The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире - Майкл Мэлоун

Такая нагрузка не остановила его, а, казалось, наоборот – вела к еще большим свершениям. Несмотря на то что у него не было свободного времени, что английский язык был еще слаб, Андраш все равно решил сделать доклад на научно-технической конференции, которую спонсировал Американский институт химических инженеров. Невероятно, практически невозможно (у него же не было никаких преимуществ), но работа Андраша оказалась лучшей. Он был не менее удивлен, чем все остальные: «Будучи студентом, это был первый раз, когда я в чем-нибудь победил».

«Иммиграция – это процесс трансформации», – пишет Андраш в своих мемуарах. Оставалось уладить последнее: его имя.

Практически с момента прибытия в Штаты фамилия Андраша оказалась бременем для него. Профессоры запинались над одной «ф» в конце и над «о» со знаком ударения. «В Венгрии «Гроф» произносится с долгой «о»; здесь же все произносили так, как оно пишется: «Графф»». Когда Андраш поделился проблемой с дядей и тетей, они сказали ему: «Это Америка, просто измени его».

Он так и сделал. Андраш начал присматриваться к разным американским фамилиям. И наконец остановился на «Гроув», так как это было наиболее близким к венгерскому оригиналу. Касательно имени его устраивало «Энди», как его и называли друзья. Позднее он официально изменил его на «Эндрю». А второе имя он выбрал «Стивен» – прямой перевод венгерского «Иштван». Теперь он стал Эндрю С. Гроув.

Кстати, одной из причин пронесенного через всю оставшуюся жизнь расположения Эндрю по отношению к Городскому университету Нью-Йорка был и такой момент. Когда, сменив имя, он пришел в кабинет регистратора, чтобы сказать об этом, реакцией было простое «О’кей». Клерк даже не стал ничего добавлять в запись об Андраше, а просто взял ручку, зачеркнул старое имя и вписал новое. Сделано. Эндрю Стивен Гроув стал полноценным гражданином Америки в 1962 году.

Прошел Гроув и еще одну ступень в своем становлении американцем. Летом 1957 года, его первым летом в Америке, Эндрю искал работу. Он заметил объявление от фирмы Maplewood, курортной гостиницы в Нью-Хэмпшире, искавшей помощников официанта. Maplewood, массивное здание в викторианском стиле, обслуживавшее еврейские семьи уже на протяжении почти века, искала, вероятнее всего, еврейских старшеклассников из Бруклина или Хобокена, но уж точно не из Будапешта. Началось собеседование неловко, но, благодаря личностным качествам, Энди получил эту работу.

Такой опыт, наверное, дезориентировал бы человека, только втягивающегося в жизнь большого города и вдруг оказавшегося на курорте в Нью-Хэмпшире, но Энди просто пошел напролом через это все. Он быстро нашел свое место – еще до того как старые работники обратили на это внимание. Уже спустя несколько дней после устройства на работу, 10 июня, он стал встречаться с девушкой. Она была не из самых хорошеньких, но это многое сказало о нем окружающим.

Прошло еще несколько дней – и он повстречал девушку, гораздо больше подходившую его личности и, скажем уж как есть, истории. Ее звали Ева Кастан. Она была на год старше Энди, а родилась она в Вене. Ее семья сумела спастись от нацистов, когда ей было всего три, переехав а Боливию, а затем, когда ей было восемнадцать, в Куинс. У нее, правда, был молодой человек, но Эндрю это не остановило: они поженились через год после первой встречи.

Пара поженилась в римской католической церкви в районе Куинс. Один из друзей Евы предложил так сделать. Энди позднее прокомментировал странный выбор места проведения свадьбы: «Мне было глубоко наплевать».

Новобрачные согласились, что им обоим не очень нравился Нью-Йорк («холодный, мокрый, уродливый город», – описывал Энди). По совету одного из профессоров Энди, они решили провести медовый месяц в Калифорнии. И – влюбились в это место. Энди был особенно впечатлен Университетом Беркли и прилегающим районом (удивительно, но Стэнфорд ему не понравился). Они решили обязательно сюда вернуться; Энди надеялся получить работу на нефтеперерабатывающем заводе в Ист-Бэй, а Ева планировала устроиться в местную психиатрическую больницу (она заканчивала магистратуру по общественной работе в Колумбийском университете). На Манхэттен они возвращались, только чтобы закончить образование.

Было три профессора, сыгравших в судьбе Гроува решающую роль в ходе его обучения в Нью-Йоркском университете: Моррис Колодни, научный руководитель Энди на первом курсе и тот, кто посоветовал ему Калифорнию; Алоис К. Шмидт, курсы химии которого приводили в ужас целое поколение начинающих химиков; и Харви Лист, чей курс гидродинамики сильно интересовал Энди и был причиной, по которой он рассматривал карьеру в области нефтепереработки.

Из этих троих самое большое влияние на личность Энди и его мировоззрение оказал Шмидт. Оглядываясь назад, Гроув говорил, что Шмидт научил его «стойкости» и «обладал бесцеремонным, не признающим глупости характером, который я без труда перенял. Вежливые люди критиковали такое поведение, но Шмидт его практиковал. Я подумал, что раз он может, то и я могу». Он также сказал: «Гарри отправлял меня в гидродинамику, когда Шмидт превращал меня в засранца». Многие сотрудники Intel и конкуренты говорят, что он слишком хорошо освоил последнее.

После выпускного экзамена, летом 1960 года, молодая пара собрала чемоданы и уехала на запад. Энди был принят в аспирантуру в Беркли, и, помимо того, его ждала работа на лето в Химической компании Штауффера, расположенной в нескольких километрах от студенческого городка. Место работы оказалось ужасным – по словам Энди, «жалкое» и «запущенное» место, а сама работа – скучная и бессмысленная. Еще хуже было отношение работников. «Один случай мне запомнился и сильно повлиял на меня как на будущего менеджера. Люди работали по субботам… И я обнаружил, что они сидят и сплетничают, посматривая в окно, чтобы увидеть, когда последний из начальников уедет. Через несколько минут после того, как последний из них уезжал, офис становился пустым. Все сваливали».[218]

Такое описание работы в Intel не получилось бы ни у кого, уж Энди сделал для этого все.

Занятия начались осенью того года, и Энди, блестяще окончив университет в Нью-Йорке, с ужасом обнаружил, что он снова не справляется с нагрузкой, что он – на грани вылета из аспирантуры. Ситуация аховая: он пытается понять, что говорит преподаватель, а все остальные студенты спокойно записывают за ним, будто материал совершенно прост.

Потом, когда отчаяние приближалось к пику, произошла неожиданная вещь. Как он ни пытался, Энди понял, что не видит логики в том, что написано на доске. Он поднял руку и задал вопрос. Профессор остановился, посмотрел на то, что написал, и обнаружил ошибку. Он вернулся и исправил ее. И Энди наблюдал за тем, как остальные студенты исправили ошибку в своих записях в той же манере.