Царь Федор. Трилогия - Роман Злотников

— Я вижу, вы волнуетесь, ваше величество, — наклонился ко мне ректор.

— Я? Да ни в одном… — возмущенно начал я и… осекся.

А ведь точно — волнуюсь. Потому и мысли всякие в голове крутятся, совсем несозвучные моменту. Об экономике вон размышляю, об университете… А ведь…

— Едут! — заорал кто-то, и вся многотысячная толпа, собравшаяся у ворот, также заорала: — Едут! Едут!!! — тут же породив у меня в голове ассоциацию с фильмом «Формула любви».

Я было улыбнулся, а затем вздрогнул и вытянул шею, но тут же устыдился своего жеста и снова насупился. Ну едут. Ну и что? Для того и ждем…

Но мне действительно было не по себе. Так как это ехало не просто очередное посольство, хотя и очень важное, поскольку представляло едва ли не самую могущественную на сей момент европейскую державу — Францию (формально таковой пока считались Испания или Священная Римская империя, но они уже катились к закату, а Франция, наоборот, семимильными шагами шла к своей вершине), а… свадебный поезд с моей невестой — Генриеттой Марией Французской, которой не так давно исполнилось пятнадцать лет. И поэтому я ощущал себя скорее не женихом, а… начинающим педофилом.

Так вот, этот брак удался благодаря невероятному стечению обстоятельств, везению и головокружительным интригам. Началось-то все с того момента, когда мой агент при французском дворе, бывший мой соученик по царевой школе Трифон Голеватый сообщил мне, что в Париже убили короля Генриха IV Наваррского. О нем я знал только то, что он сначала был протестантом, а потом перекрестился в католика, сказав, что «Париж стоит мессы», и потому отнесся к этому, как к очередному известию, стоящему моего внимания постольку-поскольку. Но уже в следующем письме, каковое было доставлено мне спустя месяц, хотя написано было буквально на следующий день (ну вот так тут почта работает), он сообщил мне, что новый король Франции, восьмилетний сын покойного, коронован под именем Людовика XIII. И вот тут-то я сделал стойку! Уж «Трех мушкетеров»-то я читал. И потому знал имя наиболее влиятельного человека всего следующего периода правления — кардинала Ришелье. А потому велел Трифону немедленно разыскать некоего церковного деятеля по фамилии Ришелье (ну кто его знает, стал он уже кардиналом или нет) и очень, очень аккуратно (поскольку ясно же, что мужик умнейший) войти к нему в доверие. А коли получится — так и вовсе стать его другом. Ну и к королевской семье проявить максимум внимания.

Трифон не подвел. И все выполнил как надо. Так что к тому моменту, когда я решил озаботиться подыскиванием себе знатной невесты, у него уже были неплохие завязки при дворе Марии Медичи. Он не раз помогал ей деньгами (я сразу же резко усилил его финансирование) и делами. Так, он оказался едва ли не единственным сохранившим близкие отношения с королевой, когда ее в тысяча шестьсот шестнадцатом году выслали из Парижа. Причем умудрившись при этом не испортить отношения с королем и его ближайшим окружением. Особенно с королем, которого сумел очаровать, во-первых, необычным стилем фехтования — на сабле против шпаги, а во-вторых, чудесными рассказами о далекой-предалекой стране и ее le vitaz, уже долгие столетия сражающихся с мусульманами-кочевниками. Похоже, в этих рассказах мы предстали перед юным королем эдакими отдаленными аналогами Карла Мартелла… И хотя когда мальчик подрос — романтический флер во многом развеялся, но пока еще не до конца. Впрочем, что там говорить, если даже сейчас юному королю было двадцать два года, а когда помолвка только обсуждалась — и того меньше… Так вот, неожиданно все сложилось довольно удачно. И близкие отношения с королевой, и романтизм короля, и поддержка входящего в силу Ришелье, и опасения французского истеблишмента относительно дальнейшего сближения Московии и Священной Римской империи, которые в последней войне с османами выступали как союзники, и еще множество других факторов, которые привели к тому, что предложение о браке московского царя с французской принцессой было воспринято благосклонно. Вот только свободной от обещаний оказалась лишь младшенькая. Остальные были уже распределены, от чего меня взяла легкая оторопь, и я едва не дал задний ход. Ну совсем соплячка же! Однако когда прошла информация, что к ней подбивают клинья англичане, имевшие при французском дворе очень влиятельных сторонников, я закусил удила. Опять лаймы! Да вот хрен им…

Свадебный поезд, состоящий из нескольких сотен возков и возглавляемый тремя поставленными на полозья роскошными каретами, приближался. Я нервно огляделся. Вроде все пристойно. Толпа выглядит богато, хотя очень… ну… эклектично. В принципе, по одежде всех встречающих можно было отнести к трем основным группам. Простонародье по большей части носило обычную русскую одежду — тулупы, полушубки, охабни, валенки, треухи и все такое прочее, — сейчас, конечно, расцвеченную яркими кушаками, платками и шалями. Иноземцы, а также некоторая часть подражающих им либо привыкших к иноземному платью во время пребывания за границей русских носили иноземное платье, хотя тоже с включениями русского. Например, почти все присутствующие иноземцы были в валенках, а иные, как, например, Бэкон, и в меховых шубах. Ну да морозец-то стоял градусов двадцать пять, в тонком европейском суконце не выстоишь. Ну а третью группу составили те, кто брал пример с меня. А я постепенно приучал народ к одежде, которая мне была наиболее удобна. Нет, до джинсов дело не дошло, но вот штаны уже стали более удобными, рубашки обрели статус верхней одежды, и я даже сумел ввести в обиход нечто среднее между длинным пиджаком и френчем и изрядно убавить на одежде количество золотого шитья и всякого рода иных украшений. Что, впрочем, молва тут же записала мне в заслугу, мол, царь-батюшка в быту скромен и богатство напоказ не выставляет. Так что сейчас я был одет в короткую, но теплую бекешу, волчью шапку, брюки из толстого сукна производства моей мануфактуры и меховые сапоги. И так же, с некими вариациями, были одеты еще несколько тысяч человек из числа встречающих…

Наконец кареты приблизились и остановились. Я нервно одернул бекешу и, дождавшись, когда перед дверцей первой кареты раскатают по снегу дорогой персидский ковер, шагнул вперед к медленно распахивающейся дверце кареты. Из проема на меня взглянули огромные, испуганные, но… переполненные таким ожиданием чуда глаза моей принцессы, что я невольно замер. А затем, сглотнув, медленно прошептал:

— Soyez le bienvenu a ma capitale, votre altesse [78].

Французский я знал плохо — сотня-другая слов, да и те выучены недавно, скорее чтобы сделать приятное невесте. В царевой школе я ограничился изучением греческого, латыни и голландского, а также совершенствованием в английском, немецком и польском, кои знал и в своем времени… ну с разной степенью совершенства, конечно.

Сидевший в карете худенький галчонок, укутанный в тяжелую соболью шубу, моргнул своими удивительными глазами раз, другой, потом глубоко вздохнул и, опершись на мою руку, решительно выпорхнул наружу, после чего произнес по-русски, старательно выговаривая слова:

— Благодарю вас, ваше величество.

И вся толпа буквально взорвалась торжественными криками… А затем из соседней кареты вылез кардинал Джеронезе, легат папы и глава его посольства в эту дикую и населенную ортодоксами Московию.

Крики мгновенно стихли. Ибо это был именно тот еж, который и послужил резкому затиханию страстей во взаимоотношениях двух групп клириков Русской православной церкви. Дело в том, что самым серьезным препятствием на пути моего брака с французской принцессой, к моему удивлению, оказались вопросы веры. Ибо патриарх и церковь требовали непременного перехода моей супруги в православие, что было вполне объяснимо, ибо как иначе было провести церемонию бракосочетания. Брак-то в этом времени был институтом сугубо церковным. А Ватикан категорически отказывался дать на то разрешение. Причем, скорее всего, это были происки англичан. Ведь их нынешний король Яков I был католиком, и другим вариантом бракосочетания для Генриетты Марии выступал сын Карл. Как раз тот, которого, если я не ошибаюсь, пытались освободить три престарелых мушкетера… ну или четыре, если быть точным. Вообще, англичане рассказывают о нем весьма прикольно, ну с эдаким английским юмором. Когда едешь по Лондону на экскурсионном двухэтажном автобусе, то сначала проезжаешь статую этого самого Карла, который смотрит на место своей казни, а затем и само место, о котором гид говорит, что, мол, вот на этом самом месте королю Карлу и отрубили голову, «после чего он довольно скоро скончался». Так вот, лаймы и принялись активно противодействовать этому браку, параллельно продолжая подсовывать Людовику XIII и его матушке горемычного королевского сынка. Но, на мое счастье, Людовик держался стойко, хотя ситуации это не спасало. Ибо идти против папы он не мог. И я понял, что этого престарелого римского стервятника надобно чем-то улестить… Ну или как минимум поманить. Так что я, перестав биться лбом об стену, осторожно поинтересовался: а что папа хочет? Папа восхотел ни много ни мало отпадения Московии от ортодоксальной ереси и, как минимум, присоединения ее к Брестской унии, а как максимум — и вообще полного окатоличивания. Глава Посольского приказа окольничий Власьев, докладывая мне об этом, страшно потел и дрожал… А я молча сидел, переваривая сказанное. Интересная у папы позиция. Как у ребенка: «Хочу вот это. — Невозможно, сынок. — А тогда я не буду есть кашку… ы-ы-ы…» Интересно, а перед папами хоть когда-нибудь вставал такой интересный и довольно полезный методологический вопрос «Что можно хотеть?», являющийся едва ли не ключевым для любого политика?..