Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Весьма неглупый Муравьев на десятом году своего министерства понял, что запахло жареным, и стал просить перемещения по службе. Он постарался не придавать своему демаршу характер политической демонстрации, а ссылался на ухудшение здоровья и просил спокойного дипломатического поста за границей; более всего ему хотелось быть послом в Париже.

Хотя прошение в отставку последовало 21 ноября (тогда же, когда подавал в отставку и Святополк-Мирский), но это не вызвало раздражения Николая II – по-видимому и тут великий князь поддержал своего протяже. Муравьев пока оставался на своем посту, ожидая необходимых передвижек в дипломатическом ведомстве. Но сразу после 9 января 1905 он понял, что ждать невозможно, согласился быть послом в Риме и немедленно уехал – и очень вовремя: террористы уже готовили покушение на него, которое едва не успело состояться!

Понятно, что с такими настроениями он не стал вмешиваться в процесс над террористами, а его подчиненные не пожелали быть «святее Папы». В данной ситуации давление МВД, в наличии которого нельзя сомневаться, не встретило должного отпора ведомства юстиции.

Заинтересованность Лопухина в невынесении смертного приговора могла иметь и то зловещее объяснение, о котором упоминалось при нашем разборе суда над Гершуни: возможность пыток осужденных накануне казни. Если все же эти слухи верны, то Лопухин был крайне заинтересован в том, чтобы ближайшие сподвижники Азефа в последний момент не проговорились (опасение их признаний могло быть и мотивом упорного пребывания Азефа за границей, затянувшегося вплоть до казни Каляева, о которой ниже). В сложившейся напряженной политической ситуации Лопухин не мог рассчитывать на царское помилование, как это было сделано при завершении процесса над Гершуни; на царя в данный момент нужно было давить в иных целях.

2 декабря под председательством императора собрались шестнадцать виднейших сановников (включая самого Святополк-Мирского, а также С.Ю.Витте, В.Н.Коковцова, Д.М.Сольского, В.Н.Ламздорфа, М.Н.Муравьева и других). Почти все они дружно поддержали инициативу Святополк-Мирского; был только один голос против – обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева.

Недовольный таким оборотом дела, Николай II окончательного решения не принял, а назначил на 8 декабря новое совещание, на которое дополнительно пригласил еще пятерых великих князей, в том числе специально вызвал из Москвы Сергея Александровича. Последний прибыл (с женой) в Петербург 5 декабря и оставался в столице вплоть до 13-го.

В Москве, между тем, как раз 5-6 декабря также произошли массовые студенческие демонстрации – из солидарности с петербургскими коллегами и в знак протеста против расправы над ними. Московские власти конную полицию не использовали, но демонстранты были избиты полицейскими и дворниками.

В обеих столицах все попытки привлечь к демонстрациям рабочих ни к чему не привели. В Москве участников демонстрации бесплатно поили водкой, но даже это соблазнило не больше трех-четырех десятков рабочих.

Внешний порядок в столицах был восстановлен, но жестокое подавление демонстраций до предела накалило страсти: в доме отсутствовавшего московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича повышибали все стекла, а охранка с часу на час ждала покушения на московского обер-полицмейстера Д.Ф.Трепова: накануне 5 декабря Московский комитет ПСР, возглавляемый В.М.Зензиновым (сыном купца-миллионера), выпустил листовку, грозящую смертью двум упомянутым администраторам в случае разгона демонстрации, подобного петербургскому.

Вот в такой обстановке и собралось 8 декабря второе заседание сановников по обсуждению конституционных преобразований.

На заседании неожиданно в поддержку Святополк-Мирского выступил великий князь Владимир Александрович – командующий гвардией и Петербургским военным округом: необходимость перемен доходила уже до самых закостенелых членов царского семейства, но не до самых-самых. Тут слово взял Сергей Александрович – брат предыдущего оратора. Возбужденный вестями о только что происшедших событиях в Москве, он прямо заявил, что обсуждение вопроса в такой постановке – измена трону.

Витте тут же поменял свое мнение на прямо противоположное; остальные также спасовали. Было принято туманное решение об усилении веротерпимости и о необходимости подготовки министерствами и ведомствами конкретных мероприятий по расширению «вольностей».

Между тем, Сергей Александрович, сыграв столь значительную и решающую роль, сам вынужден был уклониться от дальнейшего административного руководства. 8 декабря великий князь подал в отставку и заявил о невозможности оставаться на своем посту и Трепову. Последний не считал возможным демонстрировать слабодушие, но 10 декабря сам царь просил его освободить должность. С 1 января 1905 года прошения об отставке великого князя и Трепова были приняты. При этом должность московского генерал-губернатора упразднялась, а власть в Москве разделялась на две: гражданскую – губернатора и военную – командующего округом.

Сергей Александрович, на свою беду, остался на втором из этих постов – командующего Московским военным округом. Трепов же получал назначение на японский фронт, но не успел туда выехать – это, как оказалось позднее, сыграло огромную роль.

Лопухина результаты совещаний привели в негодование. Он настаивал на новой инициативе Святополк-Мирского, которую тот считал уже бесполезной. Тогда Лопухин изменил своему правилу прятаться за чужими спинами и подал свой собственный доклад, который Святополк-Мирский и вручил царю.

Вечером 11 декабря эти предложения обсуждались в узком кругу: Николай II, Сергей Александрович и Витте. Великий князь держался столь же непримиримо, а Витте также подтвердил свою капитулянтскую позицию – к вящему удовлетворению царя. Лопухин, таким образом, пошел ва-банк и проиграл: Манифест, выпущенный 12 декабря 1904 года, игнорировал все его соображения и подтверждал решения, принятые 8 декабря.

«Единственным последствием моей записки было то, что при дворе и в известных кругах петербургской бюрократии я был произведен в революционеры, во всяком случае, в человека в смысле карьеры отпетого»[631], – вспоминал Лопухин в 1923 году.

Свои настроения накануне подачи этого рокового для его карьеры доклада Лопухин объяснял следующим образом: «До появления Мирского у власти Николаю II было известно только, что вся Россия охвачена недовольством. Для человека, не страдавшего полным индифферентизмом ко всему, что его личную жизнь не затрагивало непосредственно, и мало-мальски политически развитого этого было бы достаточно для того, чтобы додуматься до необходимости обновления государственных форм. Но для Николая II этого было мало, для него нужно было ощущение государственной опасности. Картину этой опасности, простую, может быть даже грубую, доступную уровню его развития, и надо было, по-моему мнению, ему показать, дабы он над нею одумался перед тем, как будет уже поздно. /.../В сущности, ничего от него не скрывали, и знал он достаточно, чтобы при желании быть полезным стране, но никто не бывает обманут так, как тот, кто желает быть обманутым. И с этим желанием надо было, я думаю, покончить»[632].

Такие настроения в еще большей степени объясняют более позднюю позицию Лопухина – непосредственно накануне 9 января 1905 года, о чем он, конечно, уже не мог откровенно вспоминать – тем более, находясь в Советской России.

Итак, Лопухин в кои веки раз рискнул карьерой – и проиграл. Возможно, он не стал бы действовать столь решительно, если бы был посвящен в секреты террористической деятельности Азефа.

К несчастью для Лопухина, информацию о террористических планах Азефа он стал получать из охранных отделений чуть позже – только в середине декабря 1904 года, когда успел уже нанести непоправимый удар по собственной карьере.

В ноябре Азеф послал в Киев Давида Боришанского – убить генерал-губернатора Н.В.Клейгельса, в Москву – Бориса Савинкова – убить великого князя Сергея Александровича, в Петербург – Максимилиана Швейцера; цели и задачи последнего мы подробнее рассмотрим ниже.

Боришанский оказался в наиболее трудном положении: Азеф практически не выделил ему помощников, сконцентрировав основные силы в двух других группах. Боришанскому пришлось поэтому прибегнуть к помощи Киевского комитета ПСР, еще с кануна ареста Гершуни пребывавшего под плотным колпаком у начальника Киевского Охранного отделения А.И.Спиридовича. Вот какой ребус изобрел Спиридович, излагая подробности своего столкновения с Боришанским.

Сначала Спиридович рассказал о посещении Киева Георгием Гапоном: «Гапон поехал как-то в Москву, выступил там на одном из рабочих собраний и начал критиковать московские организации, выставляя взамен их свои. Дошло до /.../ Трепова. Тот приказал арестовать Гапона и выслать в Петербург, министру же Плеве от великого князя [Сергея Александровича] было послано письмо с указанием, чтобы Гапон больше в Москву не являлся. Плеве извинился, и Гапону было указано, что он может работать только в Петербурге. Пытался Гапон работать и по провинции, был он с этой целью в Харькове, а зимой 1904 года приехал к нам в Киев и заявился прямо ко мне. Встретились мы как старые знакомые. Сказавши, что действует по полномочию директора Лопухина, Гапон разъяснил мне, что он приехал просить Клейгельса разрешить ему начать в Киеве организацию рабочих наподобие Петербурга и, прежде чем быть у него, заехал переговорить со мною и просить поддержки. Мы переговорили /.../, я тотчас же после ухода Гапона поспешил к генералу Клейгельсу, доложил ему о приезде Гапона и высказал свой взгляд на полную неприемлемость для Киева его проекта. Клейгельс обещал отклонить просьбу Гапона /.../. Однако обеспокоенный тем, что я проделал все это вопреки желанию директора, на которого сослался Гапон, я срочно выехал в Петербург и подробно доложил обо всем Лопухину. Последний возмутился нахальством и ложью Гапона. Он позвонил секретарю, приказал принести дело о Гапоне и рассказал мне его инцидент в Москве, объяснил в какие он взят рамки в Петербурге и показал некоторые документы из дела, а в том числе и письмо великого князя и резолюцию Плеве. Директор нашел мои действия правильными»[633].