Оно - Стивен Кинг

— Вернись, малыш! Я тебе отсосу. Вернись!

Эдди прыгнул на велосипед, жадно хватая ртом воздух, дыхательные пути, он это чувствовал, сузились до размера игольного ушка, на грудь навалили кучу камней. Он уже начал крутить педали, набирая скорость, когда одна рука бродяги ударила по багажнику. Велосипед повело в сторону. Эдди оглянулся и увидел, что бродяга бежит за велосипедом (ПРИБЛИЖАЕТСЯ!!!), его губы растянулись, обнажив черные обломки зубов, на лице читалось то ли отчаяние, то ли ярость.

И, несмотря на камни, наваленные на грудь, Эдди закрутил педали еще быстрее, в любой момент ожидая, что заскорузлая рука бродяги схватит его за плечо, сдернет с «роли» и швырнет в кювет, где с ним может случиться все, что угодно. Он не решался оглянуться, пока не проскочил Церковную школу и не добрался до перекрестка с шоссе 2. К тому времени бродяга исчез.

Эдди с неделю держал в себе это чудовищное происшествие, а потом поделился с Ричи Тозиером и Биллом Денбро, когда они читали комиксы в комнатушке над гаражом.

— Он болел не проказой, тупица, — указал ему Ричи. — У него сифт.

Эдди посмотрел на Билла, чтобы тот подтвердил: Ричи подначивает его, — о такой болезни, как сифт, он никогда не слышал. И по всему выходило, что Ричи ее выдумал.

— Билл, есть такая болезнь — сифт?

Билл кивнул без тени улыбки.

— Только она на-азывается с-с-сиф — не сифт. Со-окращенно от сифилиса.

— А это что такое?

— Болезнь, которую можно заполучить, трахаясь, — ответил Ричи. — Ты знаешь, что такое трах, так, Эдс?

— Конечно, — ответил Эдди, в надежде, что не краснеет. Он знал, что у тех, кто старше, из пениса что-то течет, когда он затвердевает. Винсент Талиендо, по прозвищу Козявка, однажды просветил его на школьной перемене. Как следовало из слов Козявки, трахаясь, ты трешься членом о живот девочки, пока он не затвердеет (твой член — не живот девочки). Потом ты трешься еще, пока не начинаешь кончать. Когда Эдди спросил, что это значит, Козявка лишь загадочно покачал головой. Сказал, что словами это описать невозможно, но ты все почувствуешь. Он сказал, что можно попрактиковаться и без девочки — лежать в ванне и тереть член о кусок мыла (Эдди попробовал, но в итоге ему лишь срочно захотелось отлить). И как только, продолжил Козявка, ты это почувствуешь, из пениса вытекает жидкость. Большинство детей называют ее кончиной, указал Козявка, но старший брат говорил ему, что для нее есть по-настоящему научное слово — малофья. И почувствовав, что сейчас она вытечет из тебя, ты должен схватить свой член и очень быстро нацелить его, чтобы выстрелить малофьей в пупок девочки, как только она выйдет из твоего члена. Далее малофья спустится в ее живот и сделает там ребенка.

«Девочкам это нравится?» — спросил тогда Эдди Козявку Талиендо. Сам-то пришел в ужас.

«Наверное», — ответил Козявка, но, похоже, сам в этом сильно сомневался.

— А теперь слушай сюда, Эдс, — продолжил Ричи, — потому что потом у тебя могут появиться вопросы. У некоторых женщин есть эта болезнь. У мужчин тоже, но в большинстве ею болеют женщины. Парень может подцепить ее от женщины…

— Или другого му-ужчины, если они — го-омики, — добавил Билл.

— Точно. Что важно — сиф можно подцепить, сношаясь с тем, кто уже им болен.

— И что делает эта болезнь?

— Заставляет гнить заживо, — по-простому ответил Ричи.

Эдди в ужасе таращился на него.

— Это кошмар, я знаю, но так оно и есть, — продолжил Ричи. — Начинается все с носа. У некоторых парней с сифом проваливаются носы. Потом члены…

— По-о-ожалуйста, — прервал его Билл. — Я то-олько что по-оел.

— Эй, чел, это же научные факты, — резонно указал Ричи.

— А какая разница между проказой и сифом? — спросил Эдди.

— Трахаясь, проказу не подцепишь, — без запинки ответил Ричи и радостно расхохотался, оставив в недоумении что Билла, что Эдди.

После того разговора дом 29 по Нейболт-стрит засверкал новыми красками в воображении Эдди. Глядя на заросшую сорняками лужайку, просевшее крыльцо и забитые досками окна, он чувствовал, что его неудержимо влечет к этому дому. И за шесть недель до строительства плотины в Пустоши припарковал велосипед на засыпанной гравием обочине (тротуар закончился за четыре дома от нужного ему) и через лужайку направился к крыльцу.

Сердце молотило в груди, во рту вновь пересохло — слушая историю Билла о страшной фотографии, он точно знал — его ощущения при приближении к дому в точности повторяли те, что испытывал Билл, входя в комнату Джорджа. И он сомневался, что сам управляет своим телом. Его словно тащили на аркане.

Ноги вроде бы и не шли; вместо этого дом, насупившийся и молчаливый, надвигался на него.

Издалека, на пределе слышимости, до него доносились звуки работающего на грузовом дворе дизельного двигателя и лязгающие удары, которые сопровождали сцепку вагонов. Там формировали состав: одни вагоны загоняли в тупики, другие сцепляли.

Рука Эдди сжимала ингалятор, но, что странно, астма совершенно его не беспокоила, в отличие от того дня, когда он удирал от бродяги с гниющим носом. Оставалось только ощущение, что он стоит на месте и наблюдает, как дом скользит к нему, словно по невидимым каткам.

Эдди заглянул под крыльцо. Никого. Если на то пошло, удивляться не приходилось. Дело происходило весной, а бродяги чаще всего появлялись в Дерри от конца сентября до начала ноября. В эти шесть недель любой человек, если он выглядел более или менее пристойно, мог найти работу на местных фермах. До декабря требовалось собрать картофель и яблоки, поставить изгороди для снегозадержания, подлатать крыши сараев и амбаров, чтобы зима не застала врасплох.

Бродяг под крыльцом Эдди не обнаружил, но следов их присутствия хватало. Пустые пивные банки, пустые пивные бутылки, пустые винные бутылки. Запачканное грязью одеяло, лежащее у кирпичного фундамента, словно дохлая собака. Смятые газеты, старый башмак, вонь, как на помойке. И множество опавших листьев.

Безо всякого на то желания, но не в силах остановиться, Эдди заполз под крыльцо. Он чувствовал, как сердце стучит уже в голове, отчего перед глазами вспыхивали белые звезды.

Под крыльцом вонь усилилась: пахло сивухой, потом и — очень сильно — прелыми листьями. Опавшие листья не шуршали под его руками и коленями. Они и старые газеты только вздыхали.

«Я бродяга, — вдруг подумалось Эдди. — Я бродяга и езжу на товарняках. Вот кто я. У меня нет денег, у меня нет дома, но у меня есть бутылка, и доллар, и место для ночлега. На этой неделе я буду собирать яблоки, на следующей — картофель, а когда мороз скует землю, покрыв ее твердой коркой, что ж, я запрыгну в товарный вагон, который будет пахнуть сахарной свеклой, усядусь в углу, навалю на себя сена, если найду его в вагоне, буду прикладываться к моей бутылке, жевать табак и рано или поздно доберусь до Портленда или Бинтауна,[129] а там, если меня не задержит железнодорожная охрана, запрыгну в один из вагонов „Алабама стар“ и малой скоростью поеду на юг, где буду собирать лимоны, лаймы или апельсины. А если меня задержат, то буду строить дороги для проезда туристов. Черт, мне уже приходилось это делать, так? Я всего лишь одинокий старый бродяга, без денег, без дома, но у меня есть только одно: у меня есть болезнь, которая пожирает меня изнутри. Моя кожа трескается, мои зубы выпадают, и знаете что? Я чувствую, как гнию, словно яблоко, которое становится мягче, я чувствую, как это происходит, как меня выедают изнутри, выедают, выедают, выедают».