

Когда они возвращались в клинику, Бернгейм сказал:

– Сегодня у нас два случая. Думаю, они заинтересуют вас. А затем моя супруга ожидает нас на ужин.

Бернгейм работал не в своем кабинете, а в пустой комнате, где он читал лекции студентам. Там стоял стул с прямой спинкой для пациента. По его команде сестра ввела замужнюю женщину двадцати семи лет, страдавшую кровавым поносом. Доктор Бернгейм вручил Зигмунду ее историю болезни. Женщина выглядела ослабевшей, нервной, с отчетливыми симптомами катаральной желтухи и истерического пароксизма. У нее были также сложные отношения с мужем.

Доктор Бернгейм ввел ее в состояние сна. Наблюдая за ним, Зигмунд понял, насколько ограниченна его собственная способность к гипнозу. Бернгейм обладал природным талантом: сон навевал не только его усыпляющий голос, но и выражение его глаз, поворот корпуса, успокаивающие движения его рук, и пациент как бы падал в эти руки. Бернгейм объяснял женщине спокойным, убеждающим тоном, что ее неприятности возникли из–за подавленного состояния, что, когда она будет в хорошем настроении, боли пройдут сами собой. Он внушал, что, пробудившись, она окажется в хорошем настроении. Когда же он разбудил ее через несколько минут и спросил, как она себя чувствует, та с удивлением ответила:

– Действительно, совсем хорошо!

– Хорошо, – сказал Бернгейм, – завтра мы займемся лечением, которое прекратит вашу дизентерию. Вы почувствуете себя еще лучше.

Зигмунд спросил:

– Сколько сеансов, по вашему мнению, потребуется? Бернгейм заглянул в историю болезни:

– Я бы сказал – неделя. Потому что я предпочитаю в каждой операции, как Джеймс Брейд называет гипноз, – между прочим, вы знаете, что он изобрел этот термин, чтобы отмежеваться от плохой репутации «месмеризма»? – удалять только один симптом. Такое отделение каждого симптома придает внушению большее единство и силу, лучше закрепляет лечение.

– Да, я также обнаружил это, – возбужденно воскликнул Зигмунд. – Я испытал такой метод на пятидесятилетнем мужчине, у которого были парализованы ноги. Я старался поставить его на ноги за тот же срок и в том же ритме, как развивалась болезнь.

Сестра привела двадцатилетнего парня, раненного в руку. С момента ранения он не мог распрямить пальцы и сжать их в кулак. Доктор Бернгейм загипнотизировал его, затем принялся внушать, что он может без труда сжимать и разжимать пальцы. Десять минут он массировал руки и пальцы больного. Прежде чем разбудить пациента, он прошептал:

– Вы видите, господин Фрейд, это не внушение, а скорее контрвнушение. Этот молодой человек уже внушил себе, что его рука изуродована. Все, что я должен сделать, это освободить его от самовнушения.

Парень проснулся и обнаружил, что может без труда манипулировать рукой и пальцами.

– Я видел случаи повреждения, травмы, подобные этой, в Сальпетриере, – выпалил Зигмунд. – Они использовались для демонстрации способности пациента делать под гипнозом то, что он не в состоянии делать, будучи в полном сознании; попытки лечить не предпринимались. В Городской больнице также встречались такие случаи, в этом я уверен, но беда в том, что мы не признавали их. Но я должен спросить: почему такое произошло именно сэтим молодым человеком, ведь сотни людей по всему миру ранят руки, некоторые весьма серьезно, и возвращаются к работе на следующий день, пусть с повязками? Доктор Бернгейм решительно покачал головой.

– Это, господин Фрейд, требует предположения. Чтобы мою клинику лечения гипнозом уважали в научном отношении, я имею дело только с фактами. Мой долг – лечить. На основании собранной мной документации мы превратим гипноз в научную медицинскую практику.

Они шли домой в знойный полдень. Дом Бернгейма находился в центре города, на улице Станисласа, 14, около муниципальной библиотеки, на площадке перед старым университетом. Дом окружал тенистый ухоженный сад. Мадам Сара Бернгейм, перешагнувшая сорокалетие, внушала уважение своей огромной жизненной силой, хотя неблагосклонная судьба обделила ее детьми. Она дрожала над своим мужем, ухаживала за ним, как за малым ребенком. Зигмунд не преминул заметить, что Бернгейму нравилось ее ухаживание. Чета Бернгейм процветала, двое слуг в доме были наготове обслужить доктора и его гостей, в частности, Зигмунду была предложена свободная спальная комната, где он мог отдохнуть, туда же ему принесли бокал белого вина перед обедом. Тем не менее госпожа Бернгейм не разрешала никому готовить пищу для господина доктора. «Только я знаю, какие приправы он любит…»

К счастью, несмотря на знойное солнце Нанси, в двухэтажном доме было прохладно, а госпожа Бернгейм не изменила своей кулинарной традиции. Зигмунд привык к обычному венскому обеду из трех блюд, здесь же служанка в темном платье подала густой луковый суп, антрекот с гарниром – мелкие целые морковки, зеленый горошек, кусочки цветной капусты, ломтики картошки, зажаренной по–французски, помидоры, фаршированные хлебными крошками и ароматическими травами, и все это сдабривали лотарингским вином; затем подали зеленый салат с оливковым маслом и уксусом, а также апельсиновое суфле. Зигмунд еще не ел во Франции столь вкусного обеда и без колебания сказал об этом госпоже Бернгейм. Она засияла от удовольствия.

– Мой муж работает так много, – сказала она, – что я считаю своим первым долгом поддерживать его силы.

Бернгейм рассмеялся и похлопал себя по животу.