Люби и властвуй - Александр Зорич

«Я в стволе подъемника», ― догадался Эгин и с неожиданной для себя естественностью принял эту мысль.

«Я ползу вверх, к кабинету гнорра».

«Я ― Скорпион, Убийца отраженных». И даже это ничуть не удивило Эгина. Что ж, скорпион так скорпион.

До верха оставалось еще довольно долго, но конец пути уже обозначился чем-то похожим на небо, и это радовало Эгина. Его новое тело не чувствовало усталости, но сила земного притяжения, увы, сохраняла над ним свою безраздельную власть. Он понимал, что не хочет сорваться вниз. Что должен ползти помедленней, дабы какая-нибудь скользкая железка, обмазанная маслом, не помешала его лапкам цепляться. Эгин полз довольно долго, погрузившись в новые, совершенно незнакомые ощущения, пока одна чужеродная мысль не нарушила этой гармонии восхождения. «Кажется, я должен остановиться, мне не нужно наверх», ― подумал Эгин-скорпион и остановился, дабы разобраться, так это или не так. Но что-то произошло вовне, во внешнем мире или во внешнем сне, что заставило Эгина вздрогнуть и… открыть глаза.

– …они прибыли. Лагха уже на пристани и Сиятельный князь…

Лагха? На пристани?

Оказалось неожиданно светло. Норо, о да, конечно, Норо, слушал донесения какого-то плешивого человека. Не того ли самого, который только что поднялся сюда на подъемнике, пока он, Эгин-скорпион, пробирался вверх? Бледная-пребледная Овель с бескровными губами и красными от слез глазами в ужасе смотрела на него, словно на собственного восставшего из фамильного склепа пращура ― того самого грозного Гаассу окс Тамая, что под знаменами Шета окс Лагина ходил воевать за Священный Остров Дагаат. Что же это происходит, милостивые гиазиры?

Глазами новорожденного щенка Эгин озирал кабинет гнорра, который начинал меняться прямо на глазах. Становилось все светлее и светлее, и причину этого странного явления Эгин понял не сразу. Норо был явно поглощен новостями, принесенными арру-мом, и ему было ― или, по крайней мере, так казалось ― не до Эгина.

Купол Свода Равновесия раскрывался. Некий неведомый Эгину механизм, приведенный в действие Норо окс Шином, с мерным скрежетанием раскрывал купол на отдельные лепестки. Неба в кабинете гнорра становилось все больше и больше, а сам кабинет с каждой минутой становился похож скорее на смотровую площадку на вершине пресловутой Башни Оно, чем на обитель любви и власти. И с этой смотровой площадки, в чем совершенно не сомневался Эгин, открывался отличный вид на всю столицу и на порт в том числе. А о том, что происходило в порту, Эгин начинал понемногу догадываться. Лагха прибыл в гости к Хорту окс Тамаю. Вот что там происходило.

Норо вступил, как всегда, неожиданно.

– …Что ж, Эгин, я в тебе не ошибся. Твоя ложная скромность не обманула меня. Стать Скорпионом для тебя так же просто, как для простых смертных встать на руки. Но… ― он указал на Овель, чья внезапная безучастность начинала сильно тревожить Эгина, ― невинная теплая кровь по-прежнему истекает из этого сосуда сладострастия. Поэтому на твоем месте я бы поторопился с выполнением моей просьбы. Долго наша красавица не протянет.

Гадать о том, как, собственно, Норо узнал о том, что Эгину удалось войти в контакт с Убийцей отраженных, ему не пришлось. Потому что объяснение было у всех на виду ― рыбы, заключенные внутри стеклянного шара, перестали пламенеть оранжевым и вернулись к своему предыдущему состоянию. Это обнадежило Норо окс Шина, оставило безучастным плешивого и прошло совершенно незамеченным для Овель.

«Было бы лучше, если бы она рыдала, а не кончалась в жертвенном безмолвии, Хуммер их всех подери!» ― подумал Эгин, исполненный решимости отозвать Скорпиона во что бы то ни стало. Ибо невозможное стало возможным.

Сиятельный князь Хорт окс Тамай во главе пышной и, главное, вооруженной до зубов свиты ждал гнорра под памятной стелой «Голубого Лосося», как того и требовало письмо гнорра. На Сиятельном князе был надет с виду совершенно обычный и, в общем-то, невзрачный шлем с простой полумаской и коротким наносником.

Гнорр сошел с борта «Венца Небес» в полном одиночестве. Он был облачен в шлем Кальта Лозоходца и препоясан показательно пустыми ножнами.

Они не виделись больше месяца, со дня последнего большого приема у тогда еще живого Сиятельного князя Мидана окс Сагтора. И были бы рады не увидеться никогда.

Десятки тысяч глаз были устремлены на них. Тысячи стрел были направлены в сердце Лагхи Коалары, сотни ― в сердце Сиятельного князя Хорта окс Тамая.

Гнорр приказал всем своим людям остаться на кораблях. Вместе с людьми он оставил два простых приказания. Первое: если он упадет на землю ниц, пронзенный ли стрелами, или ради спасения своей жизни от оговоренных стрел, ― незамедлительно высаживаться и убивать столько, сколько достанет жизненных сил и алчности стали. Второе: если он, гаорр, обнимет Сиятельного князя за плечи ― подымать штандарты династии Тамаев повыше, показательно швырять оружие в воду и вообще брататься Итак, Пиннарину в тот день был оставлен жестокий выбор: либо погрузиться в пучину кровавого безумия (это было бы как обычно), либо избежать кровопролития (это было бы чудом, и в него никто не верил).

Гнорр остановился на пристани в двадцати шагах от Сиятельного князя.

– Иди ко мне, Хорт, мы будем говорить здесь, чтобы наши слова не стали добычей ушей недостойных! ― Лагха имел в виду сопровождавших Хорта придворных, высших гвардейских чинов и прочую шушеру, от которой его тошнило еще с веселых деньков правления в Ре-Таре.

– Сиятельному князю не пристало… ― начал было выкрикивать сопровождавший Хорта церемониальный глашатай, в обязанности которого входило прогорланить на полпорта то, что шепнул ему на ушко Сиятельный князь.

– Молчать! ― Лагха вскинул правую руку, облаченную в широкий наруч со множеством позвякивающих друг о друга подвесок. Удивительное дело ― веление их звона оказалось необоримым, и глашатай мгновенно заткнулся.

– Переговоры между великими, ― продолжал Лагха, ― должны проистекать в величественной тишине и неведении смердов. Иди ко мне, Хорт, иначе не видать тебе искомого предмета, как внешнего испода хрустальных небес.

Лагха не испытывал страха. И это делало его непобедимым. А Хорт боялся, очень боялся навеки потерять свое единственное сокровище, свою шелково-кожую Овель, без которой последняя неделя показалась ему горше смерти, хотя он и пребывал в самом средоточии власти, на княжеском престоле.

Хорт повиновался. И пока он, изо всех сил стараясь не уронить свое княжеское достоинство, мерил шагами расстояние, отделяющее его от гнорра, гнорр думал о том, что слабость смертных неизмерима, и, не будь в мире некогда звезднорожденных, а после ― отраженных, все уже давно скатилось бы в пасть к Хуммеру. И в этом Лагха был прав. Прав ровно наполовину.