Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

Утром охотились за утками, днём отсыпались в избушке, купались в озере, подолгу лежали на его берегу, обсуждая подробности охоты.

Силыч, по доброй воле, почти всегда выполнял обязанности кока, превосходно готовя утиный суп и жаркое. Ему с шутками и прибаутками помогал Перегудов.

Перед сумерками мы опять расходились по лугам — в звонкой тишине и малиновом блеске зари начинался утиный перелёт.

Силыч неизменно горячился, внося в охоту, как и в любое дело, всю кипучесть своей натуры…

Иногда на охоту с нами ездили Лидия Сейфуллина и её муж писатель Валерьян Павлович Правдухин.

Не раз бывал в домике на Имарке известный поэт Эдуард Багрицкий. По вечерам, после охоты, Багрицкий читал стихи — как свои, так и других поэтов, чаще всего Киплинга, Гумилёва, Пастернака, Сельвинского.

Во время наших охотничьих поездок бывали интересные встречи. Одна из них — с удивительной девушкой Ниной, которая жила недалеко от озера в поселке Умёт. Она работала счетоводом в лесхозе, но при этом страстно любила литературу: могла подолгу читать наизусть Пушкина, а из современных поэтов — Багрицкого и Есенина. Новикова-Прибоя и Низового она покорила тем, что, как оказалось, читала все их произведения».

Писатели-охотники общими силами помогли Нине перебраться в Москву, где она поступила в институт, вышла замуж.

Вот как вспоминает один из весенних дней на охоте В. Лидин:

«Начало весны; тревожная, бродящая в крови пора жизни. Начались мартовские тока. Уже давно, ещё в Москве, Силыч затомился, стал отрешённым от московской жизни. Он был уже весь здесь, в предвесенних полях, на вольной природе, столь близкой его душе моряка и охотника. Он был искатель, ходок, при этом неутомимый искатель и неутомимый ходок. Море, ветер; весна, птичьи перелёты; мартовские глухариные и тетеревиные тока; зимняя пороша; шумный круг друзей; содвинутые в дружбе стаканы; бесконечные охотничьи и всякие иные истории, — тут он оживлялся, шумел, был неистощим на шутку, песню, дружбу и веселье. Удивительной лёгкости был этот человек, которого все друзья звали сокращённо „Силыч“, вкладывая в это слово много хорошей, настоящей нежности».

И дальше:

«Весеннее утро холодное, нужно терпение, но сейчас на поляне перед нами должно совершиться чудо: уже видно, как с дерева на дерево перелетают, подлетая всё ближе, тяжёлые чёрные тетерева. Уже во всех концах леса начинается волшебная музыка токования, песня весны, — и, страстный охотник, Силыч заворожён в своём шалашике. Вот к чучелу выставленной им тетёрки широким полётом сверху спускается большой тетерев, но выстрела из шалашика не последовало, Силыч его не убил. Позднее, чуть конфузясь, он признался мне:

— Жалко было убивать. Я прицелился было, да вижу, как он крылья распустил, топчется вокруг чучела по земле и бормочет и чуфыкает… до чего же был хорош! — Любовь к природе оказалась в нём сильнее страсти охотника, и вот уже обстоятельно Силыч достаёт фляжку, нож, колбасу, которой хорошо закусить добрый глоток на воздухе. — Только, слушай, ты того… не рассказывай, что я не выстрелил, — просит он вдруг стеснительно. — Охотники засмеют: тетерева пожалел».

«Он весь, — пишет Лидин, — растворился в природе, слушает её звуки, нюхает её запахи, живёт охотничьей жизнью, когда ещё затемно надо пробираться по глухим местам к глухариному току, когда весь мир вокруг полон движения, шелеста крыльев и птичьих голосов. Москва, литература — это далеко, это там где-то; сейчас он слился с землёй, с весенним её плеском и бульканьем, и в эти дни можно сказать про него, что он счастлив».

Лидин пишет о Силыче с восхищением, подмечает в своём друге главное: «Он не любит ничего обычного, повседневного. Всё обычное для него — застой души, а его душа полна жизни, движения…»

Прочувствованные на охоте моменты единения с природой, моменты очарованного восхищения её скромной, непостижимой и притягательной красой, разумеется, находили место в произведениях Новикова-Прибоя, чья проза изобилует не только яркими, красочными морскими пейзажами, но и акварельными зарисовками родных среднерусских просторов.

Много лет Алексей Силыч собирал материал для охотничьего романа «Два друга». Урывками делал наброски, писал отдельные главы. Отдаться полностью этой работе мешали другие произведения.

О своём заветном замысле Новиков-Прибой делился с писателем Иваном Арамилевым, таким же заядлым охотником, как он сам.

«Я изображу, — говорил он, — все виды русской охоты. Покажу все времена года нашей природы. Это будет самая задушевная, самая интимная моя книга. Тут много своего, личного, но писать от первого лица, как большинство моих повестей, не буду. Героем будет художник, человек тонкой и чистой души, влюблённый в природу, охотник божьей милостью, романтик и мечтатель».

Одна из глав неоконченного романа, напечатанная как отдельный рассказ («Клок шерсти»), получила в 1938 году первую премию на литературном конкурсе в Швейцарии.

В романе «Два друга» покоряют своей поэтичной прозрачностью пейзажи:

«Только что прошёл, рассыпавшись блестящим жемчугом, мелкий дождь. Остатки жидких облаков разбрелись по небу, не заслоняя собою вечернего солнца. Зелень трав, ивняковых кустарников и редких ольховых деревьев посвежела и разноцветно заискрилась каплями росы. Широко расстилались пойменные луга. Пахло особенным запахом болотных растений: бывалый человек может определить их с завязанными глазами. Майский воздух был чист и прозрачен, и всё в природе как будто обновилось»;

«Над лесом распростёрлась голубая высь. Сквозь голые деревья разливались косые лучи уходящего солнца. Чувствовалось, как под животворящим теплом пробуждается земля, покрываясь нежно-молодыми побегами травы. Кое-где расцвели подснежники и фиалки — первые радостные дары весны»;

«Солнце уже скрылось, и лишь на вершинах деревьев догорали его последние лучи. Под вечерним небом рыхлые и серые низины закурились лёгким беловатым туманом. Недалеко поблёскивало болото, постепенно окрашиваясь в медно-рыжий цвет».

А в следующем фрагменте мы не только видим — мы слышим ликование раннего утра «расцветающей весны»:

«Через луга послышались первые голоса воркующих тетеревов. Постепенно число их увеличивалось, игра становилась громче, страстнее. В ольшанике просыпалась болотная дичь: клинкали красноголовые нырки, скрипели, разыскивая самок, стрекуны и где-то быком мычала выпь, эта мрачная и одинокая птица. Бледнеющая высь зазвенела песнями жаворонков. С какого-то далёкого озера, скрывающегося в таёжной глуши, чистыми и высокими нотами донеслись крики журавлей. Медленно ширилась и зарумянивалась заря, а вместе с нею на огромнейшем пространстве вокруг как будто невидимые музыканты начали разыгрывать концерт в честь расцветающей весны, вливая в него всё новые и новые звуки».