Последний римский трибун - Эдвард Бульвер-Литтон

Непредвиденный тон Риенцо, исполненный достоинства, остановил и смутил старшину; он взглянул на Бреттоне; тот дал ему знак удалиться, и он ушел.

– Что надо делать?

– Господин рыцарь, – отвечал Риенцо, – давайте поймем друг друга. Хотите вы мне служить или нет? Если хотите, то вы не равный мне, а подчиненный, и должны повиноваться, а не приказывать; если не хотите, то я заплачу вам мой долг и тогда, – свет довольно просторен для нас обоих.

– Мы обещали быть верными вам, – отвечал Бреттоне, – и это должно быть исполнено.

– Прежде чем я опять приму вашу верность, – сказал Риензи медленно, – одно предостережение: для открытого врага у меня есть меч, а для изменника, – помните это, – Рим имеет топор. Первого я не боюсь; ко второму не знаю пощады.

– Эти слова не должны произноситься между друзьями, – сказал Бреттоне, побледнев от сдерживаемого волнения.

– Друзьями? Значит, вы – мои друзья! Ваши руки! Так вы друзья и докажите это! Милый Аримбальдо, ты, подобно мне, книжный человек, ученый солдат. Помнишь ли ты в римской истории один случай, когда в казне недоставало денег для солдат. Консул созвал патрициев и сказал: мы, люди начальствующие и должностные, должны первые пополнить этот недостаток. Вы слушаете меня, друзья мои? – Патриции поняли намек. Они нашли денег, и армии было заплачено. Этот пример как раз для вас. Я сделал вас предводителями моего войска, Рим осыпал вас своими почестями. Вы покажете пример щедрости, и римляне таким образом поучатся у вас этому. Не смотрите на меня, друзья мои! Я читаю в вашей благородной душе и благодарю вас наперед. Вы пользуетесь почестями и должностями. У вас есть и деньги, заплатите наемникам, заплатите.

Если бы гром разразился у ног Бреттоне, то он не был бы ошеломлен сильнее, чем при этом простом внушении Риенцо. Он посмотрел на лицо сенатора и увидел улыбку, которой научился уж бояться, несмотря на свою смелость. Он почувствовал, что попал в яму, которую вырыл для другого. По лицу сенатора он видел, что отказать, значит объявить открытую войну, а время еще не созрело для этого.

– Вы соглашаетесь, – сказал Риенцо, – и хорошо делаете.

Сенатор ударил в ладоши, вошел его телохранитель.

– Позови главных старшин.

Старшины вошли.

– Друзья мои, – сказал Риенцо, – мессер Бреттоне и мессер Аримбальдо имеют от меня поручение разделить между вами тысячу флоринов. Сегодня вечером мы станем лагерем под Палестриной.

Старшины удалились, заметно удивленные. Риенцо посмотрел на братьев, смеясь в душе; его саркастический нрав наслаждался своим торжеством:

– Вы не жалеете о вашем пожертвовании, друзья мои?

– Нет, – сказал Бреттоне, вставая, – эта сумма мало увеличивает наш долг.

– Откровенно сказано. Ваши руки еще раз! Добрый народ Тиволи ждет меня на площади. Надо сказать ему несколько слов! Прощайте до полудня.

Когда дверь затворилась за Риенцо, Бреттоне гневно ударил по рукоятке своего меча.

– Римлянин смеется над нами, – сказал он. – Но пусть только Вальтер де Монреаль явится в Риме, и гордый шут дорого заплатит нам за это.

– Тс! – сказал Аримбальдо. – У стен есть уши. Этот чертенок, молодой Виллани, кажется, постоянно ходит за нами по пятам!

Солдатам было заплачено. Армия двинулась. Красноречие сенатора увеличило войско его волонтерами из Тиволи, и беспорядочная полувооруженная толпа крестьян из Кампаньи и соседних гор присоединилась к его знамени.

Палестрину осадили. Риенцо продолжал искусно наблюдать за братьями Монреаля. Он удалил их наемных солдат под предлогом обучать итальянских волонтеров военному делу и дал им начальство над менее дисциплинированными итальянцами, которых, как он думал, они не осмелятся подстрекать. Сам он принял начальство над иностранцами. Но как охотники преследуют свою добычу на всех самых хитрых поворотах ее, так непреклонная и быстрая судьба гналась по пятам за Колой ди Риенцо.

V

ПРОИСШЕСТВИЯ ВЕДУТ К КОНЦУ

Между тем Лука ди Савелли и Стефанелло Колонна разговаривали наедине с гостем, который тайно пробрался в Палестрину накануне того дня, когда римляне разбили свои палатки под ее стенами. Этот посетитель, которому можно было дать несколько более сорока лет, сохранял еще вполне необыкновенную красоту фигуры и лица, которой он отличался в молодости. Но это был уже не тот характер красоты, который мы описывали, представляя читателю эту личность в первый раз. Почти женская нежность черт и цвета лица, аристократический лоск, грациозная приятность манер, отличавшие Вальтера Монреаля, исчезли; жизнь из превратностей и войн сделала свое дело. Его манеры были теперь отрывисты и повелительны, как у человека, привыкшего управлять дикими умами: грация убеждения заменилась теперь суровостью приказания.

– Вам должно быть известно, – сказал Монреаль, продолжая речь, которая, по-видимому, производила большое впечатление на его собеседников, – вам должно быть известно, что в вашей борьбе с сенатором я один поддерживаю равновесие. Риенцо полностью в моих руках: мои братья командуют его войском, я его заимодавец. От меня зависит утвердить его на троне или отправить на эшафот. Мне стоит только приказать, и Великая Компания войдет в Рим, но, мне кажется, и без ее помощи наша цель может быть достигнута, если вы не измените мне.

– А между тем ваши братья осаждают Палестрину! – сказал Стефанелло резко.

– Но они имеют от меня приказание тратить попусту время под ее стенами. Разве вы не видите, что через эту самую осаду, которая будет бесплодна, если я захочу, Риенцо теряет свою славу в Италии и популярность внутри Рима?

– Господин рыцарь, – сказал Лука ди Савелли, – вы говорите, как человек, хорошо знакомый с глубокой политикой времени, и при угрожающих нам обстоятельствах ваше предложение кажется приличным и умеренным. Значит, вы беретесь восстановить наше положение, а Риенцо уничтожить...

– Нет, нет, – возразил Монреаль с живостью. – Я согласен или покорить и уменьшить его силу, так чтобы сделать его куклой в наших руках, а власть его – пустой тенью, или, если его гордая душа будет биться в своей клетке, дать ей больше простора в пустынях Германии. Я хочу или заковать, или изгнать его, но не убивать.

– Я понимаю ваши намерения, – сказал Лука ди Савелли со своей ледяной улыбкой, – и согласен с ними. Пусть бароны будут восстановлены, и я готов согласиться на долговечность трибуна. Вы обещаете сделать это?

– Обещаю.

– И взамен вы требуете нашего согласия на предоставление вам звания подесты на пять лет?

– Да.

– Я, по крайней мере, соглашаюсь на ваши условия, – сказал Савелли, – вот моя рука.