Путь в Иерусалим - Ян Гийу

Мысль Магнуса было нетрудно понять, но все сидевшие за столом опечалились. Они знали, что именно Катарина была источником всех бед, обрушившихся не только на Арна с Сесилией, но и на род Фолькунгов. Не хотелось бы, как вздохнул Эскиль, столь высоко вознаграждать Катарину за ее злой умысел.

На это Биргер Бруса холодно заметил, что предложение Магнуса все же разумно и что молодому Эскилю следовало бы понять: речь идет о деле, а не о чувствах. И если с Арном ничего не получится, придется Эскилю готовиться к свадьбе с женщиной, к которой просто так не повернешься спиной, иначе получишь удар кинжалом.

На том и порешили. За этим столом вели речь о делах, о борьбе за власть, и здесь любовь не была превыше всего.

Отец Генрих, выслушав исповедь Арна, не отпустил ему грехи. Ничего другого Арн и не ожидал, ведь такой приор, как отец Генрих, не имел права отменить анафему. Он очень коротко объяснил Арну суть греха и послал его в келью сидеть на хлебе и воде, как и следовало ожидать.

За то время, что Арн провел в миру, он совершил три тяжких греха. Во-первых, он убил двух пьяных бондов, во-вторых, напился сам и вступил в связь с Катариной и, наконец, в-третьих, вступил в связь с Сесилией.

Из этих трех грехов два первых были прощены очень быстро, так что Арн даже удивился. Но третий грех — связь с Сесилией — женщиной, которую он любил и на которой хотел жениться, — оказался таким тяжким, что его отлучили от церкви, да и Сесилию заодно с ним. Это было трудно понять. Убить двух людей — это ничего, вступить в связь с женщиной, которую он не любил, — тоже ничего. Но сделать то же самое с женщиной, которую он любил больше всего на свете, так, как описано в Библии, — оказалось страшным грехом!

Ему послали текст закона из архива Варнхема, и в нем все было ясно и неумолимо. В архиве имелись только те тексты законов, которые касались ведения Церкви, а все прочее — поединки, клевета, штраф, убийство рабов или кража скота — мало интересовало церковников.

Тот закон, который нарушил Арн, был как раз церковным. В тексте брачного кодекса Западного Геталанда, в восьмой главе, было написано: «Спал кто-то со своей дочерью — это дело должно быть передано из страны в Рим. Спали отец и сын с одной и той же женщиной, или два брата, или сыновья двух братьев; или мать и дочь — с одним и тем же мужчиной, или две сестры, или дочери двух сестер, или дочери двух братьев — это противно закону».

Буквы закона были красиво выведены по-латыни, а перевод его на родной язык, следующий ниже, выглядел более небрежным. Арну нетрудно было узнать эти слова, ибо они были взяты из Пятикнижия Моисеева.

Получалось, что странные и непонятные запреты содержались в Библии, и все, что Арн истолковывал по своему разумению, теперь рухнуло. Ясно, что, если отец спит с дочерью, — это мерзость. Но немыслимо, чтобы то же самое относилось к его случаю, когда он в пьяном виде один раз переспал с Катариной — лишь телом, но без любви, как с Сесилией.

Арн долго размышлял над законом, так ни к чему и не придя. Все размышления приводили его к тому же запрету в вестгетском законе, как он ни испытывал свои теологические познания, вспоминая Ветхий Завет. Арн видел в этом законе подобие того, как запрещалось носить одежду определенного цвета в месяц траура или стричь определенным образом волосы. Он хорошо помнил то почтение, с которым его родичи слушали, как лагман Карле читает закон. Там было так мало места для истолкований, что его собственный отец уже приготовился умереть ради буквы закона.

Значит, он совершил преступление, которое по закону равносильно связи с собственной дочерью.

И все же судить должна Святая Церковь. Священники видят мысли и намерения человека, стоящие за преступлением, иначе, чем западные геты.

После долгих размышлений Арн остановился на том, что решать будет отец Генрих. Ясно, что судить Арна будет он, а не какой-то там тинг. Он даже фыркнул при мысли, как в этом случае ему было бы легко, защищаясь мечом или призвав на помощь бесконечных свидетелей из Фолькунгов.

Нет, его будет судить церковь, поэтому можно рассчитывать на разум, на возможность взвесить плохое и хорошее. Арн колебался между надеждой и отчаянием.

Надежда его укрепилась, когда за ним пришел брат и повел его к архиепископу Стефану. Арн даже не предполагал, что архиепископ находится в Варнхеме, и сперва было подумал, что это как-то связано с его делом, ибо Стефан говорил, что у Арна всегда будет друг, который поддержит его.

Преисполненный надежды, Арн заспешил в галерею, где на своем обычном месте сидел отец Генрих. И вместе с ним был архиепископ Стефан. Арн пал на колени и поцеловал руку Стефана. Затем он сел, но лишь тогда, когда получил позволение.

Однако в глазах архиепископа он заметил отнюдь не мягкость, когда тот молча взглянул на него. По этому взгляду Арн понял, что надеяться не на что.

— Ты немало успел натворить за то короткое время, пока жил в миру, — начал наконец архиепископ. Голос его звучал строго, и отец Генрих не смотрел на Арна, а, казалось, созерцал собственные сандалии. — Ты хорошо знаешь, — продолжал архиепископ все так же строго, — что церковная власть не должна смешиваться с властью мирской.

Между тем ты смешал их, причинив мне массу неприятностей. Причем сделал это совершенно сознательно и к тому же очень коварно.

Архиепископ умолк, словно желая послушать, как Арн будет просить прощения или объясняться. Но Арн, совершенно уверенный в том, что будут разбираться его плотские грехи, чувствовал себя сбитым с толку. Он даже не понял, о чем говорил архиепископ, и так и сказал ему, попросив прощения за свое недомыслие. Архиепископ тяжко вздохнул, и Арн заметил на его лице беглую улыбку, будто он в самом деле не верил в недомыслие Арна.

— У тебя ведь не настолько короткая память, чтобы ты забыл, что мы совсем недавно виделись в Восточном Аросе? — спросил он, и голос его зазвучал мягче.

— Нет, Ваше Высокопреосвященство, но я не понимаю, в чем я тогда согрешил, — неуверенно ответил Арн.

— Занятно! — усмехнулся архиепископ. — Ты явился ко мне с этим искателем королевской короны, одним из тех, которыми, к несчастью, кишит наша страна. Ты просил за него, чтобы я короновал его тут же, на месте. Когда же я отклонил просьбу по причинам, тебе хорошо известным, то что сделал ты? Ты украл у меня сорочку, как говорится, и выставил нагишом на посмешище — вот что ты сделал. Ты — один из нас и останешься таковым навсегда, и потому мы с отцом Генрихом спрашиваем тебя, о чем ты думал, когда так поступал?

— Я особенно не раздумывал, — помедлив, ответил Арн, ибо до него начало доходить, в чем дело. — Как вы справедливо сказали, Ваше Высокопреосвященство, я знал, что и речи не может быть о том, чтобы Церковь сразу же поддержала Кнута сына Эрика. Но я не находил ничего дурного в том, чтобы Ваше Высокопреосвященство сами объяснили это моему другу. Так и было на самом деле.