Путь врат. Парень, который будет жить вечно - Пол Фредерик

Но это было давно. До того, как открыли фабрику пищи хичи; в кометном облаке Оорта она высасывала из комет элементарный углерод, водород, кислород и азот – то, что называется пищей CHON, – и готовила из этих элементов любые продукты, какие только можно вообразить. Потребовалось совсем немного, чтобы переоборудовать эту фабрику для земных нужд. Теперь эти фабрики покрывают моря и океаны, получая из воды нужные элементы. Да их сотни, этих фабрик, они повсюду и ежедневно производят продукцию! Макклюн видел снимки таких фабрик и в Мексиканском заливе, и в Красном море, у берегов Марокко и Китая – везде, где достаточно органических веществ, чтобы добавить углерод и азот к тому, что добывалось из воды. Конечно, Макклюн ненавидел эти фабрики – дьявольское изобретение хичи! – но они определенно помогали сохранить жизнь двенадцати миллиардам жителей Земли. Один из его прихожан работал на фабрике CHON, пока не ушел на пенсию и не переехал в Рантул. Его работа заключалась в добавлении к CHON небольшого количества других элементов, чтобы потребители получали все необходимые витамины и минералы. Работал он на гигантской фабрике, стоявшей на якоре у берега Южной Калифорнии и кормившей большую часть населения этого штата…

И тут его осенило. Южная Калифорния! Цунами, обрушившееся на берега Тихого океана, должно было уничтожить и эту фабрику – и, вероятно, ту, что у побережья Орегона, и на Аляске, и у берегов Центральной Америки, и повсюду, где могла дотянуться до пищевых фабрик. Так что вполне возможно – впервые за целое поколение может не хватить еды.

Окончив дневные труды, Макклюн испытывал сильный голод, он очень устал и подозревал к тому же, что серьезно обгорел на солнце. Зато был настолько близок к счастью, насколько мог себе позволить.

А дома, чтобы сделать день еще лучше, его ждала хорошая новость. Толкнув скрипучую дверь, он увидел Кару ле Бран и девочек; они уничтожали гору пакетов с пищей CHON. Что бы ни случилось, голод не помешает осуществлению его миссии.

– Кончается еда? – презрительно переспросила Элла. – Конечно. Мы это предвидели и запаслись еще несколько дней назад.

У ле Бран тоже были новости.

– Я старалась взять интервью в «Жизни После» и кое-что узнала. Именно там постоянно толкутся хичи. Знаете, что они предлагают?

Элла и Джуди кивнули, но Макклюн посмотрел с недоумением.

– Что они могут предложить?

– Вы не знаете? Да, черт возьми, – сказала она, вспомнив, – у вас ведь нет своего машинного мозга. Это все иммиграция. Как у людей, которым некуда идти. – Он совсем смешался, и она добавила: – В Ядро, понимаете? Они предлагают всем желающим переселиться в Ядро. Но только тем, у кого сохранено сознание, так что сначала им придется умереть.

И тут она наконец заметила, как изменилось выражение лица Макклюна – удивление перешло в гнев.

– Эй, – сказала она, виновато улыбаясь, – не нужно так смотреть. Конечно, сделки с «Жизнью После» выглядят странно, но если подумать об альтернативе, то это не так уж и плохо.

И озадаченно нахмурилась: выражение Макклюна смягчилось, гнев исчез, и его сменила сердечная бессмысленная улыбка.

– Неплохо? – задумчиво переспросил он. – Да нет, мисс ле Бран, это не просто плохо. Это самое большое, богохульное, безнадежно злое зло во всех своих частях, и я тысячи раз на коленях молил Господа, чтобы ответственные за это зло вечно горели в огненном озере в самых глубинах ада.

Улыбка стала еще шире, Макклюн повернулся и ушел. Он знал, какое впечатление производит уход вовремя, поэтому не остановился и распахнул старую скрипучую дверь.

Снаружи в теплых сумерках дул легкий ветерок. Макклюн взглянул на груды тряпок хичи, мельком подумал, не пнуть ли их, но не стал этого делать: урчание в желудке свидетельствовало о более настоятельной потребности. И он направился к уборной.

Хорошее очищение желудка – все-таки благословение. Макклюн не торопился. Когда он возвращался в сарай, на небе уже появились звезды. Большинство людей считают эти огоньки красивыми. Для Орбиса Макклюна они были олицетворением вины и греха. Это они заманили людей в космос, а значит, к хичи и их порочности.

Но звезды далеко, а в этом мире Макклюн, когда распахнул дверь и вошел, был близок к умиротворению. По крайней мере, такому, на которое была способна измученная душа Орбиса Макклюна.

Но это длилось недолго. В углу сидела Кара ле Бран; она шепталась со своим машинным мозгом, и у нее было странное выражение лица. Увидев Макклюна, она замолчала, встала и пошла к нему с неожиданно виноватым видом. Макклюн мгновенно насторожился. Он опасался сюрпризов, зная из опыта, что они редко приносят добро.

Так случилось и на этот раз.

– Эй, Орбис, – сказала женщина, кладя руку ему на плечо. И прежде чем он смог стряхнуть ее руку, продолжила: – Послушайте, я попросила Барб собрать о вас сведения. Простите, если я сказала что-нибудь не так. Я не знала, что ваша жена записана в «Жизни После».

На следующее утро солнце светило не ярче, а неустойчивое положение на скамье под огромной мрачной статуей не стало утомительней, но Макклюн ощущал все эти неудобства острее. Голос его был по-прежнему властным, угрозы и предупреждения – такими же заунывными и резкими. Однако пламя в его сердце приглушали нежеланные, давно сдерживаемые воспоминания о старой боли… у которой было имя Ровена.

Ровена. Прекрасная. Воплощение приличия. Любимая… во всяком случае настолько, насколько Макклюн мог любить смертную. Пока приличие не превратилось в непокорность, за которую Ровена заплатила жизнью, но не умерла подлинной смертью, а превратилась в постоянную боль Макклюна.

Источник этой неутолимой боли находился перед ним, прямо через улицу. Техники «Жизни После» – сразу после того, как машина Ровены разбилась, они появились почти одновременно со скорой помощью и успели получить согласие умирающей на преобразование личности – ее души! Эти техники превратили Ровену в нечто неосязаемое, в облачко электронов в машине. И теперь так будет всегда, пока человечество будет существовать на Земле.

У Макклюна посреди одного из его любимейших описаний вечных мук, которые ожидают проклятых, сорвался голос. Несколько бездельников, составлявших его аудиторию, засмеялись, но он взял себя в руки и продолжил. Вернее, он продолжал произносить слова, выстраивая из них давно знакомые доводы, но ничего нового сказать не смог.

Ровена не должна была так поступать.

Вся ее жизнь свидетельствовала об этом. Ее отец-священник был почти столь же строг и неумолим в своей вере, как сам Макклюн, – настолько строг, что назвал дочь в честь чистейшей девушки из давнего шедевра сэра Вальтера Скотта и воспитал ее так, чтобы из нее могла получиться образцовая супруга, скажем, начала восемнадцатого века. И в первые три года их брака она демонстрировала все эти качества – и мужу, и всему миру.

Но четвертый год оказался кошмаром.

Все время, пока он рассказывал своей аудитории поучительную историю Матфея, сборщика податей, который стал слугой Господа и вместо того, чтобы собирать деньги Маммоны, стал раздавать спасительное Божье слово… все это время взгляд его устремлялся поверх голов слушателей и упирался в презренную палатку «Жизни После» сразу через улицу. Это было воплощение самого Зла. Его присутствие искушало Макклюна. Длинная очередь мужчин и женщин у входа в палатку была для него оскорблением. Разве они не понимают, что обрекают свои души на вечное проклятие?

Ровена знала это. Он сам говорил ей об этом, говорил, когда узнал, что, пока он часами готовил очередную порцию Божьей истины для своих прихожан, она украдкой по сети связывалась с нечестивцами и богохульниками. То, о чем они говорили, было почти непростительно. Женские права! Аборты! Свобода мысли! И хуже всего – грязная физическая связь между мужчинами и женщинами, их тела, соединенные в омерзительнейшей похоти.