Говорят сталинские наркомы - Георгий Куманёв

Из общения со Сталиным, из наблюдений за ним и окружающими его людьми я усвоил некоторые уроки. Сталин чувствовал фальшь и не прощал ее. Идет ли речь о характеристике события или человека, говори ему, что думаешь. Если ему не по нраву, вспылит, бросит телефонную трубку. Или скажет свое знаменитое: «Уходите

прочь!». Однако отойдя от гнева, косвенно даст понять, что ты правильно поступил, сказав, что думал. Хотя и не прав по существу.

Другая его черта, к этой примыкавшая, — привычка твою же характеристику лица или события выносить на публику, в более или менее широкий круг людей. И наблюдать и их реакцию и твою. Так что обычные недомолвки, умолчания, полуупреки и полупохвалы и прочий атрибут служебной дипломатии в общении со Сталиным был непригоден.

В целом превосходно разбиравшийся в людях с четкими оценками кто есть кто, он иногда в приказном порядке делал такие назначения и перемещения, что я и ныне не могу понять и даже себе самому объяснить их причины.

Г. А. Куманев; Во время наших встреч и бесед Вы неоднократно отмечали, что в ходе войны Вам много раз по служебной линии доводилось бывать в зоне боевых действий. Какие фронтовые эпизоды Вам особенно запомнились?

И. В. Ковалев: Таких эпизодов в моей памяти сохранились сотни. Приведу лишь некоторые из них.

Во второй половине 1943 г. и в первой половине 1944 г. мне довелось несколько раз побывать на фронтах Правобережной Украины. Хорошо запомнилась светлая от пожаров ночь в конце 1943 г. в недавно освобожденном Киеве, когда полторы сотни вражеских бомбардировщиков волна за волной атаковали Киевский железнодорожный узел. Разбомбили станцию и подъезды к дарницкому мосту с обеих сторон. Но мост остался цел и невредим. С того дня и пошла гулять среди воинов–железнодорожников поговорка: «Хочешь жить — беги на мост».

Несколько позже близ моста, на станции Дарница, мы с начальником военных сообщений 1‑го Украинского фронта генералом

А. В. Скляровым стали свидетелями и участниками трагического эпизода. Начался он пролетом немецкого самолета–разведчика. Кружит над Дарницей — значит, жди гостей в виде бомбардировщиков. А у нас на станции незадача. Обычный порядок, заведенный еще с сорок первого года, требует немедленно очистить станцию, развести эшелоны на промежуточные станции и перегоны. Но большой эшелон с киевлянами, возвращавшимися из эвакуации, встал как раз на дарницком мосту — не хватило тяги на подъем. Закупорил дорогу.

Решаем немедленно выводить людей из эшелонов в укрытия. Благо неподалеку есть глубокий песчаный карьер. Пошли с генералом Скляровым к эшелонам, приказываем начальникам быстро выводить людей. Тому, кто хоть раз полежал под авиационной бомбежкой, такой приказ повторять не надо. Солдаты бегом устремились к карьеру. Но не все. Вижу, с площадок и даже вагонных крыш офицеры и солдаты в польской форме ведут огонь по самолету- разведчику. Кто из винтовки, кто из автомата, а кто из пистолета.

Нашел начальника польского эшелона, объяснил, что справа песчаный карьер и чтобы немедленно выводил людей в укрытие.

Не знаю, по какой причине начальник эшелона пренебрег правилами воздушной тревоги. Оставил людей в вагонах и сам остался. Эшелон разметало взрывами авиационных бомб и взрывными волнами, почти все поляки погибли.

Война есть война, потери на ней неизбежны, потери из–за собственной халатности неприемлемы, но куда денешься, если они случаются? Однако тут вмешалась в дело политика. Верней сказать политиканы из Лондона, из польской эмиграции во главе с Мико- лайчиком. Захотели нажить капитал на трагической гибели соотечественников. Лондонское радио известило мир, что польский воинский эшелон погиб по вине советских железнодорожников.

Про радио я узнал, когда приехал в штаб 1‑го Украинского фронта. Узнал также, что Сталин поверил клевете. Начальник военных сообщений фронта Скляров, офицеры Манюков, Каретников, всего семь человек были арестованы и отправлены в военный трибунал. Мотивировка: «За допущение разгрома воинского эшелона».

Иду к командующему фронтом генералу Ватутину.

— Николай Федорович, как Вы допустили арест всего Вашего отдела военных сообщений?

— А это через мою голову. Идите к Жукову, он получил указание

об аресте от Сталина.

Георгий Константинович в это время был в штабе 1‑го Украинского фронта и как представитель Ставки ВГК подготавливал меж- фронтовую операцию, которая впоследствии была названа Корсунь- Шевченковской. Иду к нему, спрашиваю, не может ли он отменить собственное распоряжение об аресте. Рассказал, как и что происходило. Он сказал:

— Нет, не могу. Это распоряжение Сталина. Вот что: давай ему сейчас доложим. Сам понимаешь, для меня это сильный прокол, что я сам не разобрал дело. Сталин был очень раздражен. Миколайчик запрашивал его из Лондона, почему, дескать, допустили гибель кадров польской армии. Я доложу, потом ты доложишь подробности.

Он позвонил в Москву, доложил Сталину и передал трубку мне. Я рассказал Верховному, чему сам был свидетелем и участником. Выслушав, Сталин сказал:

— Значит, Миколайчики и на беде хотят погреть руки. Дайте нам подробную шифровку, мы им ответим. И лондонских проанглийских полячков пошлем к черту!.. Арестованных по ошибке товарищей немедленно освободить.

Это было исполнено, и Скляров с товарищами вышел на работу.

Был високосный год, гнилая зима. В январе дороги раскисли, как в весеннюю распутицу. Весь автотранспорт сел в грязи. Танки, и те буквально плыли в густом месиве, полируя его днищами. Между тем войска Украинских фронтов проводили одну крупную операцию за другой. Их потребности в боеприпасах, горючем и прочем снабжении приходилось удовлетворять главным образом за счет восстанавливаемых железных дорог. Это время с января по апрель 1944 г. мне пришлось провести на колесах, мотаясь по Украине, проталкивая оперативные эшелоны и военно–снабженческие поезда по едва сшитым на живую нитку железным дорогам и временным деревянным мостам.

В апреле, когда войска 1‑го Украинского фронта гнали немцев от города Проскурова на юг, к Черновицам и румынской границе, распутица не раз останавливала наступление. Дороги сделались ложем для мчавшейся с гор воды. Долины превратились в болота. Единственный подход к фронту — железная дорога от Шепетовки на Тернополь. Однако ее надо еще восстановить. Восстановление идет крайне медленно. Полетел туда на самолете У-2 потому, что никаким другим транспортом до 7‑й железнодорожной бригады полковника

Н. И. Новосельского не добраться. Прилетели, плюхнулись на раскисшую поляну. Вытягивая ноги из жидкой глины, пошел я искать своего давнего наставника и учителя Николая Ивановича Новосельского. В начале двадцатых годов я служил в 10‑й железнодорожной бригаде, где он был комиссаром. Нашел его не сильно переменившимся. Пока его искал, причина медленного восстановления дороги стала мне ясна. Лес был далеко от насыпи. Валили лес, заготавливали шпалы, а потом три–четыре километра тащили дубовые шпалы к полотну. Так что собственно укладкой пути занимались не более трети рабочего времени. К тому же, как рассказал полковник Новосельский, даже металлические скрепления и костыли ему возят из тыла на самолетах У-2.

Полетел я в штаб 60‑й армии, нашел ее командующего — молодого красивого генерала Ивана Даниловича Черняховского. Обычно командармы были очень требовательны к железнодорожникам–вос- становителям, однако к простейшей логике — хочешь получить дорогу, помоги людьми — прислушивались неохотно. Иван Данилович стал приятным исключением. Без долгих разговоров послал Новосельскому 400 солдат, они приняли на себя доставку шпал и прочую черновую работу, и участок Шепетовка — Тернополь длиной в 152 км вошел в строй раньше установленного срока.

Еще один эпизод. В марте 1944 г. прервалось железнодорожное сообщение с Киевом. Нам в Шепетовку, в штаб 1‑го Украинского фронта, доложили, что неделю подряд от Киева до Бердичева мела пурга, дороги завалило снегом, поезда стали. Это сообщение пришло в штаб утром, когда мы завтракали. Представитель Ставки маршал Г. К. Жуков посмотрел в окно. Там синее небо, солнышко, весна. Трудно поверить, что в ста двадцати километрах от нас бушуют метели. Говорит мне:

— Слетай в Киев и надери уши своим брехунам.

После завтрака я связался с Киевом, с нашими товарищами, но — ничего утешительного. Говорят, даже улицами Киева не проедешь, снег едва не под крыши. Взял я самолет, полетел в Киев. От Бердичева начались снега, внизу бело, вокруг бело, самолет пробивается в снежной круговерти. Сели под Клевом, от аэродрома в город меня доставили на тракторе.

Пришел в ЦК Компартии Украины. Показал все документы, прошу пропустить к первому секретарю ЦК Н. С. Хрущеву — не пропускают. Я — начальник Центрального управления военных сообщений, прибывший в Киев по срочному делу, должен еще доказать охране Хрущева, что не отниму даром времени. Нет, я не возмущался и не кипел. Спросил охранников: