Карл Маркс: Мировой дух - Жак Аттали

Через неделю после Гаагского конгресса, пока все еще размышляли над неожиданной развязкой, широко освещавшейся в прессе всего мира, Юрская федерация (по-прежнему верная Бакунину, несмотря на его исключение) собралась в Швейцарии, в Сент-Имье, вместе с испанской и итальянской федерациями, несколькими французскими и двумя американскими секциями для создания новой, открыто анархистской международной организации, целью которой станет «разрушение всякой политической власти путем революционной забастовки», но без насилия. В финальной резолюции конференции отвергалось «надувательство выборов», а также говорилось: «Устремления пролетариата могут иметь целью только учреждение абсолютно свободных экономических организаций и федераций, основанных на труде, всеобщем равенстве и совершенно не зависящих от любого политического правительства… Разрушение любой политической власти является первым долгом пролетариата». В этих словах слышался отзвук речей Прудона или даже Штирнера, предтечи анархизма, по которому Маркс тридцатью годами раньше прошелся в «Немецкой идеологии»: противостояние между «левыми», мечтающими захватить власть, и «левыми», мечтающими ее упразднить, отмечавшееся еще в эпоху Французской революции, проявилось с новой силой.

Пятнадцатого сентября 1872 года в Нюрнберге скончался один из первых наставников Карла и так же, как и Прудон, объект нападок в «Немецкой идеологии» — Людвиг Фейербах. Несколько чиновников, горстка студентов, тысячи рабочих, по большей части активисты Партии трудящихся, и лассальянцы, к которым недавно примкнул Фейербах, сопровождали его на кладбище Святого Иоанна.

В тот же день Карл Маркс напечатал в брюссельской газете «Либерте» статью, резюмирующую выводы, которые он извлек из Гаагского конгресса. Конгресс «провозгласил необходимость рабочему классу сражаться на политическом и социальном поле со старым, рушащимся обществом». Далее следовала шпилька в адрес Бакунина: «Среди нас сформировалась группа, призывавшая к неучастию рабочих в политической жизни. Мы сочли своим долгом сказать, насколько опасны и пагубны для нашего дела подобные принципы».

Пятого октября 1872 года Бакунин, укрывшийся в Цюрихе, ответил через ту же газету. Он не сложил оружия и в отместку за исключение метал громы и молнии в Маркса, тревожась, как и тот, по поводу возможного пришествия реальной диктатуры единственной партии под прикрытием «диктатуры пролетариата». «Утверждать, будто группа людей, даже самых умных и с самыми наилучшими намерениями, способна стать гением, душой, руководящей и объединяющей волей революционного движения и экономической организации пролетариата всех стран, — надругательство над здравым смыслом, к тому же противоречащее историческому опыту. Просто диву даешься, как такой умный человек, как Маркс, мог до этого додуматься», — писал он. Таким образом, и Маркс, и Бакунин предугадывали опасность, таящуюся в их борьбе, но каждый считал, что в ней повинен другой.

Как раз перед возвращением вместе с Марксами в Лондон Лафарги потеряли второго из своих трех детей — последнего мальчика по прозвищу «Шнапс» или «Фуштра», которого Карл и Женни так любили. Семья была убита горем.

Несколько недель спустя, 10 октября, в Лондоне Женнихен вышла замуж за Шарля Лонге. Новобрачные отправились жить в Оксфорд, а Лафарги поселились в британской столице, в доме 27 по Сауз-Хилл-Парк. Они вычеркнули из памяти свое испанское изгнание. Элеонора по прозвищу Тусси — она одна теперь жила с родителями в большом доме — настойчиво упрашивала их разрешить ей обручиться с Лиссагаре; Женни и Карл отказали. Девушка бушевала, сердилась, печалилась. Ничто не помогало. Карл подумал, что ее мог бы развлечь театр, как в свое время Женнихен. Элеонора отдалась ему страстно, увлекшись Ибсеном. Тем не менее она продолжала видаться с Лисса, брак ее с которым был неугоден всей семье. В ноябре, в письме к Женнихен, Элеонора жаловалась на нелюбезное обращение Поля Лафарга с человеком, которого она любит.

Лафарг показал тестю машину для копирования рукописей, изобретенную его другом, — это был один из первых фотостатов. Карл заинтересовался этим изобретением: сколько времени можно будет сберечь, если оно заработает! Он как будто бы даже вложил деньги в это предприятие, но оно быстро разладилось из-за раздоров по поводу владения патентом. Мы увидим, что двадцать лет спустя такая машина сыграет ключевую роль в проверке рукописей Маркса…

Вернувшись из Гааги, Карл хотел снова засесть за свой труд. Он как никогда ясно осознавал, что в первом томе «Капитала» немало пробелов. Он знал, что трудовая стоимость товара не эквивалентна ее рыночной цене, более того: определение цены на товары систематически отклоняется от их стоимости, и не в форме колебаний, и поэтому его теорию прибавочной стоимости невозможно проверить опытным путем. Он переделывает, вымарывает, вычеркивает, рвет. Много читает и, как Демокрит из его диссертации, ищет истинность своей теории в эмпирических наблюдениях. Он исписал убористым почерком больше пятидесяти тетрадей (то есть почти три тысячи страниц). Это были заметки на различные темы. Потом вернулся к первому тому, который снова переделал для второго немецкого издания и для перевода на французский язык, — он будет закончен неким Жюлем Руа, стойко переносившим капризы Карла.

Очередной финансовый кризис, разразившийся на сей раз в США в 1873 году после банкротства банка Джея Кука, убедил его в неминуемом крушении капитализма, крушении, которое избавит его от необходимости заканчивать три тома своего труда. Поэтому он сосредоточился на единственном переиздании в Германии первого тома, который, на его взгляд, нужно было выпустить срочно, и написал для него послесловие, где ощущается одновременно его желание выбросить на помойку всякую теорию, когда намечается действие, и бешенство от того, что ему не удалось найти решения задачи о переходе от стоимости к цене, столь долго его занимавшей: политическая экономия может оставаться наукой лишь при условии, что классовая борьба будет носить скрытый характер или выражаться лишь в отдельных проявлениях. Когда наступает политический кризис, «дело будет уже не в том, правильна или неправильна та или другая теорема, а в том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет». Иначе говоря, проверку теории можно осуществить без поиска соответствий в прошлом. Она верна не в силу научной связности и логичности, а в силу своей политической эффективности. Гипотеза доказана, если теория действенна: это позволяет ему выйти из тупика: его гипотезу невозможно проверить научным методом, однако она верна, если теория в целом окажется полезной классу, которому должна служить. А об этом можно будет судить, только если она осуществится на практике.