Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ганс БЕТЕ, Нильс БОР, Энрико ФЕРМИ, Джон НЕЙМАН, Бруно РОССИ, Георгий КИСТЯКОВСКИЙ, Эмилио СЕГРЕ, Дж. И. ТЭЙЛОР, Уильям ПЕННИ, Артур КОМПТОН, Эрнест ЛОУРЕНС, Гарольд ЮРИ, Ханс СТЭНАРМ, Эдвард ТЕЛЛЕР, Перси БРИДЖМЕН, Вернер ЭЙЗЕНБЕРГ, ШТРАССМАН.
Это был список ученых Манхэттенского проекта, к которому по каким-то причинам были добавлены фамилии Эйзенберга (то есть Гейзенберга) и Штрассмана. Хотя Гарднер этого еще не знал, список относился к отчету, который Холл передал Курнакову и Яцкову в октябре 1944 года.
Из-за дезертирства Гузенко был раскрыт Нанн Мэй, шпионивший за Манхэттенским проектом в пользу СССР из далекой монреальской лаборатории. Теперь, как можно было полагать, появилось свидетельство о шпионаже на территории самих США.
Надеюсь, у вас скоро родится малыш
Возможно, Фукс решил вернуться в Великобританию, движимый своего рода чувством верности, но та Британия, на землю которой он ступил в конце июня 1946 года, была унылой и негостеприимной. Правительство Эттли приняло решение с июля ввести карточки на хлеб, чем вызвало гнев оппозиционной партии консерваторов и протесты со стороны Национальной ассоциации профессиональных пекарей и Британской лиги домохозяек. Во время войны карточки на хлеб не вводились ни разу, и теперь, принимая такое решение, правительство признавало обнищание нации[188]. В довершение всего зима 1946–1947 года выдалась в Британии одной из самых суровых за всю историю, с сильными снегопадами и морозами до —20° C и ниже.
Несмотря на все трудности, Фукс сравнительно благополучно устроился в Харвелле. В британское исследовательское общество входил небольшой костяк физиков, работавших в Лос-Аламосе. Среди них сложилась атмосфера, весьма напоминавшая ту, что была на Холме. Ученые разделяли идеалистические чувства о мирном использовании атомной энергии. Фукс приобрел нескольких новых друзей.
Тем временем Фукс приостановил свою разведывательную деятельность. На последней встрече с Голдом тот дал ему указания о встрече со связным в Британии, но Фукс решил не выполнять этих инструкций и не идти на контакт. Возможно, его все еще беспокоило разоблачение Нанна Мэя и суд над ним, или же Фукс подозревал, что за ним следят. И действительно, ученые, выезжавшие за рубеж для работы в секретных проектах, в то время были под слежкой британской разведки. Фукс принялся за работу — в своем фирменном сухом, сдержанном стиле.
Когда Пайерлс с женой решили сбежать от суровой британской зимы и отдохнуть на лыжном курорте в Швейцарии, Фукс с радостью согласился присоединиться к ним. Вернувшись в Британию через две недели, он решил возобновить шпионаж в пользу СССР.
Поскольку его контакт с советскими агентами был разорван, он решил восстановить связь через Юргена Кучински, но Кучински уже вернулся в Германию и работал в советской оккупационной зоне. На связь с советской разведкой его вывела другая немецкая коммунистка, эмигрантка Иоганна Клопштех. Фуксу сказали встретиться с новым связным в пабе «Лошадиная голова» в Вуд-Грине севернее Лондона 27 сентября 1947 года. Он должен был иметь с собой номер журнала Tribune и искать человека с красной книгой.
Связным оказался Александр Феклисов, агент НКВД, управлявший сетью связей Розенберга и работавший вместе с Яцковым в Нью-Йорке. Феклисов наблюдал с другой стороны улицы, как Фукс вошел в паб, а затем последовал за ним. Феклисов знал Фукса по фотографии, но вот Фукс не знал, с кем должен встретиться. Однако Клаус заметил красную книжку и подошел к стене, на которой в рамках висели фотографии знаменитых английских боксеров.
«Думаю, сильнейший британский тяжеловес — Брюс Вудкок», — произнес Фукс.
«О нет, Томми Фарр определенно лучше», — ответил Феклисов.
Это был пароль и отзыв. Феклисов и Фукс порознь вышли из паба. Только на улице Феклисов вновь подошел к Фуксу, представился Юджином и задал несколько вопросов, которые ему сообщили в Центре, в том числе о возможности создания водородной бомбы «Супер». Фукс обещал ответить на эти вопросы при следующей встрече.
Феклисов назначил новые встречи в пабе «Пятнистая лошадь» на Патни-Хай-стрит и на выходе из станции метро Кью-Гардене. Планировалось встречаться раз в два-три месяца.
«Очень рад снова с вами встретиться, — сказал Фукс прощаясь. — Надеюсь, у вас скоро родится малыш».
Феклисов не понял: «Какой малыш?»
«Ваша бомба. Судя по вопросам, которые вас интересуют, у вас на это уйдет год-два. Американцы и наши английские исследователи считают, что вам понадобится лет семь-восемь. Они сильно ошибаются, и меня это радует».
Затем Фукс вручил Феклисову объемный пакет, в котором были важные документы по добыче плутония, — Фукс получил их уже после прибытия в Великобританию.
«Спасибо», — просто сказал Феклисов.
«Ради Бога, — ответил Фукс, — я всегда буду перед вами в долгу».
Фукс рассказал Феклисову о том, что британцы намерены развивать независимую программу по созданию бомбы. Первая британская бомба должна была быть плутониевой, а руководителем оружейного отдела в принадлежавшем Министерству обороны комплексе Форт-Холстид графство Кент назначили Уильяма Пенни. На тот момент даже коллеги Фукса по Харвеллу не знали об этом решении.
Когда в ноябре 1947 года в Вашингтоне созвали заседание Объединенного комитета по политическим вопросам, чтобы определить, какую информацию по атомной программе следует рассекретить, именно Фукс представлял британскую сторону. Он присутствовал на собрании вместе с британским Вторым секретарем Дэвидом Маклином, также советским шпионом. Вероятно, ни тот, ни другой так и не узнали, что были тогда в одной лодке. Один из участников позже вспоминал о том, что был несколько раздражен «консервативным» мнением Фукса о том, какую информацию можно свободно рассекретить, а какая должна остаться в тайне.
Жизнь в Сарове
Советские физики стали массово прибывать в Арзамас-16 весной 1947 года. Вениамин Цукерман, специалист по импульсной скоростной рентгеносъемке при взрывах, которого выбрал для работы в проекте Харитон, так описывал свой приезд в мае:
Мы приехали в настоящий новый мир. Все было новым и неожиданным: густой лес, прекрасные вековые сосны, монастырь на высоком речном берегу, его соборы и белая колокольня.
И в резком противоречии со всем этим — серые силуэты заключенных, которые шли через городок по утрам и вечерам.
Автономная республика Мордовия была полна тюрем и колоний. Поскольку в Сарове строился секретный комплекс, к работам не привлекали политических заключенных. Рабочие, занятые здесь, были указниками — то есть они обвинялись в нарушении указов, а не уголовного кодекса. Если срок заключения какого-то строителя заканчивался еще до того, как было завершено строительство, Берия просто продлевал этот срок. Освободив этих людей, отсылали на Дальний Восток, как можно дальше от того завода, который они помогали строить. О «серых силуэтах заключенных» редко вспоминают ученые, которые тогда собирались в Арзамасе-16, но, как писал Харитон, эти тени «регулярно врывались в сознание».
Хотя номинально ученые были свободны, фактически они стали заключенными, которым не отказывали ни в чем, кроме воли. Советская атомная промышленность развивалась как сеть в высшей степени секретных комплексов под названием «Закрытые административно-территориальные образования» (ЗАТО). В конце концов такие места стали называть «Белый архипелаг». Условия здесь были по крайней мере лучше, чем в лагерях, которые образовали знаменитый «Архипелаг ГУЛАГ». Когда американские и эмигрировавшие в Америку ученые собирались на Холме в 1943 году, они горько жаловались на то, что живут как в «концентрационном лагере», окруженном изгородью, обвитой колючей проволокой. Но в Арзамасе-16 гнетущие условия еще более усугублялись практически неприкрытой угрозой «высшей меры наказания», которая ждала ученых в случае провала. В конце концов этим проектом руководил самый страшный палач Сталина.
Вот как описывал свои впечатления от всего этого физик Лев Альтшулер:
Это был не просто режим, а образ жизни, определявший поведение людей, мысли и душевное состояние. Я часто видел один и тот же сон, от которого пробуждался в холодном поту. Мне снилось, что я иду по московской улице и несу в дипломате секретные и сверхсекретные документы. И меня убивают, потому что я не могу объяснить, откуда они у меня.
Но при Сталине, в атмосфере гнетущей секретности и страха русские души также были полны огромного энтузиазма, искусства, романтики и юмора. Огромные страдания, которые выпали на долю страны в войну, стали коллективной памятью. Ученые чувствовали, что угроза нападения Америки, которая применит атомное оружие, абсолютно реальна, и теперь напряженно работали, чтобы добиться равновесия сил. Цукерман писал по этому поводу: