Дворец ветров - Мэри Маргарет Кей

Мотылек упал в ламповую колбу, и язычок пламени ярко полыхнул. Еще какое-то неуклюжее ночное насекомое билось внутри о стекло с монотонным звуком, который сейчас, когда Анджули умолкла, казался громким, точно барабанный бой. Аш резко встал и подошел к лампе, чтобы подрезать фитиль. Он стоял спиной к девушке и, казалось, был всецело поглощен своим занятием. Он не проронил ни слова, и после долгого молчания Джули спросила прерывающимся голосом:

– Так значит, они умерли?

– Его мать умерла много лет назад, – ответил Аш, не оборачиваясь. – Вскоре после того, как они покинули Гулкот.

– А Ашок?

Ей пришлось повторить вопрос дважды.

– Он здесь, – наконец промолвил Аш, поворачиваясь к ней.

Свет лампы, горевшей у него за спиной, падал на лицо девушки, тогда как его собственное лицо оставалось в густой тени.

– Вы имеете в виду… здесь, в лагере? – прошептала Анджули, глубоко потрясенная. – Но почему же он… Где он? Чем занимается? Скажите ему…

– Разве ты не узнаешь меня, Джули? – спросил Аш.

– Узнаю вас? – недоуменно повторила Джули. – Ах, не смейтесь надо мной, сахиб. Это жестоко.

Она в отчаянии заломила руки, и Аш сказал:

– Я не смеюсь над тобой. Посмотри на меня, Джули… – Он взял лампу и осветил свое лицо. – Посмотри хорошенько. Разве я так сильно изменился? Неужели ты действительно не узнаешь меня?

Анджули попятилась, пристально глядя на него и еле слышно шепча:

– Нет! Нет, нет, нет…

– Да, ты узнаешь. Я не мог измениться до неузнаваемости, ведь тогда мне было одиннадцать. А вот ты – совсем другое дело. Ты была крохой шести лет от роду – или семи? Я бы в жизни тебя не узнал, если бы не знал наверное, что это ты. Но у тебя на руке остался шрам от укуса обезьянки. Помнишь, как моя мать промыла и перевязала тебе рану, а потом рассказала историю про Раму с Ситой и Ханумана, который со своим обезьянами помог им? А затем я отвел тебя к алтарю Ханумана у слоновых стойл, помнишь? Неужели ты забыла тот день, когда ручная мартышка Лалджи убежала и в погоне за ней мы забрались в Мор-Минар, где нашли Королевский балкон?

– Нет, – выдохнула Анджули, не сводя с него широко раскрытых, огромных глаз. – Этого не может быть. Я не верю. Вы меня обманываете.

– Зачем мне обманывать тебя? Спроси меня о чем угодно – о чем может знать один только Ашок. И если я не отвечу…

– Он мог рассказать вам, – перебила Джули, задыхаясь. – Вы можете повторять вещи, которые узнали от него. Да, так оно и есть!

– Неужели? Но зачем? Какая мне от этого выгода? Зачем я стал бы рассказывать все это, не будь это правдой?

– Но… но вы сахиб. Ангрези-сахиб. Как вы можете быть Ашоком? Я знала его мать. Он был сыном моей служанки Ситы.

Аш поставил лампу обратно на стол, снова сел на походную кровать и медленно проговорил:

– Он всегда так считал. Но это было не так. И перед самой своей смертью Сита рассказала, что женщина, родившая его, была ангрези и женой ангрези, а она, Сита, жена старшего саиса его отца, стала приемной матерью, ибо родная умерла в родах. Этого он… я… совершенно не хотел знать, ведь Сита во всех отношениях, кроме одного, была мне настоящей матерью. Но от этого ничего не меняется, и правда есть правда. Я был – и остался – Ашоком. Если ты мне не веришь, тебе надо лишь послать кого-нибудь к Кода Дад-хану, который живет в своей родной деревне в краю юсуфзаев и которого ты наверняка помнишь. Или к его сыну Зарину, джамадару из корпуса разведчиков в Мардане. Они подтвердят правдивость моих слов.

– О нет! – прошептала Анджули.

Голос ее пресекся, и она, отвернувшись от Аша, прижалась лбом к шесту палаточного каркаса и разрыдалась так горько, словно у нее разрывалось сердце.

Наверное, Аш был готов к любой реакции, кроме такой, и он не только впал в замешательство, но также почувствовал себя совершенно беспомощным, растерянным и в немалой степени возмущенным.

Да с чего ей, собственно, плакать? «Ох уж эти девчонки», – подумал Аш не в первый раз и начал жалеть о своем признании. Он не собирался ничего рассказывать, хотя, надо заметить, принял решение молчать только после того, как сообразил, что судьба Ашока может интересовать еще кого-нибудь, кроме Анджули-Баи, и воскрешать воспоминания о давно забытом маленьком мальчике очень опасно. Но то, что Джули с такой любовью хранила память о нем и о Сите на протяжении многих лет, поколебало решимость Аша, и внезапно ему показалось, что скрывать от нее правду жестоко и надо открыться, таким образом создав у нее впечатление (если это хоть сколько-нибудь ее утешит), будто он выполнил свое обещание, о котором, по правде говоря, напрочь забыл. Он думал, девушка будет приятно удивлена. Или, по крайней мере, взволнована. Но никак не предполагал, что она придет в ужас и зальется слезами.

А чего, спрашивается, она ожидала? Как еще он мог поступить? Сплести какую-нибудь дурацкую небылицу про незнакомца, якобы отдавшего ему кусочек перламутра? Или вообще отказаться с ней разговаривать и прогнать прочь – чего она и заслуживала таким своим идиотским поведением. Он хмуро смотрел на рой мошек, вившихся вокруг лампы, и пытался не обращать внимания на сдавленные рыдания.

Часы на столе бойко пробили три, и Аш сильно вздрогнул – не потому, что они напомнили о позднем часе, а потому, что нервы у него были на пределе. До сих пор он не осознавал всей степени своего внутреннего напряжения, но сейчас, в непроизвольном приступе тревоги, мгновенно вспомнил, насколько опасна нынешняя ситуация и на какой ужасный риск пошла Джули, явившись сюда. Она без особых раздумий пренебрегла опасностью, но от этого риск не становился меньше: если ее хватятся и найдут здесь, даже представить страшно, чем это грозит им обоим.

Уже во второй раз за ночь Ашу пришло на ум, что его запросто могут убить (да и Джули тоже, собственно говоря!) и никто никогда не узнает об этом, и его раздражение возросло. Как это по-женски: скомпрометировать их обоих, поставив в столь опасное и нелепое положение, а потом еще и усугубить ситуацию, разразившись слезами! Он испытывал желание хорошенько встряхнуть Джули. Неужели она не понимает…

Он повернул голову и посмотрел на девушку, по-прежнему сердито хмурясь, но в следующий миг настроение у него резко переменилось. Она тихо плакала, и что-то в ее позе живо напомнило Ашу о последнем разе, когда он видел ее плачущей. Даже тогда она плакала из-за него – потому, что он был в опасности и спасался бегством, а не потому, что сама она лишалась друга и оставалась в одиночестве. И вот он снова заставил ее плакать. Бедная Джули, бедная маленькая Каири-Баи! Аш встал с кровати, подошел к ней и через несколько секунд неловко проговорил: