Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями - Ежи Эдигей

И он подействовал.

Профессор побледнел.

— Я… я просто глазам не верю… ведь это… это Шекспир…

— Знаю, — сказал я.

— …«Сонеты»… первоиздание 1609 года. Это библиографическая редкость. Во всем мире существует всего тринадцать экземпляров этого издания…

— Теперь их будет четырнадцать, профессор, — сказал я. — Но у меня есть кое-что еще.

Я извлек из портфеля следующую книгу.

— Прошу вас, профессор. Это «Страстный пилигрим», тоже в первом издании 1599 года.

Я протянул ему книгу. Он смотрел на нее, словно не отваживаясь взять ее в руки.

Потом все-таки взял и открыл на титульном листе. Руки у него дрожали. Дрожали так сильно, что ему пришлось положить книгу на стол.

— Хотите сигарету, профессор?

— Спасибо, я не курю.

Я все-таки зажег две сигареты, одну для себя, другую для него. Потом передвинул большую эмалевую пепельницу так, чтобы она стояла между нами, но подальше от двух невзрачных коричневых книжиц.

Он сидел, уставившись на меня и держа сигарету в руке. Я чувствовал себя не то привидением, не то колдуном — так, во всяком случае, меня воспринимал он, судя по его взгляду.

— Нет, нет, профессор, это не сон, — сказал я.

Я по-прежнему чувствовал, что поступаю не совсем благородно, заставляя профессора так волноваться. Но я потратил столько усилий и столько претерпел за последние месяцы, что мне необходимо было почувствовать, что я трудился не зря.

— У вас… есть еще? — выговорил он.

— Вчера у меня был еще один экземпляр, — сказал я. — Но сейчас у меня его нет. И я не знаю, кто его взял.

—..?

— Первое издание «Гамлета».

Он смял в пепельнице сигарету, которую даже не поднес ко рту. Он мял и мял ее, не замечая, что надавливает пальцами на ее горящий кончик.

— Но вот еще, профессор.

Я извлек из школьного портфеля еще одну книгу.

Он посмотрел на нее. Я затрудняюсь описать словами выражение его лица.

— Это первое издание шекспировского «Тита Андроника», — сказал он, — издание ин кварто 1594 года. До сих пор оно было известно в единственном экземпляре. Его нашли в Сконе в 1905 году. Сейчас оно находится в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне. Теперь оно имеется в двух экземплярах.

— Да, — подтвердил я. — Сколько же они стоят?

Он не ответил. Он не отрывал взгляда от трех невзрачных книжиц.

— Откуда они у вас?

— Я их нашел. На чердаке.

Он вдруг оживился.

— На чердаке… Недаром я всегда говорю… Подумать только, какие сокровища валяются на чердаках. И сколько их выбрасывают и сжигают. Старые книги… Для невежд это всего лишь старье — а сколько на свете таких невежд! Вот так и уничтожили почти все… выбросили или сожгли. Но все-таки, значит, кое-кто их припрятал, знал, какую ценность они представляют!

— Да, Вот об этом-то я вас и спрашиваю. Какая им цена?

— Какая им цена? Не знаю… Их на свете считанные экземпляры… А вы… вы хотите знать, сколько они стоят?

— Да. Хотя бы примерно.

Он снова вперил взгляд в коричневые книжицы.

— Эти три, и еще «Гамлет»… Не знаю… в точности не знаю. Но помнится, за экземпляр «Сонетов» заплатили 200 тысяч крон…

Я приберег напоследок козырной туз.

— У меня есть еще одна книга, профессор Смидт. Если вы не возражаете, подойдем к окну, поближе к свету.

Он встал. Во взгляде у него был испуг.

Мы подошли к окну, я прихватил с собой коричневый школьный портфель. У окна я извлек из портфеля последнюю книгу и протянул профессору.

Он открыл ее, взглянул на титульный лист. Потом осторожно перелистал, Не знаю, как долго мы стояли у окна.

Потом он протянул мне книгу каким-то странным, неловким движением. Потом прошел через всю комнату, как заведенный автомат. Как автомат, у которого завод на исходе.

Все-таки ему удалось добраться до дивана. И тут он рухнул — рухнул на свой ржаво-красный диван.

Я испугался.

— Вам дурно… Я принесу воды…

Я оглянулся вокруг. Неужели в роскошных современных кабинетах нет такой элементарной вещи, как водопроводный кран? К счастью, оказалось, что есть. В маленькой нише за дверью была раковина. Я взял стакан и наполнил его водой.

— Выпейте, профессор.

Он отпил воды. Потом выпрямился на диване.

— Это… это сенсация… настоящая сенсация!.. Я, кажется, не совсем здоров… Сенсация… Понимаете ли вы, что у вас в руках… Где они?..

Он вдруг подскочил.

— Здесь, здесь, не беспокойтесь. На столе перед вами.

Он сразу успокоился.

Он сидел и смотрел на ту последнюю книгу, которую я показал ему у окна. Смотрел и не верил своим глазам. Но наконец вынужден был поверить.

— Вы отдаете себе отчет в том, что это за книга, доцент Бакке?

— Да, — сказал я. — Это «Ромео и Джульетта», тоже в первом издании. Но, насколько я понимаю, с собственноручными пометками автора на полях…

— Да…

— Ну а теперь, профессор, что вы скажете о стоимости всех этих книг?

— Не могу… — сказал он. — Не в силах… Это сенсация… Скажите, у вас правда больше ничего нет?

— Нет.

Он вздохнул.

— Слава богу. Я бы не вынес. Я бы лишился чувств.

— Вы и так лишились чувств, профессор. Ну так все-таки сколько они стоят?

— Деньги.. — сказал он. — Разве дело в них? Неужели вы думаете только о деньгах?

— Нет. Эти книги вообще не мои. Но у вас, как видно, тоже мелькнула мысль об их цене, если в самый разгар наших подсчетов у вас подкосились ноги?

— Это сенсация… Впрочем, я уже говорил… Сколько они стоят? Господи, спаси и помилуй, пожалуй, тут речь идет о миллионах…

Я засунул четыре книжицы поглубже в портфель. Он попытался встать.

— Неужели вы намерены ходить по городу с этим сокровищем?

— Нет. Я сейчас же направлюсь в одно надежное место — в Управление уголовной полиции Осло, к инспектору Карлу-Юргену Халлу. Там я оставлю их на хранение, Спасибо за помощь, профессор. Вы знаток Шекспира, возможно, вам еще придется иметь дело с этими изданиями. Спасибо за помощь… Впрочем, я, кажется, тоже начинаю повторяться… До свиданья, профессор Смидт.

Он меня не слышал.

Он сидел на своем ржаво-красном диване.

И не заметил, как я исчез.

Может быть, прабабка Лунде совершенно выжила из ума.

А может быть, наоборот, была в полном рассудке.

Мне трудно прийти к окончательному выводу, Она владела миллионным состоянием — кто знает, как оно ей досталось. Для этого надо проникнуть в спекуляции, интриги и тайны многих поколений ее предков.

Одно, во всяком случае, несомненно — к концу жизни она немного впала в детство. Маленькая, дряхлая, похожая — с кем ее сравнила Виктория? — ах да, похожая на цыганку, она шаркала по старому чердаку, который в ее времена, наверное, содержался в образцовом порядке, пока наконец не набрела на прямо-таки идеальный тайник. Никому из ее потомков не придется знать нужды.

Но, конечно, старуха Лунде и представить себе не могла, к каким последствиям приведет ее поступок.

Два покушения на убийство, которые по чистой случайности — по счастливой случайности — так и остались покушениями.

На этом мои мысли застопорились.

Было ведь еще кое-что.

Была надпись на могиле фру Виктории Лунде.

В этой надписи крылась главная загадка.

Одну загадку я разрешил. Я нашел то, что старуха Лунде спрятала на чердаке. Но еще не разгадана надпись на могиле фру Виктории Лунде. И, по сути дела, не раскрыты два загадочных покушения на убийство, а следовательно, не сделано главное — не найден таинственный убийца.

Я потерял счет выкуренным сигаретам.

За окном стояла непроглядная тьма мартовской ночи.

На мгновение я вспомнил о профессоре Кристиане Смидте. Интересно, спит он или нет. Может, он тоже сегодня не сомкнет глаз. Но если его и вправду мучает бессонница, то лишь от профессионального восторга, из-за сенсации, которую он узнал всего часов двенадцать назад.

Мне не спалось. Я сидел на краю кровати — сидел так, чтобы меня нельзя было увидеть из окна. Дверь моей комнаты я снова запер на ключ.

Что сказал Кристиан? О чем меня спросил? Его вопрос засел у меня в мозгу.

Он спросил, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов?

Я понимал, насколько это важно. Конечно, убийца никогда не проговорится сознательно. Но убийца или кто-нибудь другой может ненароком обронить слова, которые окажутся ключом к этому сплетению головоломок.

Кристиан что-то подозревает. Подозревал все время. Почему он не рассказал о своих подозрениях мне? Потому ли, что хотел отвести от меня опасность? Или боялся, что я невольно проболтаюсь? Но почему тогда он не поделился своими подозрениями с Карлом-Юргеном? Ему-то ведь опасность не грозит?

Кристиан что-то знает, я в этом уверен. Он не хочет рассказать это ни мне, ни Карлу-Юргену. Но я уверен: если Кристиан что-то знает, значит, он знает правду. Почему же он не хочет сообщить ее ни мне, ни Карлу-Юргену?