Йерве из Асседо - Вика Ройтман

исключительно мне и никому больше. Короче говоря, Алена оказалась права: я была зациклена на себе и даже ее не так уж хорошо знала.

Вот что прокричала Алена мне в лицо в тот предвечерний час:

– Я не хочу, чтобы меня наказали! Я хочу, чтобы на меня обращали внимание не потому, что я возвышенно страдаю, а просто потому, что я существую! С тех пор как мы тут живем, я только тем и занимаюсь, что морально тебя поддерживаю. То у тебя кризис жанра, то ты болеешь, то папа с тобой не разговаривает, то бабушка тебе не пишет, то ты скучаешь по Одессе, то домой не хочешь летом возвращаться, то хочешь ехать к местным родичам, то не хочешь. А когда я не поддерживаю тебя, то должна поддерживать Натана, потому что ты закрываешься в себе и с какого-то бодуна перестаешь с ним общаться. Я вам что, третье колесо?

Я хотела исправить на “пятое”, но не стала так поступать, потому что поняла, что Алене необходимо выговориться.

– Мне это надоело! Может быть, я тоже хочу корешиться с Тенгизом и чтобы он вел со мной задушевные беседы, засиживаться с ним в мадриховке, ныть про жизнь и распивать кофе. Почему это я должна вечно жить в твоей тени? Чем ты меня лучше? Тем, что ты повернутая мозгами, а я просто обычная? В самом деле было лучше, когда мы с тобой шесть лет не разговаривали. Какой вообще козел нас сюда вместе послал?

– Заславский, наверное, – ответила я, потому что обижаться смысла не было.

Если честно признаться, я была польщена по самое не могу. На самом деле, это приятно, когда девочка, похожая на актрису культового фильма, тебе завидует, если ты всего лишь похожа на Жанну д’Арк, о которой никто вообще не знает, как она выглядела на самом деле. Но я все равно была шокирована всем услышанным.

– Заславский! – Алена зажгла еще одну сигарету и закинула ноги на стол. – Вот отличная идея, спасибо тебе, дорогая Комильфо. Я ему напишу, чтобы он меня перевел в другую Деревню. Да ты энергетический вампир, рядом с тобой невозможно находиться.

– Деревень в программе “НОА” больше нет, наша – единственная. Все остальное – кибуцы, молодежные поселки, религиозные шко…

– Да заткнись уже, – перебила меня Алена. – Я от тебя готова удрать даже в религиозную школу. Я готова вечно ходить в юбках до пола, хоть они мне не идут, и не смотреть телевизор по субботам никогда в жизни, лишь бы тебя не видеть. И даже молиться я готова. Три раза в день. Четыре. И в синагоге зависать. И мальчиков чтобы не было никогда, нигде, в течение трех лет. Да я хоть в монастырь уйду, чтобы подальше от тебя!

– Зря ты мне завидуешь, – сказала я. – Это я тебе завидую, потому что ты стала такой красивой и блондинистой, высокой и сексуальной, что я постоянно боюсь, что Натан меня бросит ради тебя.

– Чего?! – Алена опять поперхнулась дымом и громко закашлялась.

Я попыталась побить ее по спине, но она хлопнула меня по руке.

– Ты совсем больная, – сказала она, отдышавшись. – Ты настолько нездорова, что тебе целая армия психологов не поможет. Только таблетки. Однозначно. Лошадиными дозами.

– Может быть, – не стала я спорить. – Но ты все равно намного красивее меня. Ты похожа на Уму Турман.

– На кого?

– Это такая голливудская актриса, которая похожа на Кристину Орбакайте.

– Актриса, о которой никто никогда ничего не слышал, кроме тебя. Спасибо за комплимент.

– Она скоро станет очень популярной, попомни мои слова, – с продвинутым видом сказала я. – И все тебя будут с ней сравнивать. Вот увидишь. Честное слово.

Алена с деланым пренебрежением пожала плечами, но я знала, что ей приятно. Потом она спросила:

– С каких это пор тебя волнует твой внешний вид?

– С некоторых, – ответила я. – Но мы же не обо мне говорим. Я думаю, ты сильно переживаешь из-за Курта. Самоубиться в двадцать семь лет – это кощунственно. Это огромная потеря для рока.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Алена.

– Откуда я знаю – что?

– Про двадцать семь лет. Я думала, ты не слушала то, что я тебе о нем рассказывала, и витала в своих облаках.

В какой-то мере Алена была права, но я немного покривила душой и сказала:

– Наверное, кое-что я все же расслышала.

– Вместе с Куртом умер рок, – вздохнула Алена с непередаваемым трагизмом.

Я тоже вздохнула:

– У тебя траур. Нужно это отметить.

– Ты прикалываешься? – спросила Алена. – Как отмечают траур?

– Принеси какую-нибудь кассету “Нирваны”.

Алена сперва собралась сопротивляться, но потом все же поддалась соблазну и пошла в комнату. Тем временем я поковырялась в кухонном ящике, нашла две субботние свечи и вынесла на террасу батарейный двухкассетник. Алена протянула мне кассету, и я вставила ее в ячейку.

– Теперь нужно сесть на пол. – Я подала пример.

– Зачем на пол?

– Так евреи отмечают траур, госпожа Зимельсон, – сидя на полу.

– Как скажешь. – Алена тоже уселась на пол.

Сумерки сгущались. Я зажгла две свечки и прикрепила их на полу между нами. Потом нажала на “плей”. Под не очень ладные звуки гитар и ударных молодой человек страдальческим голосом неразборчиво, гнусаво и заунывно пел. Вначале еще было ничего, но потом гитары стали громче и голос – тоже, почти срываясь на крики, а это было труднопереносимо для моего слуха.

Но Алена выглядела настолько задумчивой, грустной и одновременно просветленной, что я предположила: вероятно, в этом Курте что-то есть, просто мне этого не дано понять. Как Алене не дано было понять, почему я до умопомрачения восторгалась фразой “залатаю золотыми я заплатами”.

Просто мы были ничуть не похожими, ни капельки, так что сравнивать нас было бессмысленно. И я перестала сравнивать.

– Можно сигарету? – попросила я.

– А? – вскинулась Алена, выдранная из ее личных грез. – Серьезно?

– Да. А что такого? Интересно же попробовать. Вдруг мне понравится.

Алена улыбнулась и протянула мне мятую зеленую пачку, на которой на иврите было написано “Ноблес” с одной “с”.

Она щелкнула спичкой, раскурила сигарету, протянула мне и сказала:

– Только не бери сразу в легкие.

Но было поздно – я уже затянулась. И даже не закашлялась. Все вокруг моментально поплыло, и тело у меня расплавилось и сделалось как из воска, и Курт сразу стал восприниматься намного лучше.

– Блин, – я сделала еще одну затяжку, – классно. Офигительно!

– Ты многое в жизни пропустила, – обрадовалась Алена.

Больше я ничего не слышала, только нервные гитары и неладный, ленивый голос человека, с какого-то перепугу