Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

Никто не знает, почему люди ушли из Тунгура. А я думаю, что знаю. Они не уходили. Они все умерли.

Есть такие грибы – кордицепсы. Это паразиты, использующие тела насекомых – мух, муравьев, гусениц и куколок бабочек – в качестве субстрата. Споры кордицепсов попадают на гусеницу, закрепляются на поверхности тела и прорастают внутрь. Или попадают сразу внутрь через рот, вместе с пищей. Например – Ophiocordyceps unilateralis, кордицепс однобокий, паразитирующий на муравьях где-то в тропиках. У этого гриба есть особенность. Он не просто паразитирует. Он обладает способностью, которая по-научному называется адаптивная манипуляция, а по-простому – зомбирование. Он заставляет зараженную особь уйти из колонии, заползти куда-нибудь повыше и там впиться мертвой хваткой в какой-нибудь лист так, что освободиться насекомое уже не сможет. После этого мицелий гриба прорастает сквозь все тело муравья, причем из головы насекомого развивается плодовое тело кордицепса – в несколько раз большее по размерам, чем сам муравей. И уж затем гриб начинает рассеивать новые споры – с высоты это делать гораздо удобнее.

Различных кордицепсов много – около четырех сотен видов. Я сам находил здесь, в наших лесах, кордицепс военный, Cordyceps militaris, выросший на каких-то куколках. Но все эти грибы мелкие, предназначенные для насекомых. Гриб, заразивший меня, науке не известен.

Я знаю, что будет дальше. Голубоватые наросты на коже – это анаморфа, несовершенная стадия развития гриба. Она формирует споры, генетически одинаковые с родительской особью. Эти споры не разносятся на большое расстояние, зато обладают способностью очень долго сохранять жизнеспособность. Как минимум около пятидесяти лет. (Кстати, это ведь необычно. У других грибов эти споры как раз не предназначены для долгого ожидания – довод в пользу внеземного происхождения данного вида.) Думаю, что, кроме всего прочего, анаморфа выделяет токсин, который меня сначала парализует, а потом и убьет. Я закопаюсь в листья, токсин подействует, пойдет в рост и телеоморфа, совершенная стадия, образующая плодовое тело. Из моего тела вырастет какая-то хрень. Она сформирует споры с рекомбинацией генов, образовавшиеся в результате полового размножения гриба. Эти споры дадут жизнь новым формам гриба, лучше приспособленным к новым условиям. Запах гнили и разложения привлечет мух. Мухи распространят споры по всей деревне. Они ведь в каждый дом залетают… Гриб убьет всех, и споры его анаморфы будут поджидать новые жертвы столько, сколько потребуется.

Если случится так, что данный гриб будет исследован, прошу учесть, что первым его обнаружил и попытался описать именно я. И я придумал ему имя: Mortemyces hominiphilus – смертельногриб человеколюбивый. Или, если это покажется слишком циничным, то пусть он будет Mortemyces evdokimovii – смертельногриб Евдокимова. Жаль, что я так и не увижу, как выглядит совершенное плодовое тело этой сволочи.

Блин, меня вырвало прямо на стол. Еле успел отвернуться от тетради. Мозг протестует, кипит в черепе. Клетки мутируют… Все поплыло перед глазами… Жесть.

Пора в лес, за последней партией листьев.

Реальность вторая

Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить?

Наталья Сергеевна закрыла тетрадку. Руки ее не просто дрожали – ходили ходуном, колотились о прикрытые невзрачной юбкой колени. Дешевый макияж расплылся на заплаканном, сморщенном, постаревшем лице. Менее всего ее заботил сейчас внешний вид.

– Дорогая моя, вам нужно успокоиться, – сквозь слезы услышала она мягкий, но уверенный голос профессора Валентина Филипповича Голышева. – Ничего, слышите меня, ничего особенно страшного с вашим сыном не случилось. Вот, выпейте это… – Он протянул ей стаканчик с глотком жидкости, явственно пахнущей валерьянкой. – Случай, конечно, непростой. Но главное сейчас для нас с вами – это то, что его жизни ничто не угрожает. Андрей жив и физически здоров. А остальное… Будем искать лечение. Нужно верить в хорошее. Подобные случаи далеко не безнадежны. Конечно, потребуется какое-то время. Но я лично обещаю вам, что сделаю все, что могу, все, что в моих силах. И не только из-за протекции, хотя Вячеслав Олегович в свое время приложил очень большие усилия для того, чтобы наша клиника состоялась как престижное медицинское учреждение. Он, кстати, вам кем приходится?

– Зятем… – сквозь слезы ответила Наталья Сергеевна. – Он муж моей сестры.

– Так вы у них гостили как раз в то время, когда с Андреем случился этот, ммм, кризис?

– Да… всего-то на пару недель из дома уехала. Ведь все было совершенно нормально, доктор! А потом возвращаюсь – и вижу такое…

Валентин Филиппович сочувственно покивал.

– До сих пор не могу поверить, – всхлипнула женщина.

– Наталья Сергеевна, голубушка, – успокаивающий голос профессора, как бальзам, лился на душу, – вы уж простите, но мне нужно уточнить у вас некоторые детали. Это необходимо для того, чтобы определиться с методикой лечения. Собственно говоря, детали поведения вашего сына нужны для точной диагностики. Скажите, ваш сын так и лежал на полу в листьях, голый, среди ужасающего беспорядка, верно?

Она только кивнула.

– Андрей был в сознании?

– Да.

– Он говорил с вами? Произнес хоть что-нибудь?

– Он сказал: «Мама, уезжай. Беги отсюда». Потом его вырвало, и он больше не разговаривал.

– А что, ноутбук он действительно разбил?

– Да…

– А та женщина, о которой он упоминает в дневнике? Поймите меня правильно, госпитализация прошла без участия милиции, но я все равно должен спросить.

– Нет, что вы… Это он придумал просто. Жива-здорова она, ходит по деревне. Злорадствует…

– Злорадствует? – зачем-то переспросил, заинтересовавшись, Валентин Филиппович.

– Что сделать, человек такой, – вздохнула Наталья Сергеевна.

– Так-так, понятно. Ну а песик? С песиком что?

– Издох песик, – прошептала несчастная женщина. – Я его там и нашла, где Андрюша написал. Он лежал головой в луже воды. Только никаких наростов, никакой слизи на нем не было. Я боюсь… боюсь…

– Вы боитесь, что Андрей сам его утопил в этой луже, – закончил за нее профессор. – Верно?

– Да, – голос матери был едва слышен.

– А в туалет он действительно ходил прямо в комнате?

– Да…

– Как вы думаете, сколько дней это продолжалось?

– Точно не знаю… Может, около недели… О, господи, какой кошмар… За что нам это, за что?