Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2) - Мэтью Стовер

меня... Я мог бы стать твоим верным костоломом вместо Берна. Вообрази, сколько всего было бы спасено. Будь я надежнее - и не броди так далеко - Ханнто мог бы решить, что не стоит нанимать для поисков короны Дал"каннита именно Берна.

- И ты считаешь, что эта гипотетическая жизнь была бы величественнее той, что ты прожил?

- Величественнее? Вряд ли. Счастливее? Без таких катаклизмов? Отличные ставки.

Ма'элКот награждает его серьезным кивком. - Согласен.

- И... - Теперь Кейн отворачивается. - Случилось нечто, заставившее меня понять тебя. По-настоящему понять. Понять, почему ты превратил себя в... того, кем являешься.

- Являлся.

- Ага. Я врубился. Понял тебя.

- Не понимаю, зачем ты решил все это рассказывать.

- Дай покажу. Всем вам покажу. - Кейн встает и возвращается к остальным. - Вы увидите то, из-за чего всё. Не почему началось или когда - но почему я начал. Сражения и убийства, обманы, вся карьера - пекло, вся жизнь, все дерьмо... ничего не имело бы смысла без этого.

Я привык говорить, что "почему" - полная фигня. Ну, знаете, век живи - век учись. А здесь...

Здесь - почему.

Лошадиная ведьма 4:

Лошадиное время

"Иногда поедание яблока затягивается на целый день".

Лошадиная ведьма, мимоходом

Он очнулся, видя сумрак между деревьев и камней. Недалеко, но и не близко шумела вода, падая с утеса. Земля поднималась и перед ним, и сзади, и с боков. Высоко вверху индиговое небо блестело звездами в рамке сожженных солнцем скал.

Ага, ущелье.

Он помнил, что забрел в ущелье. Но не был уверен, что именно в это. То вилось и изгибалось, пока он совсем не запутался, где тут север, юг, восток и запад. Но это его не особенно заботило. Указания компаса на деле почти иллюзия, нужная лишь тому, кто не знает дороги. Здесь же всё ясно: назад или вперед, вверх или вниз.

Он очнулся, понимая, что не спит. Он же стоял на ногах. Давно ли, и далеко ли зашел - и важно ли это. Не понимал он, и почему идет проснувшись, хотя раньше шел во сне.

Обогнув выступ скалы, он нашел ее у костра на земле, улежавшейся в длинной излучине ручья. Рядом были две лошади. Одна мирно щипала травку. Другая, побольше, нагнула голову и заржала, будто сказав "Вижу тебя, помню и не боюсь". Он узнал молодого жеребца, за которым они с огриллоном ушли на юг.

Женщина у костра сказал: - Ты ему нравишься.

- Точно?

- Хочет знать, возьмешь ли его обратно. Хочешь ли сделать его своим. Спрашивает у меня, ведь ты не знаешь лошадиного.

Он опустился в траву напротив костра. - Я подумаю.

Она кивнула. - Дело важное.

- Понял.

- Ты ему нравишься, потому что силен и буен, другие люди тебя боятся и слушаются твоих слов. Он думает, что вдвоем вы будете как ветер, смеющийся над заборами, цепями и стенами замков; думает, что вдвоем вы будете как молния, что люди будут дрожать и прятать лица, и умолять тебя о пощаде.

- Весьма драматично.

- Он очень юн. И полон мужских сил. - Она улыбнулась. - О чем ты мечтал, когда стал мужчиной?

Ему пришлось улыбнуться в ответ. - О да. Точно.

- Еще - и это очень важно - ты ему нравишься потому, что нравишься мне. Он верит, что я мудра и глубоко читаю в сердцах людей.

- В это я сам верю.

- Раз я люблю тебя, он верит, что ты не только силен и буен. Верит, то ты сможешь быть нежным. Будешь заботиться о нем. Верит, ты понимаешь любовь и что значит быть любимым.

Ему пришлось отвернуться.

- Он молод и полон необычайных фантазий; сердце его держится мечты, не реальности. Такие юнцы хрупки. Если решишь взять его своим конем, принеси священный обет - оба вы - что он прав насчет тебя. Что я права насчет тебя.

- Вот почему мне нужно подумать, - сказал он едва слышным шепотом. - Это очень тесный союз.

- Иные лошади проводят жизнь весело и привольно, играют в табуне и не заботятся о несовершенствах наездников, кто бы на них ни сел. Почти все лошади не хотят одного всадника, которому нужно верить и поклоняться

Она встретил его взор над огнем. - Такие лошади не попадают в ведьмин табун.

Он подтянул колени и обвил их руками. - С людьми так же, а?

- Я ждала, пока ты поймешь.

Они замолчали, позволяя говорить треску огня и волнам в ручье. Порывам ветра, кваканью лягушек, методичному хрусту зубов кобылы над травой. Наконец он произнес: - Этот звук. Речка, лягухи. Трава. В-основном трава. Я слышу, как она щиплет траву, и...

- Позволяешь себе успокоиться. - Она сказала это медленно. Тихо.

- Лучше любого транквилизатора.

- Даже у обычной лошади чувства в сто раз острее наших. Они жертвы хищников. Боятся за жизнь. Вид, запах, звук. Вот что держит их в жизни. А чувства ведьмина табуна острее еще в сто раз. Они поняли, что обычного страха недостаточно. Лошадь может есть, когда испугана... но не медленно. Не равномерно. За сто тысяч лет твои предки успели выучить: доверчиво жующая лошадь означает безопасность.

- Ты что-то разговорилась больше обычного.

Она пожала плечами. - Вы живете словами. Не понимаете, пока вам не объяснят или пока сами не объясните.

- Как все.

- Я не такая.

- Ага, ты же лошадиная ведьма.

Она улыбнулась, и ее улыбка согрела его, словно поцелуй огня.

Он глянул на молодого жеребца. - Треклятая трава. Дерьмо, следовало бы узнать сто лет назад...

- Если бы ты знал, был бы другим.

- Лучше?

- Другим.

- Но трава. Просто трава.

- Пища могущественна. Разделить пищу - путь к большему могуществу. Вот.

Она кинула морковку, достав ее, похоже, из того же иного места, где прятала ножи, напильники и лекарства. - Откуси. Еще.

Он повиновался; морковь была идеальной. Свежей, хрустящей и полной земных соков. Он нее рождалась улыбка.

- Остаток отдай ему.

Он поднял голову и увидел, что юный жеребец встал рядом, осторожно поворотившись боком и глядя искоса. Предложил огрызок на открытой ладони. Серьезно, величественно жеребец взял морковь с руки и начал жевать. Мужчина тоже жевал. Они смотрели друг на друга, хрустя. Жеребец смотрел очень