Спасти президента - Лев Гурский

Успокоенная секретарша умчалась в приемную вместе с талисманом, а я опять трижды подкинул кубик. Пять! Пять! Четыре! Маленькое, но поощрение. Я на верном пути.

— Юра, — обратился я теперь к своему заму. — Вы работаете на ТВ дольше, чем я. Соберитесь с мыслями и припомните, голосовал ли Президент хотя бы раз где-нибудь в Подмосковье?

Понурый Шустов задумался.

— Было один раз! — проговорил он. — Когда областную Думу выбирали. Года три назад, в Завидово. Тогда-то нас, правда, заранее предупредили и дали Мокеичу поснимать...

— Значит, материал есть в нашем архиве? — уточнил я.

— Наверняка, — кивнул Шустов.

— Видите, Юра, все не так страшно, — подвел я итог. — Случилась беда, но не катастрофа. Что мы собирались дать в дневных новостях?

Голосующего Президента с комментарием Рокотова. Вот и дадим. Комментарий готов, не так ли? А видеоряд возьмите из архива, это дело техники. За три года ни Подмосковье, ни Президент у нас не поменялись.

— Но тогда-то была зима... — растерянно сказал Шустов. — Там же снег лежал, могут заметить...

— Бросьте! — отмахнулся я. — Третье тысячелетье на дворе. Зритель увидит то, что мы ему позволим увидеть. Снег вырежьте там, где ракурс позволяет. Где не позволяет — наложите сверху зеленый фильтр. Крупным и долго не давайте, а на общем плане и быстрой панорамой это будет как настоящая трава... В общем, не мне вас учить монтажу. Задание ясно?

— Ясно, — смущенно ответил Юра. — Если вы нам разрешаете...

В другой ситуации я и сам едва ли рискнул бы кроить репортаж из чистого архива, без живинки. Но сейчас не было выбора. Телевидение — не радио. Зрителю нужен видеоряд, и мы его дадим. Слепим из того, что было.

Я опять трижды подкинул кубик. Пять. Четыре. И даже три! Фортуна оценила мою находчивость. Мою вынужденную смекалку.

— Разрешаю, — кивнул я. — Идите работайте. И побыстрее, чтобы ваше рукоделие попало в первые дневные новости. Эфир, между прочим, через двадцать минут...

Теперь осталось лишь отозвать бригаду Журавлева, которая понапрасну ждала в Крылатском у моря погоды. На быстрой перемотке я досмотрел первую серию про маньяка и, сверившись с блокнотом, набрал номер журавлевского сотового.

— Сергей, — сказал я. — Это Полковников. Можете сворачивать камеру и возвращаться на студию. Нас уведомили, что Президент к вам туда уже не приедет...

— Угу-угу, понятненько... — озадаченно протянул Журавлев. — Слушайте, а разве не президентская машина вон там сейчас к воротам подъезжает? По-моему, она.

56. ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Как бы сделать, чтоб он у меня стоял?

Я повторил попытку и критически взглянул в зеркало. Зеркало отразило безнадежность моих потуг одолеть закон всемирного тяготения. «Эх, либертэ-эгалитэ-фратернитэ!» — длинно выматерился я по-французски. Будь ты европейски известный писатель или грязный клошар с набережной Сены, законы физики одинаковы для всех. Рожденный падать стоять не будет.

Двумя пальцами я взял этот несчастный клок волос, обособил фигурной заколкой и вновь постарался придать ему вертикальное положение. Впустую. Не держится, хоть застрелись! Придется обрабатывать башку лаком, а затем полчаса куковать, пока волосяной гребень затвердеет.

Вообще-то подлинный ирокез делается при помощи ножниц и бритвы. Но писатель Фердинанд Изюмов не настолько олух, чтобы кардинально портить свою шевелюру ради одного парадного заезда на избирательный участок. Годы у писателя Изюмова уже не те. Молодая Сашка или стервочки из диксиленда «Полиция Майами» могут сколько угодно скоблить свои черепа до блеска: через месяцок-другой утраченные патлы вернутся, как новенькие. В моем же зрелом возрасте парикмахерские опыты всегда рискованны. Можно отстричь последнее богатство — и безвозвратно.

Среди разноцветных флаконов на туалетном столике я отыскал один ярко-оранжевый с синей молнией и стал сбрызгивать свои волосья дыбом. Аэрозоль «Молния» незаменим для устройства на башке походного панковского причесона. Без всяких ножниц видок становится совершенно чумовым, как будто конскую гриву сбили в кок и вымазали столярным клеем. А если ухитришься вплести в эту гриву пару бубенцов, то американские дедушки панк-движения от зависти посыпят головы пеплом... Кстати, тоже нехилая идея!

Пепельница у меня, по обыкновению, была полна до краев. Я решительно опрокинул ее себе на гребень, повозил рукою и лишь затем обобрал налипшие окурки. Причесон сразу приобрел потрясный цвет. В зеркале отразился пегий панк, бредущий краем морга.

Я тряхнул ирокезом, чтобы насладиться малиновым звоном прицепных бубенчиков. К такой голове был просто необходим конгениальный прикид. Вчера утром, злясь на Сашку, я спустил в мусоропровод изгаженное ею барахло, но уже к вечеру одумался и выкопал внизу среди отбросов еще полезные мне шмотки: непарные полусталинские сапожки на платформе, кожаные краги с косо нарезанной бахромой, половину черной креповой безрукавки, две трети нежно-голубого гусарского ментика а 1а поручик Ржевский и желтые лайковые кальсоны со звездчатыми дырками на ягодицах. Из-за запаха пришлось трижды выстирать это барахлишко во французских духах, однако легкое мусорное амбрэ пробивалось сквозь шанельный аромат, гармонически завершая ансамбль.

Мой сногсшибательный замысел складывался из трех фигур — самого Фердинанда Изюмова в шокирующем наряде, потрясного легкового автомобиля Фердинанда Изюмова и яркой свиты педерастов Фердинанда Изюмова.

Наряд был уже практически собран. Оставалось навесить кило побрякушек на свободную полоску крепа, перевязать кусок голубого ментика офицерскими подтяжками, да еще черной тушью изобразить на правой щеке пацифик, а на левой — два-три рунических знака. Ну это уже перед самым выездом.

Долгожданный автомобиль мне пригнали с таможни еще рано утром. Теперь чудо-авто дозревало на клумбе под окнами, из скучной машины превращаясь в шедевр свободы духа. Когда я спустился вниз, сотрудник местного филиала «Линкольн Кар Индастри» с мрачнейшей рожей выполнял последнее пожелание заказчика: расписывал голубой гуашью черную блестящую дверцу моей покупки. Знай фирма наперед о хулиганском умысле будущего клиента, она бы аннулировала заказ. Поэтому-то я оплатил весь контракт заранее. Ку-ку! Не отвертитесь.

— Господин Изюмов! — Фирмач с ненавистью посмотрел на мой прикид. — Может, не надо больше голубых васильков? Я уже нарисовал тридцать семь штук...

— Надо, Федя, надо, — сказал я и погладил пальцем боковое стекло моего автомобиля.

У этой шестидверной модели «линкольн-тауна» все стекла были, разумеется, затемненными. Сейчас в одном из них отражался мой клевый ирокез с бубенцами.

— И не забудь, — присовокупил я, — про четыре голубые ленты и пупсика на капоте. Пупсик должен висеть в позе Христа, только вниз головой.

— Почему вниз? — буркнул фирмач, злобно дорисовывая тридцать восьмой василек.

— Потому что я так хочу, — коротко ответил я. — Понял? Делай, что должен, и пусть будет, что будет... — Объяснять этой дубине про Ницше, Сальвадора Дали и Ханса Хольбайна-младшего мне было западло. Не в коня корм.

Фирмач, сердито сплюнув, взялся за тридцать девятый василек, а я поглядел на часы. Секунды быстро тикали. Свита отчего-то запаздывала. Моему великолепному замыслу недоставало последней фигуры.

Где же вы, придурки? — думал я, с нетерпением поджидая своих ручных гомиков.

Больше трети всей суммы, выделенной мне Центризбиркомом на предвыборную кампанию, я истратил на взятки в префектуре Крылатского, еще месяц тому назад. Формально это была чистая благотворительность. По бумажкам вышло, будто бы кандидат Изюмов пожертвовал деньги частному приюту для олигофренов, который официально числился под патронажем префектуры. Однако на деле бабки приплыли на личные счета двух шустрых помощников префекта — в обмен на фиктивную прописку в своем районе. Благодаря ей-то гражданина Ф. Изюмова и внесли в список избирателей, имеющих законное право голосовать там же, где Президент. Этим своим правом я намеревался теперь пользоваться на все двести процентов.

То, что обломилось позавчера на ТВ, вернется сегодня в другом месте. Так гласит великое Правило Сохранения Кайфа, выведенное Ломоносовым-Лавуазье и дополненное лично Фердинандом Изюмовым.

Я уже предвкушал веселое кино: к воротам избирательного участка на улице Осенней с разных сторон приближаются два кортежа. Мой и президентский.

Публика пялит зенки.

Два черных «линкольна» тормозят у ворот: его машина короче моей на одиннадцать сантиметров, а моя вдобавок украшена пупсиком с лентами. И она чуть ближе к воротам.

Публика прикалывается.

Одновременно открываются две дверцы: его обычная, а моя вся в голубых васильках.