Мысли о жизни. Письма о добром. Статьи, заметки - Дмитрий Сергеевич Лихачев

а Валя Морозова, еще подросток, была отпущена на поруки отцу, см. в моей «Книге беспокойств». М., 1991. С. 89 и след.).

Письма написаны под свежим впечатлением от пережитого в блокаде.

Первое письмо

29. XII.42 года

Дорогая Валя! Опишу Вам, как мы жили это время. Летом 41 г. мы жили на даче в Вырицах. Я только что защитил диссертацию. У нас были деньги, и я предполагал хорошенько отдохнуть. Ездил раз в неделю в город, а остальное время проводил, купаясь в Оредежи. Дача у нас была отличная. Об объявлении войны я узнал на пляже на берегу Оредежи. Сразу защемило сердце. Поехал в город. В институте тревога, предполагаемый отъезд в Томск, дежурства на крыше, потом окопы (отправки на их рытье. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), добровольческие отряды. Мои еще жили на даче, когда немцы уже бомбили Сиверскую и расстреливали из пулеметов с воздуха дачные поезда. Все как-то не хотелось брать своих в тревожную атмосферу города, из которого эвакуировали детей отдельно от родителей, где стояли уже очереди за продуктами и т. д. Мы переехали с дачи в последний момент. В конце августа немцы перерезали все дороги на Л-д, взяли пригороды и подходили к Средней Рогатке (прорывались мотоциклисты с хлопушками на площадь в Автове, но, сделав круг, умчались. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Здесь остановили, но сразу стало ясно, что начинается осада. Мы вместе с другими делали отчаянные усилия, чтобы что-нибудь запасти. Нам удалось купить кг 10 картошки, кг 12 круп и макарон, 1 кг масла и насушить два больших мешка сухарей. В одной из аптек, проведя там целый вечер, я купил для детей 17 бут. рыбьего жира (по 100 грамм. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), а в другой – 10 витаминов с глюкозой (10 плиток размером с кусок мыла для рук каждая. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Вот с этими запасами началась наша зима. Я по-прежнему через день проводил ночь на крыше института, дежуря, а все хозяйство лежало на Зине (моя жена. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). 9 ноября резко уменьшили выдачу хлеба. Хлеб стал черный, как (неразб.), и мокрый, как глина, от дуранды (жмыхи. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Начались бомбардировки. Мы ночевали в первом этаже в маленькой комнате (нам уступили свою комнату в нашем же доме; мы считали, что внизу безопаснее. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), дети и Зина на чужой кровати, я на полу. Первое время было очень страшно. Бомбардировки бывали каждый вечер, они начинались ровно в одно и то же время. А днем немецкие разведчики чертили дымовые линии на небе, обозначая места будущих бомбардировок (ошибка ленинградцев, никогда не видевших, что на большой высоте самолет оставляет за собой белый след. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Жутко было ожидать вечера, если перед этим над нашим районом бывал поставлен крест. Однажды «немец» сбросил сразу 4 бомбы на трамвайный перекресток около Вас (Валя до отъезда в Москву жила недалеко от угла Зелениной и Гейслеровского. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Свистящие бомбы пролетали как раз над нашей крышей, а когда рвались, наш дом «танцевал» и дверцы шкафов раскрывались сами. Постепенно мы привыкли и не тратили больше сил на то, чтобы спускаться вниз, особенно после того, как несколько подвалов засыпало с людьми и залило водой из разбитых труб. Петю Обновленского под лестницей засыпало (неразб. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). К счастью, ступеньки упали так, что его только стиснуло и переломало ребра. Вскоре к бомбежкам присоединились обстрелы. Снаряды попали к папе на службу. Он тушил пожар (пожар охватил типографию бывшего Синода и Центральный архив на Английской набережной. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Почему-то очень часто попадали (снаряды. – Д. Л. Примеч. 1992 г.) в трамваи (на Невском), и бывало много жертв от стекол. Немцы стреляли в вечерние часы, когда улицы бывали полны народом, возвращавшимся со службы. Стреляли по площадям (Труда), мостам (Дворцовый), перекресткам (угол Введенской и Большого). Бывали случаи, когда снаряды попадали в очереди (их было много), в магазины, в прогуливающийся детский сад. Как на грех, мне постоянно надо было бывать вне дома (на дежурстве), обучаться маршировке или дожидаться в очереди в столовой. День и ночь в институте бывало много народу. Люди спали в сапогах на диване Пушкина, на диване Аксакова, на котором когда-то сидел Гоголь, на диване Тургенева, на кровати, на которой умер А. Блок.

Город кишел слухами, пришлым народом из пригородов и… шпионами, которых ловили. Постепенно лихорадка спадала. Остановились трамваи, многие уже не могли ходить на работу, некоторые улетели на самолетах. Самым большим «начальством» у нас остался завхоз. С голоду он нервничал, кричал на сотрудников, сокращал штаты. Остаться без работы, без карточки было бы ужасно, но никто не мог его утихомирить. Так прошел ноябрь. Нас выручали сухари. Но в декабре и мы почувствовали голод. На службе невыносимый холод. Замерз водопровод, не действовали уборные. Я не смог уже больше ходить. Взял бюллетень (освобождение по болезни. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Его выдавали не глядя, не осматривая – всем подряд.

Потухло электричество. Не стало керосина. Хорошо, что у нас был запас дров и буржуйка (железная печка. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Мы распределили наши остатки. Ели 4 раза в день «суп» – почти воду. Ложились спать в 6 часов вечера, лежали до 9–10 часов утра. Зина с вечера другой раз становилась в очередь. Днем часа 2 тоже стояла в очереди за хлебом. Зина ездила (везла санки) на Неву к Крестовскому острову за водой вместе с Тамарой (наша помощница по хозяйству. – Д. Л. Примеч. 1992 г.). Пробовали топить снег, но вся улица перед нашим домом была залита нечистотами. Раз на шатающихся ногах к нам зашел Федя (Розенберг, мой друг и одноделец по Соловкам. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), раз Каллистов (профессор. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), ища кошек или собак. Заходил дядя Вася (В. М. Лихачев. – Д. Л. Примеч. 1992 г.), чтобы съесть тарелку супа. Вид его был ужасен. Заходил Комарович (виднейший специалист по Достоевскому. – Д. Л. Примеч. 1992 г.) в надежде, что мы угостим его сухарями. Но беда ждет нас еще впереди.

Второе письмо

Дорогая Валя! Это письмо – продолжение.

Итак, самый тяжелый месяц был январь. Не помню, были ли в январе обстрелы или бомбежки: нам было не до того. Никто не обращал на это никакого внимания. Никто не сходил в бомбоубежище, которое превратили в морг. Один за другим умирали наши знакомые и родные. Тяжело умирал Зинин отец. Он умер один. Зина его навещала, меняла на улице его вещи, выкупала ему продукты. Но было поздно: